Его было не остановить. Коньяк, бессонница, сигара и тема рождали совершенно новый мир — мир идей, оглушительных как петарды. Именно в такие моменты легко складываются вместе самые противоречивые феномены бытия и в их «пазлах» возникают гениальные философские гипотезы и проекты спасения человечества.
— Как же, наверное, пил Платон! — восхищался Фома в прозрении. — Как же нужно горько пить, чтобы создать идеализм! Я не говорю о Сократе! Он углублялся до того, что только спрашивал, но как держал тему! А Гегель, Шопенгауэр, я извинясь? Мы — пигмеи, икринки в океане выпитого ими!..
И снова переходил к своему, еще «не выпитому»:
— Тысячелетняя мечта, о которую обломали зубы спасители человечества до и после Христа, оказалась под силу лишь девчонкам. Федор Михалыч знал, что говорит: красота спасет мир! Сам он себя только так и спасал… Какой урок савонароллам, тарквемадам и прочим марксам и сникерсам, что клеймили проституцию (любя при этом проституток!): их всех может заменить одна плохая девчонка! Красотка спасет мир! Не нужны их завиральные идеи. Проститутки спасут мир — всех, не взирая на конфессию, расу и профессию! Первая древнейшая профессия потому и первая, что родилась из удовольствия и согласия! Она главная!
— У тебя одно на уме. Ладно, пусть от фашистов вас спасают девочки, какое-то рациональное зерно в этом есть. Но геи-то? Эти вечные изгои, кажется не скрывают уже ничего, тем более ориентации.
— Док, — тяжело вздыхал Фома, — это же жизнь! Одни ориентированы вперёд, другие — в зад, третьи — во все стороны. И по мне, лучше иметь вектор хоть куда-нибудь, чем не иметь вообще никакого!
— Вектор?.. — Доктор склонил голову, как умная птица. — Мне всегда казалось, что это математическое понятие.
— Это не понятие, Док, это такой устремленыш, имеющий не только направление, но силу и скорость! Словом, вооруженная сила.
— Да, как вы только не называете его — и молот, и уд, и свирель, и даже баклажан с помидорами! Музыка в гастрономе!.. Теперь еще — вектор. И математику приплели. Интересное помешательство. Больше никто этим не озабочен, кроме вас. Чем же еще вы его назовете? Даже трудно представить при вашем больном воображении. «Томагавком»? Лучом света?
— Ну, насчет томагавка не знаю! — засмеялся Фома. — А вот насчет луча даже пьеса написана — «Луч света в темном царстве». Как раз про это про самое!
— Что ты мне мозги пудришь? Это же «Гроза» Островского!
— И еще какая!.. Гроза всех Катерин и Кабаних — вездесущий вектор, луч! Он здесь везде, Доктор! Поэтому не спрашивай, почему я был среди геев или скинов. Я был с моим народом-богоносцем там, где он к несчастью обретает счастье — в векторном пространстве! Вот!
Фома был доволен. Доктор не очень.
— А насчет отсутствия вектора, это ты, конечно, по мне прошелся?
— Но ты же ведь сексуально дезориентированное существо, совершенно не имеешь направления!
— Осуждам? — удивился Доктор.
— Что вы, Доктор, жалем!..
На этот раз Доктор нашел Фому в ночном ресторане, откуда тот не выходил несколько суток подряд, заглядевшись на бордосские бутылки, на фоне сменяющихся закатов и рассветов. Он сравнивал плавные переходы винных сосудов Жиронды с изгибами, которые демонстрировали девочки официантки, уворачиваясь от его чаевых.
— Вот ты где не бреешься, оказывается!.. — Доктор вырос перед ним, вместо официантки.
Фома безутешно смотрел в окно бледными от пьянства глазами.
— А мы ищем, ищем! Хорошенький у тебя вид… на набережную! — похвалил Доктор его щетину и выбранное место. — А это Мини!
— В смысле?.. — Фома повернул голову.
Дева, пришедшая с Доктором, напугала его в самое сердце. Глаза у нее были, как снег и, заглянув туда, Фома понял, почему говорят, что красота — это смерть.
— Вы тоже оборотесса?.. — Подняться он даже и не пытался, жизнь казалась ему вечной: зачем суетиться?
— В смысле? — вернула ему Мини приветствие.
— Он считает меня оборотнем, вервольфом. Развлекается, — пояснил Доктор, отодвигая для нее стул.
— Я… отойду, — сообщила Мини.
— Даже чаю не попьете? — удивился Фома, перебирая пустые бутылки. — Бордосского?..
Мини одарила его ослепительной улыбкой, чем расстроила его мужественность окончательно. Глядя ей вслед, Фома отметил раскованную походку и рискованную длину юбки. Такие юбчонки обычно держат обеими руками за подол, чтобы она при ходьбе не раскрыла большой секрет. Секрет, хранимый только для одного, ну двух, во всяком случае, не для всех. Мини же юбочку не держала, хотя та предательски ползла вверх от тазобедренных волн. То ли секрета не хранила, то ли понимала, что главный секрет — её глаза, заглянув в которые можно было лишиться ума. Над головой ее, в такт ходьбе, покачивался пышный нимб светлых волос.
— Что значит Мини? Уж не твое ли кредо?.. Или у них с юбкой одно имя на двоих? — стал поэтапно просыпаться от такой походки Фома.
Доктор меланхолично посмотрел на него и закурил.
— Откуда я знаю? Назвалась. А чем не имя? Есть же у вас Революции Ивановны, Выдерзнарки.
— Она со Спирали?
— Ну ты дал! — хмыкнул Доктор дымом. — Не знаю. Я проснулся, а она рядом — наспал, наверное.
— Все-таки хочешь быть человеком, мечтаешь! — протянул Фома вяло, и предупредил:
— Смотри, не заспи теперь. Очаровательное создание, посмотрит, как саваном одарит. Кстати, если ты вервольф, то она кто — вервульва?
— По-моему, ты устал и по особенному вульгарен, — рассеянно заметил Доктор.
Он делал обстоятельный заказ, объясняя официантке как, в чем и сколько раз ему нужно это перевернуть, чтобы не перетомить, а главное, чего капнуть сверху и подпустить снизу, дабы он почувствовал удовлетворение.
— Нет, мил друг, это латынь. Но ты правильно заметил, в народной этимологии это значит одно и то же — популярная.
— Насчет популярности, ты ей сам объясни. Ты чем-то уязвлен?..
Доктор снова углубился в дебри заказа: какой год урожая, да какой замок и какой (у Фомы глаза на лоб полезли) берег Гаронны и Дордоны, левый или правый?.. С берегами Жиронды ему было все ясно. Солнце, видите ли, интересовало мистера Изысканный Вкус, когда оно падает на знаменитую лозу… Бордосский городовой!..
— Она что вернется?.. — Фома едва вывернулся из-под обаяния беседы Доктора с сомелье. — Я думал, она тебя только до стола довела.
— Пить меньше надо.
— А зачем она тебе?
— Ты все время спрашивал, почему я без женщин. Получай!..
Доктор отдал меню и благожелательно посмотрел на Фому.
— Она-то чем виновата? Что ты хочешь доказать, креветка замороженная — что у тебя тоже есть вектор?
— Ну, не такой вездесущий, как у тебя, но… и мне ничто человеческое не чуждо.
— Не передергивай, ты не человек!
— Похоже, ты давно здесь сидишь, если не сечешь мой искрометный юмор! — пожал плечами Доктор.
Фома захохотал, но поздно. Вернулась Мини, и он засмотрелся на нее, подперев свою небритую рожу кулаком, словно роденовский «Мыслитель», вдруг поднявший голову и обалдевший. Теперь, когда он привык к холодному сиянию её глаз и смог от него абстрагироваться, он заметил, что Мини довольно симпатична, даже мила, как бывает мила стынь-зима русскому сердцу (сама не зная почему любила русскую зиму). Выяснилось, что на самом деле она Меланья, но в детстве называла себя сокращенно — Мини.
— Куда короче, — согласился Фома.
Она любила джаз. «Доктор!» — восхищался Фома и скучал среди них, как волк в дендрарии. Время от времени, прерывая тишину, повисшую над столом с появлением Мини, он задумчиво произносил непонятную фразу:
— Равновесие должно быть восстановлено…
И вдруг исчез. Сказал, что пойдет поговорит с музыкантами о бемолях Стравинского, и пропал. Доктор только головой крутил и считал минуты. Мини, поковырявшись во всех блюдах, без всякой скуки, но и без выражения, уставилась на джаз-банд своими снежными глазами.
Когда Доктор насчитал ровно двадцать девять минут, дверь широко распахнулась и в зал вошел швейцар в белых перчатках и униформе адмирала царского флота. Джаз-банд грянул «Либер-танго». Потом появился Фома, но не один, как нарыв, а с дамой. И какой!..
На спутнице его была вульгарная желтая шляпка с черной полувуалькой и зеленая искусственная лисица, а юбка еще короче, чем мини Мини. Это была удача, особенно сочетание фасона шляпки, цвета шкурки и смелости юбки. Музыканты немного сбились («Кто к нам приехал?!» — взвизгнул саксофон), потом выправились и перешли — дружной синкопой — на «Я милого узнаю по походке», но это была ерунда, по сравнению с тем, какой синкопой шла избранница Фомы.
Её бедра выписывали такую великолепную восьмерку, что в нее (эту восьмерку) мог вписаться, не снижая скорости, восьмидверный лимузин. Фома осторожно и галантно держался от дамы на расстоянии вытянутой руки. Физиономия его сияла, как у негра. Из-под вуальки его спутницы торжествовали лиловые губы, складываясь в ослепительную улыбку и в углу их чернела совсем уж умопомрачительная мушка. Голова зеленой лисицы, подпрыгивая, гордо блестела пластмассовым носом и красной тряпицей, зверохульно обозначающей пасть.
В зале кто-то поощрительно захлопал, предполагая, что это варьете. Но Фома только гордо прошелся со своей спутницей мимо подиума сцены и завернул к столу. Доктор с любопытством рассматривал «выходку» Фомы. Мини сразу насторожилась. И правильно.
— Пипи! — представил Фома.
— Пипи?.. — Даже Доктор не смог сразу адекватно охватить всю человеческую ширь выдумковатости Фомы.
Мини подозрительно посмотрела на Фому.
— Она в детстве… ну в общем, понятно?.. — Он повернулся к Пипи.
— Да, я детство провелла на голом цементном полу, — доверительно сообщила та. — Бегала через каждые пять минут, поэтому все меня так и звали. А вы что подумали? — улыбнулась Пипи лиловыми губами хищницы. — То же?.. Правда, детство всегда так мило?.. — И сняла, наконец, свою шляпку.
Фома с удовольствием отметил потрясение Мини и Доктора. Пипи была красива, не просто красива — сногсшибательна. Под дурацкой шляпкой обнаружился благородный пепел волос и выразительные, странные желто-зеленые глаза. Цвет страсти или ярости. Сочетание лиловых губ и пепельных волос было дерзко, но золотая зелень глаз неожиданно примиряла эти оттенки. Какая-то буйная прерия рисовалась сразу в воображении. Или тигр в клетке.