Голоса приближались, кто-то спускался. Фома замер еще на мгновение, которое мог себе позволить. Двое или трое. Говорят.
— Слушайте, ну почему они бросают окурки прямо на лестницу?
— Люди, которые ищут урны, нам не нужны, Саша. Они не будут выламывать камни из мостовой и переворачивать троллейбусы для баррикад, как ты этого не поймешь? Это и есть тот самый русский дух, и он лучше всего сохраняется в подъездах, где насрано, зассано и заблевано, а по ночам поют похабные песни и харят всех подряд на батареях! Из этих подъездов легче выходить на улицы митинговать, даже хочется поорать, покрушить, вздохнуть полной грудью! Отомстить за унижения!
— То есть, это наша родина? А Петухов говорит, что это физиология, подростки…
— А кто такой рабочий класс, как не подросток? Это наши дети — энергия, злость, вера в справедливость! И пока это не прошло, мы должны использовать этого человека. Физиология!.. Вот как раз у Петухова и спросим, что же первично, когда вернемся… забыл ему бумаги учредительские показать.
— Кстати, вы с Блиновым говорили по поводу нотариуса, который будет эти документы?..
— Блинов — мудила! Все приходится самому!.. Ты сейчас куда?
— За материалами в первички, потом обратно.
— Подбросишь меня, мою опять жена забрала. Рынки, шмотки… блядь, как не надоест?!
Спускавшихся было двое. Один — высокий парень с короткой стрижкой и резким чертами лица, в черной кожаной куртке и такой же рубахе, в руке у него был тяжелый дипломат. Второй — лысоватый мужчина средних лет, в сером костюме и черном плаще, с лицом тертого аппаратчика, он энергично размахивал свернутой газетой в такт словам:
— Нас погубят бабы, поверь мне!
Фома привел себя в безмятежный вид. Парочка внимательно посмотрела на него, на чемоданчик, который был подозрительно похож на их дипломат. Фома с самым серьезным видом давил на звонок ближайшей двери: раз, два, три… — как хозяин, одновременно гремя связкой ключей, оказавшихся в кармане. Только бы не открыли. Парочка прошла мимо него. Зато открылась дверь. На пороге стояла девочка, лет четырех, с огромными бантами на голове.
— Ой, ты, моя маленькая, сама открыла! Молодец! — громко сказал Фома.
Девочка широко и удивленно распахнула голубые, под цвет банта, глаза и собиралась открыть рот.
— Нет-нет-нет, маме не говори, это сюрприз! — прижал палец к губам Фома, с облегчением слыша, что те двое снова начали разговор.
Нет, здесь прятаться нельзя, понял он. Парочка уже спустилась этажом ниже. Всё.
— Конфетку хочешь?.. — Фома поковырялся в карманах и нашел засохшую карамельку (откуда она у него?) — На!.. — Протянул он.
Девочка, увидев какую конфетку ей дают, поспешно убрала руку за спину.
— Не, я такие не люблю, — сказала она. — Она валялась.
— Может быть, — вздохнул Фома («вместе со мной»). — Ну, тогда закрывай дверь и никому больше не открывай, поняла? Сейчас будут плохие дяди стучаться!
— А ты какой?
— Я хороший! Если не откроешь, я тебе самую вкусную конфету принесу!
— Милки вэй?
— Лучше!..
Он в несколько прыжков добрался до пятого этажа. Там, между окном и мусоропроводом, стояли одинаковые молодые люди в черных кожанках и рубахах. Волчьи взгляды. Спортивные стрижки. Как тот, что спустился только что. Охрана. Не пропустят.
«Куда ж я иду?» — подумал Фома, но идти было больше некуда, чемодан жег руки.
— К Петухову, — сказал он, когда один из парней, невысокий, но с лицом опасно припадочного, преградил ему дорогу. — По поводу учредительских. От нотариуса. Я уже говорил с Николаем…
Фома поспешно вываливал все, что успел узнать за последние двадцать секунд. Николаем был один из тех двух типов, «аппаратчик». Но парень с дороги уходить не спешил, он неприязненно рассматривал Фомина колючими глазками и тот только сейчас сообразил, что вид у него далеко не презентабельный: помят, грязен, не брит, — как будто учреждал у упомянутого нотариуса общественное движение «Бомжи России».
— Чет я тебя раньше не видел! — наконец, открыл рот охранник.
— А ты че, всех уже видел? — натянуто улыбнулся Фома, протягивая ему сигареты. — Москва большая.
— Че в чемодане? — проигнорировал охранник сигарету.
— Документы.
— Покажи!
Все, светская беседа не получалась, Фома криво ухмыльнулся:
— Ты их тоже раньше не видел, не узнаешь.
— Ты че — борзый что ли? — обрадовался парень.
— А ты че — серый?
Беседа стремительно переходила в интеллектуальный план, в котором оба были не сильны, Фома — в силу состояния, а парень — просто в полную силу. Остальные охранники, зачарованные содержательным разговором, подошли поближе и тоже попросили открыть чемодан: открой, мол, чудик, уважительно просим, пока… Секунды щелкали в голове Фомина гулким секундомером. Он понимал, здесь уже главное — как открыть, а не не открыть. Курить ребята активно не хотели, из чисто спортивного интереса чемоданом.
— Ну ладно, — сделал вид, что сдался Фома; он уже заметил ход на чердак и придумал, как ошеломит охранников, если что. — Вы сами этого хотели, но учтите, Петухову это не понравится!
— Давай, давай! — торопили его.
Он и сам удивился, что чемодан до сих пор полон. Охранники сразу догадались, что это, один из них присвистнул от неопределенности посетивших его чувств.
— Так это же!..
— А ты думал мы игрушечками занимаемся у нотариуса? — зловеще поинтересовался Фома, закрывая чемодан. — Кругом, блин, война скоро, надо объединяться с теми, кто еще не объединился против нас!
Фраза и его самого потрясла своим политическим дриблингом. Но общая тайна делает союзниками — парни смотрели на него совсем другими глазами.
— Никого подозрительного не пускать, пока я не выйду от Петухова! — доверительно попросил он.
Ребята с готовностью закивали «всех покрошим», а он пошел по лестнице наверх, надеясь только на чудо вознесения из этой квартиры куда-нибудь подальше. Дверь внизу хлопнула. Голоса. Вошли или вышли? Что они друг другу сказали? Те их обязательно задержат и спросят. Он один на лестнице, приметы явные. Или нет? Что с этой шевелюрой делать, не бриться же?..
Фома открыл дверь. Огромное помещение перепланированной коммуналки было полно людей, бросился в глаза плакат «Так победим!», а на пути его сразу встало какое-то юное создание в черном кожаном костюмчике, похожем на парадный эсэсовский мундир: «О, кто к нам пришел!»
Этого еще не хватало! Он решительно обогнул этот женский гитлерюгенд с открытым ртом, пересек комнату по направлению к двери, за которой угадывался коридор со множеством других дверей. Там будет легче затеряться. Офис, видимо, занимал весь верхний этаж подъезда, вместо нескольких коммуналок. Действительно, одна комната была пуста, и он встал у окна с независимым видом, потом закурил и стал соображать, как можно отсюда выйти. Под ногами скрипела неубранная стружка.
В комнату заглянула женщина в синем халате.
— Курить в конце коридора! — недовольно сказала она, и махнула рукой с тряпкой в сторону.
В соседней комнате слышались громкие голоса, вернее, один голос, что-то объясняющий и другие, язвительно вопрошающие и перебивающие поминутно, так, что понять, о чем речь, было невозможно. Прошел слепой, с черно-красным флагом то ли третьего рейха, то ли анархосиндиката, его вели под руки две старушки.
— А взорвать, нах!.. — послышался вдруг возглас, и дружный смех накрыл конец фразы.
В курилке народу было еще больше, чем в первой комнате и она была просторнее. Он обернулся, в поисках места, где бы его никто не трогал, хоть несколько секунд. Нашел у окна. Люди стояли небольшими кучками, но курили на удивление немногие. Фома улавливал обрывки фраз. В основном, невыплаты зарплат, драка в Лужниках с кавказцами, взрыв синагоги и недавний налет на американское посольство с гранатометом. Фоме это было внове. «Со всеми воюем? — подивился он. — Или со своими справиться не можем?»
— Стоять, стоять и еще раз стоять! До конца!..
Высокий импозантный красавец, в синем костюме и красном галстуке, высоко выбрасывал руку с сигаретой. Вокруг него стояли несколько человек и вездесущая девица экстремистского вида, которая встретилась ему при входе. Теперь она его тоже заметила.
— Кто-то должен их остановить! Пусть это будет Милошевич! — уверенным тенором вещал мужчина, возвышаясь над слушателями.
— Правильно, правильно!..
Милошевич? Кто это? Что-то славянское. Фома прислушался. А высокий объяснял, что Милошевич это не Саддам, и у них это не пройдет — на третью мировую они не пойдут!..
— Так ведь разбомбят, Игорь Алексеич! — предположил кто-то.
— А ни хрена! — ответил другой за Игоря Алексеевича. — Подавятся!
Все засмеялись.
— Правильно! — поддержал высокий. — Там горы! Много в Чечне набомбили?
Девица явно собиралась к Фоме подойти, но еще колебалась. Фома озирался, куда бы смыться — кругом двери, открывать которые он пока не решался, да и вид из окна был неплохой, и совсем отрадно смотрелась пожарная лестница, прошивающая балкон. «Выбью, в случае чего!» — решил он про окно.
Он считал секунды. Если те двое сказали… если волчата не вооружены… они должны вот-вот появиться здесь и начать пальбу. Но он все-таки надеялся на пролетарский интернационализм волчат, потому что хромые были кавказцы. Может быть, все-таки не сойдутся во взглядах? Правда, автоматы… ни один интернационализм не выдержит, даже распролетарский.
Рядом с ним стоял стол с газетами, вешалка с плащами и чьей-то черной фуражкой. Не долго думая, Фома нацепил её на себя, стараясь натянуть поглубже и убрать волосы. Уловил, краем глаза, как девица уже совершенно в наглую рассматривает его. Блин, что ей надо? Куртку он снял, рубашка у него была тоже черная, глянул в отражение — нормальный фашист, не хуже других!.. На улице, конечно, сразу заберут, а здесь — ничего.
— Но ведь вся Европа против них!
— У них Европа, а у нас Китай, Саддам, Фидель! — начал перечислять Игорь Алексеевич, оглядываясь по сторонам и кого-то высматривая. — Да и Европа у них не вся, далеко не вся!