Силы демократические, кого здесь только не было!.. И все кричали. Где-то вверху (это казалось благодаря мегафону) вопил Жириновский. Политическая жизнь России без него, все равно, что цирк без клоуна, порой и страшноватого в своем коверном кураже. Граждане хотят услышать от него то, о чем мечтают на кухне: растреляем! посадим! вымоем ноги (в Индийском океане)! И все станет хорошо, однозначно!.. Нет проблем, все проблемы для клоуна решаются легко: каждой бабе — по мужику, каждому мужику — по бутылке, каждой бутылке — по приемному пункту, каждому приемному пункту — по бабе! И все это на сизо-багровом фоне национал-дебилизма.
Жириновский что-то кричал в мегафон, стоя на машине, громкоговоритель фонил от глушилок со стороны посольства и обилия радиоаппаратуры, но по реакции людей вокруг, было ясно — Америке кердык, немедленно и однозначно!
Об этом же, но не так громко, шумели и другие демонстранты. Плакаты коммунистов были конкретны и скучны: «Позор НАТО!», «США — мировой жандарм», некоторые с тайной рифмой многоточия: «НАТО, иди на…!»
Зато в устных выражениях не стеснялся никто. «Отсосу-уут!» — взрывалось над толпой. Кричалось и читалось что-то обязательно-оскорбительное про Ельцина, Чубайса и Березовского. Составлялся список: как и в каком порядке их повесят.
Непонятно было, как здесь оказались гомосексуалисты. Что их привело сюда — тайный ли смысл, который они вкладывали в цветастый лозунг «все люди братья»? Или оргиастический запах казарм, что плотно струился над спецназом? Или неведомый еще ход истории? Как бы то ни было, призывы их, начертанные на плакатах и транспарантах, были скорее двусмысленными, чем угрожающими, даже как бы приглашающими.
«НАТИК, иди ты в жо…!» — зазывающе гласил один плакат, сверкая многоточием. Другой был тоньше, если не переводить, а воспринимать на слух: «Kissmyass, US!» Музыка аллитерации!.. В разгар перестройки один издатель сообщил Фомину, что все художники — пидоры (художники в широком смысле, понимаете, добавлял он). Было много разговоров, что искусство, мол, вообще, двигается только благодаря однополой любви.
Сами голубые вели себя скромно, дефилируя с провокационными плакатами по периметру бурлящей толпы, поближе к спецназу, не рискуя вливаться в ряды натуралов по обеим сторонам дефиле, но бросая туда кокетливо-испуганные взгляды…
Фома слышал, как Доктор, где-то сзади, уговаривал Мини не отставать, но та, моментально растеряв ресторанный кураж, жалась к омоновцам, не понимая, что это самое опасное место при заварушке. Ледяное изумление, с которым она разглядывала нарядных геев, расшвыривало их в стороны. Вера крейсером рассекала толпу, словно искала кого-то. Они еще умудрялись сохранять единое целое.
Вдруг что-то стрельнуло, кто-то истошно закричал, толпа заволновалась и в неё врубился омон, раздавая удары направо и налево, пресекая. Фома получил дубинкой по голове, по спине и еще раз по голове, и все только потому, что стоял столбом на пути. Его бы забрали, но непредсказуемая динамика толпы вернула волну обратно, закрутилась водоворотом и вырвала Фому из жестких объятий правосудия. Он вместе с толпой прошелся по тем же омоновцам, но поскольку был безвольным поплавком в этом бушующем море, то вскоре его отбросило в сторону.
Получив по голове после многодневной пьянки, Фома наконец очнулся и хотел знать о внешней политике все, до последнего теракта, и немедленно: что ни здесь делают и в чем, собственно, дело?.. Но Доктора нигде не было, как не было и Веры с Мини.
Помощь пришла с другой стороны.
— Ты чё, с луны свалился?.. — Рядом с ним оказался какой-то резкий сумрачный тип с хриплым голосом и глухо застегнутой ветровке. — Не знаешь что ли, что Россию в говно втоптали?
— Ну, это-то я как раз знаю, — сказал Фома, разглядывая коренастого мужчину, около сорока, в темной вязанной шапочке. Лицо неизвестного дышало азартом недавней потасовки, одна рука нелепо торчала несколько в сторону, словно он ее берег.
— Ну, а че тогда спрашиваешь?
— Я просто не знал, что кого-то эта новость может так взволновать. Неужели из-за этого? — спросил Фома. — Почему именно сейчас и здесь?
— Да ты чё, парень, откуда?.. Эти суки бомбят Сербию уже второй день! — человек в шапочке показал на посольство США.
Это была действительно новость, и хотя Фома из южных славян знал только Олеко Дундича, Осипа Тито и Гаврилу Принципа, сообщение неприятно потрясло его. Надо же, стоит только отвлечься, думал он, вспоминая, когда последний раз смотрел телевизор.
— А мы… чего? — поинтересовался он, хотя теперь уже довольно ясно представлял, «чего» — плакаты недвусмысленно показывали средний палец посольству и всему натовскому альянсу.
— А мы не позволим!.. — Мужчина резко рубанул воздух своей отстоящей рукой, и в нем почувствовалась большая, давно ищущая выход, нерастраченная сила.
Вокруг них уже образовался небольшой кружок слушателей, что бывает в толпе всегда, стоит только начать разговор. Это обстоятельство воодушевило мужчину в шапочке еще больше.
— Мы им покажем! — недобро пообещал он. — Наши танки…
— Мы что уже воюем? — ужаснулся Фома перспективе, голова от ударов гудела совсем непатриотически.
Кто-то хохотнул от его невежества.
— Будем! — пообещал «шапочка». — Мы им, блядь!.. — И он погрозил несгибающейся рукой.
Его поддержали со всех сторон:
— Сербы — славяне!..
— Да они единственные православные в Европе!..
— Одна кровь, нах!..
— Во-во, они наши братья, мы за них всегда кровь проливали!
Такое одностороннее переливание крови не понравилось Фомину.
— Мы за них кровь, — осторожно спросил он, — а они?
— Причем здесь это? — насторожился «шапочка».
— Вот именно — Дарданеллы! — брякнул Фома.
Толпа вокруг загудела, в смысле: ух ты какой?! — её воинственное неприятие выразил все тот же тип в ветровке, который блатно ощерился (Шта-а?!) и коротко взмахнул своей негнущейся рукой словно она ему надоела и он хочет вытряхнуть ее из рукава. Вместо руки из рукава выскочил кусок шланга. В общем, Фома не успел насладиться политическим «дебатом», зато чуть не «насладился» другим…
В России, если ты споришь без охраны, аргументы твои ничтожны, а участь печальна. Правовое пространство здесь определяется зоной действия руки, как правило правой, пока левая наплевательски «не ведает». Красота и загадочность дискуссии на Руси в том, что никогда не знаешь, где очнешься и с каким мироощущением, вкус ее — вкус крови и сапога.
— Ух ты сколько гражданов, достающих из штанов? — подивился Фома.
— Холуй американский?! — ахнул мужик, словно не веря своему счастью найти здесь врага. — На!..
Фома едва уклонился от набитого свинцом шланга и только поэтому не пролил кровь за сербов уже сейчас. Штуковина тяжело чиркнула по плечу и макушке, высветив на мгновение гаврило-принцип решения всех политических проблем, начавший, кстати, свое факельное шествие именно в Сербии 85 лет назад.
Грохнул выстрел… Подняв голову, он увидел, что дискуссия закончена — никого, только какие-то юркие личности, заглядывающие ему в лицо с интересом и без сочувствия, как бы запоминая…
Когда Доктор и Мини его нашли, он был уже совершенно в другом умонастроении. Среди соколов и ястребов. Лилась «жириновка», читалась «Лимонка», народ записывался в добровольную народную дружину Европы. Было весело, проклинали НАТО, кто-то посылал туда же Совбез Европы, а кто-то обещал замочить всех, без разбора…
Фомин был со своим народом.
— Доктор! — заорал он. — Давай к нам, будем протестовать!..
Он обрушил на Доктора все, что узнал, а заодно — что уезжает завтра на войну, уже и водку выдали против «стелзов»!
— Какую войну? Ты что взбесился?.. — Доктор посмотрел на Фомина, потом на Мини, которую покачивало от густого патриотического мата.
— Понимаешь, вздумало тут НАТО бомбить Сербию…
— И?..
— Что и?.. — Фому штормило. — Да ты что?..
Он был полон удивления, что Доктор не понимает таких простых вещей — маловато все-таки свинцовых шлангов!..
— Сербы — наши братья! — втолковывал он. — Мы им — кровь, а они нам Олеко Дундича. Идет постоянный обмен!..
Он в двух словах нарисовал доктрину панславизма в образе легендарного красного командира Дундича с капельницей.
— Это же славяне, Док, братья!..
Но Доктор невозмутимо напомнил, что Россия один раз уже заступилась за сербов. И что с ней стало?
— Блин, как трудно быть патриотом среди знатоков истории! — вздохнул Фома. — Хорошо, что ребята тебя не слышат, они бы об тебя ноги повытерли б!..
— А что они в школе не учились? Всё забыли?.. — Доктор демонстративно игнорировал расстегнутые до пупа рубахи «соколов» и «орлов».
Ну, вот как объяснишь инопланетянину, что школа это последний внутриутробный период человеческого детеныша, перед тем, как понюхать настоящую жизнь? В школе учат только тем вещам, которые уже доказали свою бесполезность и никогда не пригодятся, тем и прекрасны наши школы!
— Это традиция, Док, святое!.. — Поднял Фома палец. — У нас считается, что ты неудачно провел время, если помнишь все. Россия — родина забвения! Привыкай…
Он не успел сообщить, к чему надо привыкать, как раздался новый звонкий хлопок разрыва. Толпа колыхнулась, как трава под смерчем, в разные стороны. В ней опять появились омоновцы, ища источник взрыва, кого-то уже вязали, представление продолжалось…
— Вон там капсюлями балуются! — крикнул кто-то рядом с ними, показывая ОМОНу, где искать.
— Я чего-то не понимаю… — Доктор всматривался в толпу (Мини в полуобмороке пряталась за его спиной). — Вам что делать больше нечего?
— Вся страна в едином порыве, — объяснил Фома основную парадигму России последних веков.
— Они что на самом деле ничего не знают?
— А на хрена народу знать, если он всегда прав? — удивился Фомин. — Я, например, понял, что если хочешь быть всегда правым, стань частичкой народа — толпичкой!..