— А деньги?
— Какие деньги? Деньги здесь не причем! — сделал Тоша оскорбленное лицо. — Ты думаешь, я за деньги работаю?.. Еще коньячку?..
Фома понял, что деньги теперь, как минимум, в Канаде, работают на профессиональный хоккей, вместо того, чтобы поправлять его здоровье, которому, кстати, коньяк уже не помогал. Его колотило и скручивало, какой-то неизвестной ему лихоманкой. Он долго и мучительно гадал, что это с ним, пока в мутнорадужье дня перед ним не нарисовался Ефим, кажется с Верой (виделось уже плохо).
— Вот он где! — сказал Ефим с удовлетворением. — Творческая ломка!
Он раздвинул стулья, осмотрел стол и творческую загаженность вокруг.
— Ну и где твой одноразовый роман? — поинтересовался он, пристально вглядываясь в Фому. — Давай доставай, не томи, ты обещал, властитель дум-дум!..
Ефим что-то говорил, Вера молча уселась за стол, закинула ногу на ногу и затянулась сигаретой так глубоко, что сразу пропала в дыму. Слова долетали до Фомы странными абзацами без начала и конца, как обрывки старых газет, из которых никогда не узнаешь, что же случилось на самом деле. О романе, тем более туалетном, он вообще слышал впервые. Это что?..
Он осознал, наконец, что ему мешает — свет! — он заставлял неприятно вибрировать тело, каждый сустав которого словно находился не на месте и от того ныл, стонал, выворачивался, — он выжигал все внутри!.. Горячим шершавым шлангом чувствовал Фома свой пищевод и глотку, но еще хуже были маленькие иголки во всем теле, в каждой мышце, такое впечатление, что внутри у него прорастает елка. Ни с чем не сравнимое ощущение! И все этот свет! Фома пропадал в нем, как в обмороке. Волна испарины окатила его с ног до головы, заставив сообразить, что человек не только венец алкоголизма, но и смертен, что и вовсе безобразно для живого. Организм страстно чего-то требовал. Чего?..
Белая пластиковая мебель, так нарядно украшавшая терраску и бульвар, была мучением для воспаленных глаз. Низкое солнце, радующее стариков и детей, гомонящих у скамеек на бульваре, это солнце, отражаясь во всем, выпиливало в его мозгу причудливые по жестокости огненные зигзаги.
Ефим что-то долго и нудно говорил, кажется насчет того, что помешательство и писательство — близнецы братья. Еще, мол, Аристотель говорил, что поэт сродни безумцу, во всяком случае, мизантропу. Вот посмотрите на него — сидит, опух, никого не любит, пинается. А деньги-то надо возвращать, гонорар!..
«Какой гонорар? — чередовал Фома полуобмороки с приступами изумления. — Что он несет?.. Пить!»
Он хватанул чего-то со стола, это оказался коньяк — нет, не то! Стало еще хуже: внутри обожгло, как рану и тупо застучало во всем теле.
— Эй, он же пьет, не видишь что ли?..
Бокал исчез из рук, вместо него он увидел Веру. Она была, как всегда, как новая эротическая программа: то ли не до конца оделась, то ли недоразделась, два в одном. Несмотря на жару видеть это Малибу было невыносимо. Вера повернулась к Ефиму.
— Когда уже? — спросила она.
Ефим пожал плечами.
— Рано. Ждем… — Фома ощутил его руку у себя на плече. — Не пора ли делом заняться, а?
— Делом? Каким? — прохрипел Фома пересохшей глоткой и выпил теперь боржоми.
Никакой реакции, словно он сухой тряпкой протер себе глотку, минералка исчезла, мгновенно растворившись и не принеся никакого облегчения, только испарину. Плохо, плохо, плохо…
— Каким? — восхитился Ефим. — Он еще спрашивает!
И он выложил, что Фома должен четырем издательствам. И кто будет отдавать? Кто у нас поэт? Ты — единственный, неповторимый, плохо пахнущий!..
Фома ничего этого не помнил: вы брали, вы и отдавайте, а меня в этот бред не втягивайте! Кто сейчас дает гонорар под ненаписанную книгу? Что он — нобелевский лауреат, президент, серийный маньяк?.. Тирада отняла у него последние силы еще и потому, что все это было очень похоже на правду, так как в этом был замешан Ефим. А все, что ни говорил Ефим, какую бы дичь, казалось, он ни нес, все оказывалось, в конце концов, правдой…
Ефим вальяжно откинулся на стуле.
— Мой друг, художник и поэт, — стал рассказывать он песню. — Твое имущество опишут, твоих детей отдадут в детский дом, а твоя жена будет спать с судебным исполнителем, чтобы во время выноса мебели, оставили кровать!
Слушать это было невыносимо и словно во спасение грянул Сантана, а потом, под его сочный инструментал, зазвучал проспиртованный голос Джона Ли Хукера.
— Чень, чень, чень! — бормотал Хукер в своей обычной, разговорной манере. — Thingsgonachanges!..
И с этим утверждением Фома был полностью согласен: все меняется, и не в лучшую сторону!
В подтверждение этого тезиса, Вера полезла к нему под рубашку. Начинается!..
Ефим хмыкнул:
— Уж не хочешь ли ты изменить мне с ним, прямо здесь, под эту песенку?
— Тебе? — отмахнулась Вера. — Не смеши! С ним я изменила бы даже Родине! Но он же сумасшедший — не хочет!
— Он боится!
— Какая разница? Мне от этого не легче!
Они говорили так, будто Фома уже умер или собака. Или чучело по отработке быстрого нахождения эрогенных зон, которых давно нет. Он с тоской слушал Хукера. «Чень, чень, чень, чень…» — местный наркоз.
— Хочет, но боится — большая разница! Это значит, так хочет, что боится. Убеди его, соблазни!
— Как?! Он говорит, что я ем людей! Что я могу поделать — не есть? Так я и так не ем! Идиотизм какой-то!..
Вера лениво запрокинула голову и посмотрела на солнце, вот так, запросто — широко открытыми глазами. Фоме снова стало плохо. Странности Веры действовали на него угнетающе.
Ефим, заметив это, коротко хохотнул.
— Есть один способ заставить его ответить тебе, — вдруг заявил он.
Вера медленно повернула к нему голову, как пантера, почуявшая добычу. В такие минуты Фома начинал думать, что она — главная в этой странной парочке.
— Безотказный! — продолжал интриговать Ефим.
— Ну? — потребовала она.
— Тебе нужно сделать дорожку от одних губ до других… — Ефим снова хохотнул, он отыгрался. — Пэр орис ад пуденти — от срамящих к срамным!
— Браво!.. — Вера качнулась на стуле и презрительно хлопнула в ладони. — Но я прощу тебя…
Она вдруг хищно перегнулась к Ефиму.
— И готова обсыпаться с ног до головы, если ты найдешь столько дряни… Сейчас!! — зазвенел её голос.
Фома насторожился — кокс?.. Ко-ка-ииин! Вот что ему нужно! Вот что требует его тело! Как же он сразу?.. Как он забыл? Что с ним происходит вообще? Разве можно такое забыть? Ему срочно нужен кокаин! Еще лучше — героин!
— И на что, хотела бы я знать? — продолжала Вера.
— Деньги чушь! — слышал он голос Ефима. — А вот информация об этом — власть! Знаешь сколько замминфина получил за информацию о том, что ГКО рухнет и будет дефолт-98? Миллионы! Деньги дают информацию, информация дает власть, а власть — это самый сладкий оргазм!
— Я предпочитаю традиционный! — Вера послала ему грязный поцелуй.
— С вами всегда все сложнее… о, проснулся!.. — Ефим повернулся к Фоме. — Посмотри на него, как только услышал о «быстром», сразу стойка! Он действительно напишет когда-нибудь лучший роман о героине, которую звали Мари Хуановна Опиат-Косякова. Тот самый туалетный роман, о котором мечтает… отрывной!.. Ну, давай, доставай быстрее, а то он с ума сойдет!..
Фома замер. Хукер пророчески обещал: чень-чень-чень-ченджь, — и он ему верил.
— Да откуда? — удивилась Вера.
— Там, в кармашке, я отложил!
Все пропало: боль, шум, свет, иглы в теле, — обложенным языком Фома мысленно обшаривал, вместе с Верой, все закоулки её сумочки. Оказалось, что ни «быстрого», ни «медленного» — никакого! Он слишком поздно сообразил, что над ним опять посмеялись, спектакль был специально для него. Каждый раз он попадается на эту удочку! Фома устало закрыл глаза, лицо стало каменным. «Вот умру!» — думалось ему, и действительно стало совсем плохо, казалось, приближается конец.
— Все, начал мстить, — заметил Ефим. — Значит, шутки кончились.
И сам посерьезнел.
— Ну так хули, джокер? — придвинулся он стул к Фоме. — Будешь слушать «джо ли хукера» или нырнешь за дозой?
— Да пошел ты! — не поверил Фома; но «это» было сильнее его. — Куда?
— Куда-куда?.. Назад… в будущее! — ухмыльнулся Ефим. — Вон в ту машину!..
Ефим показывал на черный «лэндровер», только что остановившийся напротив их столика на противоположной стороне бульвара. Фома скосил глаза в ту сторону. Фары резанули сверкающей на солнце никелировкой, но даже сквозь нестерпимый блеск, он почувствовал, что там что-то не так в этой машине, оттуда волнами исходила опасная вибрация.
— И что? — спросил он.
— А то, что там настоящий, не крэк с зубным порошком… и целый чемодан.
— На хрена мне чемодан?
— Ну! — дернул плечом Ефим. — Жди дозу. Может, завтра, может, вообще…
Ждать? Целый день?! Не-ет! Он и минуты не выдержит больше. Тело, узнав, что оно хочет и что это рядом, рвало Фомина на части. Если там есть, надо достать, кричало оно, достань!.. Но в голове еще шевелилась здравая мысль.
— Так ведь убьют? — с сомнением сказал он.
— Я не знаю! — усмехнулся Ефим. — Вера, он спрашивает, его убьют?
— Когда?.. — Вера не слушала, она шарила под столом по ногам Фомы, он только сейчас это почувствовал, когда рука ее дернулась.
— Два идиота! — выругался Ефим. — Вы хоть слушаете, о чем я говорю?
Фома слушал. Так он даже старших товарищей по двору не слушал, когда они рассказывали, откуда берутся дети. Он был весь внимание, вся боль сконцентрировалась в том, что скажет Ефим. «Чень-чень-чень-ченджь!» — то ли подбивал, то ли подтрунивал насмешливый голос старого блюзмена.
— Ты хочешь вмазать или будешь думать, что тебя убьют? — спросил Ефим.
— Вмазать! — коротко ответил Фома.
Теперь он был готов разорвать «лэндровер» голыми руками на тележки для пенсионеров.
— Погоди-погоди! — остановил его Ефим. — Я скажу, когда. Вера, блин, вынь руку, ему сейчас бежать!