— Я вернусь, — сказал он. — Я вернусь, как только смогу, потому что хочу…
Мэя сняла с себя свой амулет с двойным кругом, расцепила хитрый замочек и один круг, с крестом и розовым камнем на тоненькой и витой, словно канитель, серебряной цепочке, отдала Фоме.
— Тогда это поможет тебе…
Слезы беззвучно лились из ее глаз, когда она надевала амулет сначала на него, потом на себя. Фома уже тысячу раз пожалел, что не ушел к Доктору по струне. Теперь стой пнем, изнемогай, бормочи что-то невразумительное и слушай, как рвется твое сердце оттого, что рвется ее — маленькое; потому что нельзя сказать: «Мэя, я, может быть, совсем не вернусь, никогда!.. Но если не сдохну, вернусь обязательно!» — это убьет девочку. Ничего говорить нельзя, ничего!!! Но и молчать невозможно…
Даже сейчас, скача во весь опор, он не мог отделаться от чувства, что обманул её. Неужели Доктор прав? Не надо следов, не надо чувств, все лишнее. И если и есть любовь, то это струна!..
— Но ты все равно береги себя, — прошептала она, прижимаясь к нему. — Потому что я-то подожду.
— Мэя, не надо, — попросил он.
— Я хочу с тобой… попрощаться, — прижалась она еще сильнее, она впервые заговорила об этом сама. — Это важно…
Мэя расценила его замешательство, как нежелание ее расстраивать.
— Это для меня. Ты не можешь… не должен так уйти, без меня. Я должна тебя запомнить… всего… всею…
(Вчера вечером он познакомил ее с хозяином места, забавным гением. Они с Мэей сразу стали друзьями. «Это Лари, — представил он маленького старичка с пушистыми баками и невероятно курносого. — Он тебе всегда поможет. Правда, Лари?» «Более того!» — неопределенно, но совершенно оптимистично пообещал Лари. Мэю это умилило и конечно, расстроило, как любое упоминание об отъезде. Почему он это вспомнил?)…
— Прости меня, — прошептал Фома.
Она медленно остывала, наливаясь будущим ожиданием, которое неминуемо прорвется слезами.
— И ты меня…
Со времени изобретения поцелуев известно пять наиболее страстных и один иудин. «Я оставил их все далеко позади, особенно последний», думал Фома, проносясь во весь опор мимо ворот своего замка. Своего?..
15. Тихон, Хрупп, дыра
Доктор уже ждал его. Он сдержанно сиял и это было обычное предстартовое состояние мистера Безупречность, он жаждал размяться. Бросив дежурную фразу, что видеть его сиятельство всегда праздник, Доктор сразу перешел к делу. У него было две новости, одна хорошая, другая еще лучше. Какую?..
Фома не был склонен шутить.
— Ну что ж! — кивнул Доктор. — Судя по всему, появился Хрупп. С подарками. Он оборвал последние струны. Осталась одна.
— Он самоубийца? Он же может сам не успеть.
— Нет, это значит, что он не собирается здесь задерживаться. Он скоро — туда…
Туда, это в Томбр. Неопределенный кивок Доктора в сторону был на самом деле весьма определен — Дно.
— А ты еще сомневался?
— Я не сомневался, я проверял…
В этом весь Доктор, проверяет все, даже не вызывающие сомнения факты, даже увидев солнце или Сириус, он вынимает таблицы эфемерид, справочник вибровращения галактик и поверяет зрение астрономией. Именно поэтому он непобедим.
— Быть тебе Светлейшим! — хмыкнул Фома. — Может, хоть проклятие снимешь. Значит, мы вот-вот… да?.. И это твоя лучшая новость?
Лучшая новость была в том, что им удалось активировать круги и систему почти уравновесили. Этим и живы, но это, видимо и заставило Хруппа оборвать все струны. Он остался только потому, что должен зафиксировать и доложить, как резидент, что все в Кароссе полетело к чертовой матери.
Задача у них была настолько ясной, насколько и трудновыполнимой: закрыть дыру и запереть Хруппа. Все просто, если по отдельности, но если Хрупп окажется у дыры, затычками будут они.
— Вот чему ты радуешься, Хруппа хочешь поймать? Сделать бесценный подарок Ассоциации.
— А что, хорошая охота, — согласился Доктор. — Большая!
— Для него, если он будет у дыры…
Доктор на это и рассчитывал.
— Он проторчит, поджидая нас, у подходов к дыре, а мы с помощью мастера Фэя будем прямо у кратера.
План был хорош, но, как и все планы не учитывал психологию противника, так как учесть её невозможно. Не верьте военным, которые утверждают в послеоперационных интервью, будто они учитывали психологию противника, её невозможно учесть, её можно только угадать. Конечно, с помощью Фэя, который наверняка стал медиумом, они попадали прямо к кратеру дыры и “зашивали” Хруппа на этой стороне. Без мастера игрушек им пришлось бы потратить пару суток, чтобы добраться до разрыва, и Хрупп, встав на единственной уцелевшей струне, владел бы ситуацией полностью. Но где этот Фэй, жив ли, в монастыре ли Голубых еще?.. А Хрупп — вот он, на линии! Взорвав последнюю струну, он может утащить их с собой на Дно или сжечь в кратере, это уже полностью зависит от его эстетических предпочтений. Если он эстет-истопник, то обязательно захочет узнать, каким цветом горят сайтеры, ну, а если нет, их ждут не менее горячие встречи в Томбре, просто обжигающие, как поцелуй скобы на морозе.
— Да, — протянул Фома, — впечатляет. Ты-то сам что предпочитаешь: красиво вспыхнуть неизвестным цветом или скакать блохой на аркане у Милорда?
— Мы его опередим, — сказал Доктор. — Он с его логикой должен ждать нас на струне.
— Верю, Док, ибо абсурдно! О других вариантах даже подумать страшно!..
Другие варианты: что у Хруппа помощники, что он ждет сайтеров в монастыре, что все медиумы, не исключая и Фэя, уничтожены или использованы, что, в конце концов, Хрупп просто ушел, хлопнув дырой и забрав чеку от местного апокалипсиса с собой, — все это говорило, что… Что?
— Надо спешить! — сказали они хором, и невесело рассмеялись.
До монастыря они добрались менее чем за сутки. Перемещаться другим, более быстрым способом, стало уже невозможно, реальность дрожала и эквилибрировала на острие иглы и рвалась от малейших попыток выйти на более тонкий уровень, так можно было только спровоцировать грядущую катастрофу. Одна уцелевшая линия, это слишком мало для сайтерских штук, все равно, что пустить городской трамвай по канатной дороге.
Бумаги, выданные Доктору Меркиным, разрешали менять лошадей на каждой станции, а вид Фомы, огненным ангелом влетающего на постоялые дворы, позволял забирать еще и запасную пару. Завидев его, смотрители падали ниц и на докторские бумаги почти не обращали внимания. Они готовы были отдать все, да только на станциях, кроме самовара, тараканов и вшей, от которых смотрители яростно чесались, как правило, ничего не было — еще одна причина мчаться во весь опор.
— Кстати, — сказал вдруг Доктор. — Тебя еще интересует история с княжной?
— Доктор, ты же знаешь, как меня интересует собственное здоровье, а она заставила меня поверить, что я галлюцинирую!
— Ты не галлюцинируешь.
— Значит, она?.. Я так и знал!.. — Фома с силой хлестнул воздух нагайкой и опять помчался галопом. — А мне никто не верил! — крикнул он с укоризной.
— Нет, не она! — засмеялся Доктор.
Фома чуть с лошади не слетел.
— Не она? А как это?!
— Я тебя предупреждал — доиграешься! Доигрался…
Оказалось, что и Прекраснозадая, и даже княжна, в отдельные моменты, это все одно лицо — Лилгва.
— То-то я, — ошеломленно пробормотал Фома, вспоминая эти самые отдельные моменты.
Вот она неведомая третья сила, которая чудилась иногда при встрече с княжной. Теперь действительно все становится на свои места, и в его голове тоже.
— Так что ты зря грешил на княжну, она ни сном, ни духом, бедняжка. Лилгва вселялась в её тело и заставляла вытворять все те вещи, от которых ты чуть с ума не сошел.
— Но зачем?
— Чем-то ты ей понравился, — ухмыльнулся Доктор. — Ты же говорил, что вы с ней чуть ли не обвенчались, она, вероятно, хочет продолжить обряд и… продолжает, насколько я понял.
— Но почему княжна?..
Он вспомнил сны Мэи, в которые вторгалась Волгла. Значит, царица ночи пыталась использовать и Мэю, но девочка слишком чиста для этого. Или он был рядом и это ее спасло?..
— Она выбрала самое красивое тело. И не только. Княжна баловалась ведовством и заигрывала с этими силами уже давно. Ну, знаешь, молодость, красота, хочется все это сохранить, как можно дольше, а ей уже тридцать. В каком-то смысле, она тоже заигралась. Вы оба весьма азартны. В общем, вместо того, чтобы использоваться, Лилгва стала сама использовать её.
— А как ты узнал?
— В бумагах князя Малокаросского. Он знал через свою агентурную сеть об экзерсисах дочери и даже приглашал её в монастырь для отчитки, не открывая, впрочем, причины приглашения и своего настоящего имени, естественно. У них есть такая практика, садятся в круг и читают определенные молитвы, отчитывают.
— У нас тоже, — уронил Фома, вспомнив свои антиалкогольные мытарства.
— Тогда она этот курс не прошла, почему-то спешно уехала. Возможно, это как-то связано с завещанием. Сейчас мне удалось убедить Меркина все-таки проделать эту процедуру с княжной. Труднее всего было убедить её саму.
— И она согласилась? — не поверил Фома.
— Нет, конечно, пришлось отчитать её насильно…
Доктор вдруг засмеялся, Фома недоуменно посмотрел на него.
— Из нее такое полезло! — пояснил тот. — Она ругалась твоими словами. Все твои ругательства. Я словно тебя увидел. Это было что-то: русский мат в великокаросском храме! Никто ничего не понимает, все в ужасе от неведомых и грозных слов, а меня скручивает от смеха. Пришлось объяснять, что это самый эзотерический диалект во вселенной, великий и могучий. Поверили, но веселости моей, по этому поводу, так и не поняли.
— Ну, кто еще в отчаянии так весел, как не мы? — хмыкнул Фома.
— Значит, так ты изъясняешься со своими дамами в отчаянных обстоятельствах?
— Ничего подобного! В эти самые моменты я сдержан, даже сплю. А вот с ней я, наверное, что-то чувствовал и сопротивлялся сну изо всех сил!