Это была расхожая шутка (смешок незнакомки указывал на это), но — к месту.
— Я об этом только и думаю! — отмахнулся Фомин, направляясь к выходу.
— И куда же вы? — неожиданно услышал он.
— Куда-нибудь запить эту гадость!
— Может быть, предложите и мне?..
Она вышла из тени лестницы. Рассмотрев ее поближе, Фомин согласился.
— Теперь — да! — нахально сказал он.
— А вы осторожны.
— После такого спектакля это естественная реакция.
— А где сейчас гарантия?
— Вы, по меньшей мере, красивы.
— Спасибо за прямоту!
Фомин рассмеялся, незнакомка ему определенно нравилась. И еще что-то.
— Значит, глупость мне простится? — спросила она.
— Как бы мне самому не наделать глупостей.
— Не беспокойтесь, — улыбнулась незнакомка. — Об этом не беспокойтесь!
Фомину как-то сразу стало ясно, что она действительно не допустит никаких глупостей.
— Ну что ж! — сказал он. — Кажется, вы знаете, чего хотите.
— Да. Дождаться конца этого спектакля… — Она посмотрела ему прямо в глаза, на мгновение дольше, чем предполагает минутное знакомство, но он подумал, что она солидаризируется с ним в оценке пресловутого «Гамлета» и не стал просчитывать смыслы, вложенные во фразу.
Её звали Мария, и тот миг, который она ему подарила, сгорел, как порох на лезвии ножа. Может быть, она и убивала время до конца спектакля, но убитым оказался он. Словно пораженный молнией Фомин смотрел, дышал, говорил что-то, и все время рассеяно улыбался.
Мария была красива, но дело было не в этом. Она была… он не мог подобрать ничего подходящего в определениях… она была та, которую он искал! Половинка ли, четвертинка, инь или ян, Лилит, Ева, Рахиль или первоначальная Лакшми, всплывшая из глубин мироздания на лотосе предназначения — ему было уже наплевать в тот миг на все догадки и мифы о единстве двух существ и очередности их происхождения, потому что только сейчас почувствовал себя целым, рядом с нею. Не разбитым, не ущербным, не потерянным, как все последнее время, а одним целым и полным. И все красивые теории казались только кукольной витриной перед этим удивительным настоящим чувством единения.
Он забыл обо всем на свете: о Докторе, об Ассоциации, о времени, об Ирине, наконец, что ждала его в театре. Какой театр?! Это было похоже на внезапное освобождение из темницы — свет! И свет настолько ослепил его, ошеломил, что он не замечал странного поведения Марии, не обратил внимания на её загадочные слова в самом начале и чуть позже, когда она обронила: «может быть, нам действительно есть, что сказать друг другу?» — и потом, когда она словно приняла его игру.
И вот…
— Как? Вы уходите?..
Она посмотрела в окно, рядом с которым они сидели и едва попрощавшись, пошла к выходу…
— Мне надоел этот спектакль, — сверкнула она глазами.
Ничего не понимая, он бросился за ней:
— Но мы не можем же вот так?.. Мы увидимся? Мы можем увидеться?..
От никелированной стойки истошно закричала про Пушкина буфетчица. В канун двухсотлетия всплыла расхожая приговорка о том, кто будет за всё платить — солнце русской поэзии?
Он стал рассчитываться, а когда выскочил на улицу, Мария уже шла вниз по тротуару. Её ждала машина с открытой дверцей. Еще мгновение и она уедет.
— Постойте! — крикнул он, не отдавая себе отчета в том, что делает. — Стойте же!
Мария обернулась. Он ее догнал. Её лицо странно переменилось.
— Я вас чем-то обидел?
— Нет.
— Но все-таки?.. — Она молчала, тогда он пошел напролом. — Я могу надеяться на встречу с вами?
— Ты получил мое письмо?
Он ошеломленно смотрел на нее. Письмо?.. Ты?.. Какое письмо?..
— Мэри, прошу, мы очень и так запаздываем! — донеслось из машины не совсем по-русски.
— Прощайте… — Мария пошла к машине.
Имя, произнесенное на английский манер, что-то всколыхнуло в нем, что-то было у него с английским, какое-то… Письмо-о! Мария! М.! Точно!..
Фомин чуть не разбил себе голову об асфальт — какой же он идиот!..
— Да! — закричал он, еще не понимая, еще не в силах поверить. — Получил!.. Это ваше?!
Она уже открывала дверцу машины, но остановилась. Он видел, как она разочарованно темнела лицом, по мере того, как понимала, что он не знает, о чем говорит, не знает, кто она и вообще никакого письма не получал — выдумывает, чтобы хоть как-то задержать ее.
— Мэри, извини, люди будут иметь неприятности нас ждать!..
Человек в машине нервничал и перешел на английский:
— Mary, he said he might leave soon!..
Фомин понял, что сейчас она исчезнет из его жизни навсегда. Хлопнула дверца, и стало подниматься стекло.
— Я жду вас здесь, на углу! — крикнул он, показывая на часы у светофора на перекрестке. — С завтрашнего дня!
Мария ничего не ответила, а через секунду машина обиженно обдала Фомина выхлопным газом.
М… МА… МАР… Мой милый маг, моя Мария…
Он встал под часы, как к жертвеннику — со страхом и надеждой. Когда же перекресток опустел и на нем не осталось никого, он как приговоренный в полной темноте поплелся в казино, что подмигивало ему вывеской уже несколько часов подряд: М… МА… МАР… МАРС… МАРСО, — и снова, как заклинание: М… МА… МАР… Он счел это за знак: она придет, непременно! В течение трех дней…
Это же он загадал, поставив все фишки на цифру три, причем, поставил намеренно опрометчиво, до того, как раскрутили рулетку. «Если проиграю, придёт!» — полыхало у него в голове.
Это была картинка: гладкое зеленое поле с крапинками одиночных ставок и над всем этим желтый столбик измены фишек Фомина. Крупье, в зеленом клубном пиджаке, выразительно посмотрел на него. Только самоубийц мне не хватало, говорила его физиономия.
— Все на три? — уточнил он неприязненно, и приготовился метнуть шарик совсем в другой сектор, что в общем-то не фокус для профессионала.
— И придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник, — продекламировал Фомин с обезоруживающей улыбкой рыжего.
И рука крупье дрогнула, может быть, он вспомнил свое первое посещение цирка и битого перебитого беднягу клоуна, который хотел только одного — чуда.
— Три! — сокрушенно объявил крупье.
«Не придет!» — ужаснулся Фомин и к великому облегчению персонала стал ставить немыслимые комбинации. Но продолжал выигрывать. Не-придет-не-придет-не-придет, стучал шарик, даря ему выигрыши. Он пил, и бросал фишки, не глядя, в сторону поля, а они приносили ему новые и новые деньги.
В какой-то момент, возможно, под утро, появилась Вера в компании мужа, и тот украл у него удачу, избавиться от которой Фомин уже и не чаял. Придет, облегченно понял он, и они долго и замысловато «веселились» сначала за столом, потом в зале для стриптиза, потом в кабинетах с Саломеями и семью покрывалами… потом еще где-то.
Доктор не сразу вычислил Фомина. В казино ему сказали, учтиво, но непреклонно, что на такие вопросы здесь не отвечают, но он чувствовал, что Фомин был тут, и напустив на себя вид скучающего бездельника продолжал расспросы, как бы между прочим, у обслуги — за ломберным столом, за рулеткой, за стойкой бара. Официант, приняв заказ, слегка разговорился: был такой рыжий, но ушел. Куда, с кем — знать не знаем, и не желаем, не школа. Мимо носа халдея проплыл стольник с лукавым Франклином. «Но спросите у штрипок… /Франклин уплыл в неведомые глубины/… он возле них крутился». Пришлось Доктору посмотреть еще и убогую стриптизную программу, подержать на коленях всех девочек из strip-teamи развесить на их трусиках купюры, чтобы освежить их память.
— Но вы правда его друг? — спросила его Аня, студентка из Подольска, у которой грудки задорно торчали, розовыми поросятами, вверх и в стороны. — А то он хороший!
— А этот, как вы выговорите… Ефим? — он до этого здесь не появлялся?
— Не-а… может, раньше и был, я здесь месяц всего…
Анечка хлебала суп, девочек держали на скудном пайке и она торопилась воспользоваться любопытством Доктора. От фруктов и мороженного она отказалась, и так холодно — «супа хочу, борща!..» Стриптизерки или «штрипки» долго здесь не задерживались — два, три, максимум четыре месяца и они уходили искать лучшей «Долли».
— А его спутница? Как её звали, кстати? Не Вера?
— Не знаю, пепельная такая, губы лиловые… Нет, тоже не помню, чтобы была.
— Она нюхала?..
Анечка стеклянно уставилась на него, Доктор пододвинул к тарелке еще одну купюру…
— Это сверх всего! И за два последних вопроса.
— Да, нюхала. А кто сейчас не нюхает?!
— Естественно. И его спутница?
— Андрона? Не-а… она другая.
— Красивая? Как та?
— Понимаете… — Аня покраснела неизвестно от чего, может, от горячего украинского борща. — Они обе в своем роде. Но пепельную я могу представить здесь, у шеста, да где угодно! А вот ее… не знаю…
Представить можно все, подумал Доктор, но вот то что происходит на самом деле, представить порой действительно невозможно.
— Так все-таки он что-нибудь еще говорил, уходя?.. — Доктор пристально посмотрел на Аню, придавив ногтем нос Франклина на бледно-зеленой сотенной купюре.
— Не-а, он был такой странный… и ушел внезапно. Они стол сняли.
— То есть, выиграли? Он?
— Сначала он, а потом эта парочка… и довольно много.
— Хорошо, Аня. Вот вам мой телефон, вот телефонная карта, как только кто-нибудь из них четверых появится здесь, сразу же звоните мне. Немедленно! И я вам дам тысячу долларов. Вы поняли?
— Тысячу? — ахнула Аня. — Да я и так…
— Не надо так, он стоит больше!
— Я это сразу поняла. Он такой бедный!.. — У Анечки навернулись слезы. — С ним что-нибудь будет?
— Поживем — увидим! Главное, не забудьте позвонить!
Доктор бросился на поиски.
Огромная, как вагон, машина резко затормозила рядом с ними, испугав старуху попрошайку, дверь распахнулась и грубый голос спросил из глубины салона:
— Куда?
— Все туда же! — ответил Ефим, втискивая Фомина на заднее сиденье.