— Конечно, много псевдозначительного тумана и недвусмысленного верлибра, ненорматики то есть, много откровенной чепухи и зауми, — вещал все в той же невыносимой тональности Ефим, — но, в общем, на нашем небосклоне появился новый психопатически одаренный писатель. Это радует. Давненько в наших пенатах не появлялся Достоевский. Я говорю о направлении, а не о размере, вы понимаете? Исследуются новые подвалы человеческого сознания.
— Ты хочешь сказать, что это написал я?! — Дошел наконец до Фомы смысл происходящего.
Он осторожно, как большую гадину, отложил книгу. Нет! Не может быть!
— Да уж не Достоевский! — коротко хохотнул Ефим, беря книгу и дробью пальцев проходя по глянцу обложки.
— Это даже не книга, — прочитал он, заглянув за форзац. — Вернее, больше, чем книга, это миф! Интересно, кто писал предисловие, жуткая безвкусица! Но сама книга!
Ефим плавно крутанул кистью, образовав длинными пальцами изящный веер. Рука его опять сказала больше, чем речь и сказала она: чушь, занимательнейшая чушь!..
— Сама книга просто методологическое пособие для специалистов, и путеводитель для многих и многих, еще не охваченных нашей психиатрией! Чистейший образчик конфабуляции и криптомнезии с сильнейшим элементом редупликации. Вот вы все время хотите узнать, где доктор? Еще один, потому что ваш доктор — я. Налицо удвоение сущностей, о чем еще предупреждал старина Оккам. Знал, знал старик…
Ефим сокрушенно покачал головой, словно и он предупреждал, да вот не послушались…
— Но мы уже не теряемся в догадках, ибо у нас есть ваша история боле… книга то есть, ваша. И мы помним о редупликации…
Снова торчащий вверх палец…
— И вот, пожалуйста!.. — Ефим легко ударил по книге. — Открываем на странице… странице… а, вот! В самом конце, естественно, смотрим, ведь мы же хотим знать последние события, так?.. Последние, так сказать, сведения о Докторе, то бишь, обо мне. Он ведь мой двойник, не правда ли?
— Так вот… что же мы узнаё-оом? — протянул Ефим и, найдя нужное место, начал читать:
«Доктор тоже что-то закричал и исчез. Тьма, вспышки, глухота, гром… — Мы где? — спросил Фома, приходя в себя…»
— Фома, это вы, Андрей Андреевич, это понятно, да? — сверкнул зубами Ефим. — Вы так поэтичны… столько ненавязчивых аллюзий! Страсти по Фоме!.. А эта череда взаимоисключающих и разнокачественных существительных, я, к сожалению, не специалист, но: тьма, вспышка, глухота, гром, — это же шик! С тройным лезвием! Да — больше!
Так как Фома молчал, то Ефим продолжил чтение:
«Мы где? — спросил Фома, приходя в себя. — Там, где рифмуется, — ответил Доктор, странно улыбаясь, — на самом дне…”
Он ошеломленно слушал, заново переживая то, что пережил, казалось, совсем недавно, только что.
Фоме казалось, что они несутся навстречу друг другу уже вечность. Вот он!.. Ближе, ближе! Удар! Бешенство и веселье! Как любил он это бешеное веселье!.. Удар копий о щиты был так силен, что у обеих лошадей сломались хребты. О-о! противник ему нравился! Сами копья разлетелись на тысячу кусков, словно триплекс в лобовом столкновении, оросив кругом запахом свежераспиленной древесины. Такая хрустально-морозная реальность, что все вдребезги!
Перевернувшись несколько раз и вскочив, Фома обнаружил перед собой противника. Тот был уже с мечом и меч сверкал той же искрой, что и кристально-каменистый пейзаж вокруг. Теперь они бились на земле. Какое наслаждение чувствовал Фома, какой прилив! «Есть упоение в бою!» — звучало в нем песней. Особенно в такую погоду.
Рогатый рыцарь был бы достойным противником, если бы это был турнир, а не схватка на выживание. Фома теперь вовсе не был дуэлянтом и рыжим дерзавцем Кароссы, и не был достоин неуклюжей грации рогатого аборигена — он вел совсем другую игру, он был убийцей.
Два отвлекающих, один — в голову. Два отвлекающих и опять — между рогов. Противник явно не успевал за молнией Ирокеза и из двух небольших боковых отростков на его шлеме — рожек, Фома делал огромные развесистые рога, используя высокий и массивный наголовник «рогатого» как материал, а его возможное супружество, как повод.
“Пора домой, жена на измене, Олень Делон!» — кричал он в веселой ярости, и долбил.
Еще! Еще!.. Х-хаааа!.. Рогатый зашатался. Кованый шлем уже расслоился, и половина башки его противника представляла два кровавых основания для злополучных рогов. «Ну и голова у него!» — восхищался Фома. Последний удар и новоявленные рога, почти от шеи, свесились по обе её стороны, длинные, безобразные…
— Дома тебя точно не ждали, приятель, — резюмировал Фома. — Так что не спеши!
Он толкнул тело мечом, и оно рухнуло грохотом железа, в котором уже не осталось ничего сознающего, приложил Ирокез к поясу поверженного и почувствовал сладкую и страшную истому. Сила!
— Сила!!! — заорал он во все горло, и воинственно потряс мечом.
Сейчас он желал только одного, сразиться еще. Взгляд его жадно рыскал по пустынной коричнево-серой равнине меж гор. Нет, только вспышки кварца. Никого. Опять никого.
— До-ок!.. — Он снова кричал во всю мощь легких. — Ты где? Я уби-иииил его-оооааааа!..
Пустыня отозвалась лишь слабым эхом его торжества. Он знал, что Доктор где-то рядом, но где?
Здесь было странное пространство, изломанное. Находясь рядом, можно было легко потерять из виду не только спутника, но и противника, что чревато в бою. В одном месте ты видишь все вокруг и довольно далеко, а в другом — ничего, словно в пустоте или темноте. Фома несколько раз наблюдал, как следуя невидимым изломам вдруг пропадал пейзаж, а вместо него появлялось нечто новое и совершенно неожиданное: башня замка, например, или часть неведомого леса со звериной тропой. Иногда он вдруг переставал видеть свою руку, случайно, в разговоре, отведенную в сторону, и Доктор объяснял, что они попадают в пограничное пространство: «что-то вроде комнаты, поделенной невидимыми зеркалами…»
Но Фома, сталкиваясь с этим оптическим феноменом, все равно кричал каждый раз, как резанный, пугая редких странных птиц, кокетливых и наглых. Так он хотел развеселить Доктора, который не нравился ему своей серьезностью последырчатой…
Конь недвижно лежал у его ног, околевая, и тогда он полетел сам, хоть это и было опасно делать в месте, законов которого не знаешь. Бешеная энергия переполняла его, этот рогач был необыкновенно силен. Теперь Фома чувствовал себя в силах сделать все. Ничего не было, чего бы он не мог!
— До-ок!..
Сначала показалось, что Доктору пришлось нелегко, судя по тому, что руки его были в крови, но это было обманчивое впечатление, потому что он был даже не ранен. И лошади, его и противника, тоже уцелели и мирно тыкались мордами друг в друга, тихо фыркая. Второй рогач лежал, как новенький экспонат рыцарского зала Пушкинского музея, целый и невредимый, только из горла его, уже затихая, бил темный родничок.
— Ювелир хренов! — весело возмутился Фома. — Я его ищу, сочувствую, а он свирели делает!
Кровь на Докторе оказалась чужой — брызнула из артерии.
— Я не хотел его убивать, — раздумчиво поделился он.
В руке у него оказалась тряпочка, которой он аккуратно счищал с себя и оружия пену боя. Откуда у него тряпка в краях, где даже травинки нет? Пижон!..
— Положил, приставил меч, спрашиваю: где?.. — Он почему-то решил встать…
Доктор пожал плечами и выбросил тряпку. Она попала прямо на горло и рот рогатого, дернулась, словно тот хотел что-то сказать (:мол, врача!..) и затихла, мокро и мертво. Вскоре ледяное жабо бурого цвета прочно сковало шею поверженного томбрианца.
Холод был собачий. Хорошо, они догадались снять с двух первых появившихся противников какое-то подобие меховых накидок, потому что на остальных этих накидок не было. Но по настоящему тепло было только в схватке. Поэтому Фома бросался в бой, по замечанию Доктора, как обмороженный на пожар. «Не самое лучшее сравнение, но что от тебя ждать! — хмыкал Фома. — Ты, даже замерзая, манежишься!»
Теперь он уныло рассматривал каменеющий под легким снежком труп.
— Так и не сказал? — спросил он, не ожидая, собственно, ответа. — Ч-чертова сторонка!
— Мой тоже ни хрена не сказал! — соврал он для общей безысходности и от небольшого чувства вины перед безупречным Доктором, так как «своему» Фома и слова не дал сказать, даже если б тот мог, размолотил башку, как кочан капустный и быстренько «сожрал» его энергию. И тому было оправдание. Они уже повстречали пару десятков рогатых, но все они были или глухие, или сами не знали, где находятся, молчали, как рыцарь оземь. И так же погибали, все же давая, слава Создателю, силу и энергию не окаменеть в этом туманном преддверии Коцита.
— Ты хоть забрал свое? — снова спросил Фома, все еще ощущая уколы совести.
Доктор пренебрежительно махнул рукой: не стоит разговоров, естественно. Энергия рогатых это то, что их еще спасало. Как ни смешно, но как только они начинали замерзать, появлялись эти странные всадники, может быть, могучие воины, но где-нибудь в другом месте, не с замерзшими и ищущими боя сайтерами. Они появлялись каждый день с завидной регулярностью, и только в одном направлении. Если Фома и Доктор сворачивали с пути на светило, которое здесь было тоже примороженным к самому краю небосклона и, казалось, стояло на месте, то рогатые пропадали. И так уже десять дней!
— Они прям как указатели! — удивлялся Фома. — Как будто какой-то дьявольский кукловод прикармливает нас, делая из них питательную дорожку до своей пасти!..
Живности никакой. Гиблые места. Охота на рогатых и их «потребление» было единственным развлечением, да еще недоверие Фомы.
— Мы точно ее закрыли? — в который раз спрашивал он о дыре.
Доктор невозмутимо кивал головой и неизменно пояснял:
— Иначе, мы были бы в Кароссе…
Похоже, в этом отмороженном царстве, его забавляла и развлекала тревога Фомы, и он играл в эту игру без тени раздражения.
— Значит, мы?.. — Фома вопросительно глядел на него.
Но Доктор не отвечал прямо.