— Ну да, рассказывай! — рассмеялся Доктор. — Впрочем, и ты, и твой мат — не самое главное в этой картине. Ты был нужен Лилгве, как инструмент. Царица — разрушительница, но до какого-то момента. Пока хаос, война, разруха, ей это было в кайф — в вену, как вы, ваше сиятельство, выражаетесь, — и она не мешала Хруппу расшатывать систему равновесия, даже помогала. Но у Хруппа-то другая задача, совсем уничтожить эту реальность, и это уже не входило в её планы, потому что это и её реальность тоже. Зачем терять свое? А тут появился ты, красивый и отзывчивый, как эхо, почему бы не использовать тебя против Хруппа, а заодно и попользоваться?
— Попользоваться… — Качнул головой Фома. — Слова у вас, докторов, вроде обычные, а вставляете вы их словно эндоскопы. Ну, хорошо, а нападения-то на неё и меня зачем?
— Это фантомы, чтобы заставить тебя зайти к княжне в комнаты, их никто кроме тебя не видел, поэтому, ты и выглядел сумасшедшим. Ей надо было приручить тебя к себе, дать тебе еще попробовать своего тела, ведь это сексуальная энергия в чистом виде — космическом, сладкая энергия хаоса.
— Ты говоришь, как будто пробовал… Но все равно, зачем ей это? — не понимал Фома.
— Я все пробовал, — сказал Доктор, как бы между прочим, словно представляясь: мол, доктор дегустации всего. — Дело в том, что если ты окончательно победишь Хруппа и восстановишь равновесие, она будет получать гораздо меньшую дань, чем сейчас. Приручив же тебя, она легко бы сделала тебя яблоком раздора, даже при восстановленном равновесии. Между тех же женщин, не говоря уже о Салатене, Гимайе и других соседях. Опять же король плох. Можно организовать околотронную свару. Кто-то будет за сына, но кто-то и за тебя, ты же столько сделал! А она будет во всем этом купаться: война, насилие, заговоры, да еще и юноша неутомимый в удовольствиях! — красота!.. Какие позы неудобные, но…
Доктор с неожиданным экспрессионизмом нарисовал картину сексуального рабства Фомы.
— Такие вот игрушечки из бассейна, — закончил он.
— Если бы не они, Док, еще неизвестно, как все повернулось бы! — отмахнулся Фома. — На данный момент, главное, что у Мэи теперь нету врагов, если я все правильно усвоил. Так?
— Княжна действительно напугана, — подтвердил Доктор. — И тиха. Мерил взял ее под опеку.
Фома взмахнул плеткой, и разбойный свист огласил окрестности.
К утру начались дикие и глухие места. Лес стал отступать, дорога окаменела, словно в предчувствии горя, и горы появились. Появились и драконы. Медленно и тяжело взмахивая крыльями, как бы устав от своего генетического кода, они скользили брюхом по верхушкам деревьев и скал. Увидев путников, драконы моментально скрывались в лесу или в расселинах огромных камней и скал, защитный цвет чешуи панциря позволял им это делать с поразительной быстротой.
— Миражи! — удовлетворенно замечал Фома. — Б-2! Построю здесь дачу, место экологическое полностью! Кстати, ты знаешь, что, услышав первого дракона, избавляешься от вшей?
— Ты повторяешься.
— Так вши тоже повторяются на каждой станции! Мне кажется это как-то связано: чем больше вшей, тем дальше драконы и наоборот, не находишь? Я не уверен, что мы далеко оторвались от них!
— От вшей?.. О чем ты думаешь?! — смеялся Доктор.
Фома думал об одном: Мэя в безопасности, и поэтому позволял себе нести все, что попало и как попало.
— Док, я думаю только о тебе! — кричал он. — И об этих красавцах!..
Он показывал на живые летающие корабли. Драконы были все разные. И Фома находил силы восхищаться ими, несмотря на бешеную скачку: их хищная тяжелая конфигурация была словно вызов всемирному закону тяготения.
— Ты посмотри, как планируют птеросукины дети! Да у них тут драконий рай! Ни одной одинаковой модели. Не, точно заведу себе дракона, и все его первые крики будут мои, так же, как и последние. И никто тогда уже не скажет, что моё богатство вшивое! Где теперь мой Васька? Жаль, что пришлось отпустить!..
Ваську пугались лошади и когда одна из них вдруг шарахнулась и чуть не сорвалась в пропасть вместе с седоком, с ним пришлось расстаться. Дракон сделал свое дело…
Внезапно перед ними открылось широкое плато. Они узнали это место и переглянулись.
— Я ж говорю, по кругу носимся, — пожал плечами Доктор.
Фому в этом убеждать было не надо. Он еще не поделился с Доктором своими ощущениями о слоистой природе пирога времени, испытанными накануне, с Мэей, но какую-то дерзость в себе и последнюю отвагу, он ощущал явственно: будь, что будет!..
Вокруг и впереди были скалы. И опять пахло морем и неприятностями. Видимо, этот специфический запах и мешал превратить данное место в курорт; расслабляться, при безотчетном, но сильном желании немедленно бежать отсюда, было невозможно.
— Довольно хмурое местечко!
— Зато эстетика Хруппа теперь понятна, — сказал Доктор. — Ему подавай скалы, море…
— И дыры, — продолжил Фома. — Эстетика настоящего мущщины, мачизм.
— А у тебя — ты не заметил? — эстетика фарса.
— А у тебя? — спросил Фома тоном “а ты кто такой?”
— А у меня ее нет!
— Что же так прямо без нее и ходишь? Нехорошо!
Доктор рассмеялся:
— Я ж говорю, у тебя главное — фарс!
— Каждому свое, — продолжал болтать Фома. — Что-то ты больно веселый! Наш подвиг, наверное, тянет на смертельный, по твоей шкале опасности, да?.. Я знаю, есть у тебя такое извращение, чем опаснее, тем тебе смешнее, весельчак! Ты, прям, как Сати! Общаетесь?
Доктор ничего не ответил, выбирая дорогу и способ перемещения.
— Охота, — сказал он, наконец. — Началась охота!..
Ноздри его трепетали, смотреть на него было жутко.
— Напомни только о бронежилете, когда нас возьмут на мушку, — попросил Фома. — Знаю я твою охоту! Надеюсь, не на живца, как в прошлый раз?..
Прошлый раз, когда они охотились на Тазепама, в глухой реальности под странным названием Сю, Доктор тоже исполнился внутреннего ликования, этакое тление торфа под землей, пламя в муфельной печи. Чем это закончилось Фома даже не хотел вспоминать, потому что именно он выполнял роль подсадной утки. Транквипространство, окоченение мыслей, жуткий хрустящий разрез подсознания — вот, собственно и все метаощущения от той “охоты”, которую затеял Доктор. Фома едва ушел от высасывающей суггестии Тазепема, монстра квазиконтинуума. Тазепамом он назвал его потом, в честь ощущений, что испытал…
Доктор не ответил, осматривая замок. Ничего нового, все та же угрюмая готическая архитектура и псевдоолимпийская символика флага монастыря. На этот раз они постарались миновать сторожку со сторожем стороной, не попадая в обзор.
— Он здесь, — сказал вдруг Доктор на манер Грика. — Чую!
Они оказались под стеной и брели по периметру монастыря в сторону от главного входа.
— Чую! — передразнил Фома. — Я так понимаю, официальная церемония отменяется? У вас, индейцев, на тропе охоты, все будет сдержанно и мужественно. Господи, как бы не заорать от восторга перед твоей стратегией!. Полезем опять по твоим монструозным понятиям или просто по веревке вверх?
— Какая веревка? — хмыкнул Доктор. — И на что ты ее накинешь, ковбой? Отвесная стена с отрицательным уклоном, очнись!
Они уже стояли под башней с противоположной стороны от центральных ворот. Здесь замок нависал совсем низко, метров пять-шесть скалы и — башня, гладкая, как свеча — ни одного выступа, если не считать узких окон-бойниц на высоте семи или восьми метров, и уклон был действительно отрицательный.
— А что только в этом проблема, на что накинуть? — спросил Фома, опять явственно ощутив в себе позыв дерзости: был он уже здесь, знает!.. — Во всяком случае, это лучше, чем шастать по твоим понятиям, среди всякой мерзости! — добавил он, хищно принюхиваясь.
Доктор с удивлением увидел, как Фома, откинув пару камней из-под куста у стены, достал моток веревки.
— Откуда?! — только ахнул он.
Фома пожал плечами:
— Может, девочек затаскивают?.. На покаяние.
Он вышел из-под выступа и свистнул вверх, туда, где чернела бойница башни.
— Ты что?! — задавленно цыкнул Доктор, и толкнул Фому под башню.
Но было уже поздно. Из узкого окна первого этажа высунулась голова в капюшоне. Даже отсюда, снизу, было видно, как округлились глаза брата во голубых кругах.
Доктор замер, готовый к самым решительным действиям, но Фома его опередил.
— Далеко ли до моря, божий человек? — спросил он.
— Да не, тут рядом!.. — Впав в транс от идиотизма вопроса (море виднелось в двух шагах), монах махнул рукой в сторону гудящего прибоя. Голос у него был ласковый, певучий.
— Это хорошо! — сказал Фома. — На-ка, держи веревку, будем дно мерить!
Монах в изумлении не успел ни спросить, ни понять, в чем дело, как веревка была уже у него в руках. Потом он чуть не вывалился из бойницы, так как Фома начал стремительно взбираться к нему. Тут уже времени и сил спрашивать, зачем и почему, не было. Монах только изо всех сил уперся чревом в подоконник, чтобы не выпасть из окна. Просто отпустить веревку, к чертовой матери, ему и в голову не пришло: люди же лезут, причем совершенно незнакомые! Как отпустить?! И он держал ее изо всех сил.
— Ну, здравствуй, брат!..
Фома мертво прижал к себе тщедушного монашка на предмет любви к ближнему и нижнему Доктору. Теперь они держали преступную веревку вместе.
— Я бы тебя поцеловал, да у вас ведь, поди, пост какой-нибудь парадонтозный! — горячо шепнул Фома. — Так что не кричи и воссияешь в веках!
Запыхавшийся монах сник в его железных объятиях. Эта черта его характера понравилась Фоме.
— Как звать-то тебя, брате?.. — Приотпустил он человека в капюшоне.
— Тихон, — едва выдавил тот.
— Тихо, Тихон, мы миротворцы! — поведал ему Фома задушевно. — Ангелы с неба…
При этом он показал вниз, где на другом конце «чалки» болтался Доктор.
— Будешь молчать, никогда не узнаешь вкус этой веревки. Хорошо?..
Фома был предельно ласков, и Тихон кивнул: конечно, хорошо, правда, насколько хорошо, он не загадывался, просто тихо любил оставшуюся ему жизнь. Фома намотал веревку на крюк, предусмотрительно торчащий во внутренней стене на случай неформального общения братии, и сильно, два раза, дернул — проверил на прочность. Пока Доктор взбирался по ней, он осмотрел помещение.