— Значит, возможно, мы… — говорил он, интонационно не заканчивая фразу, и становился похож на англичанина — колонизатора или миссионера — надменного проводника высокой цивилизации. It’sadvisabletodoitbeforehand.* *(Целесообразно сделать это заблаговременно). Вот и думай, где они — в Томбре, в шмомбре или в Лапландии, у Санта Клауса?
— Так какого черта?! — ругался Фома и высматривал рогатых. — Где?!
— Нет, по плану сейчас должны быть пташки, — усмехался Доктор.
— Да как же! Ты их распугал, Казанова из Тамбова!
На самом деле, пташки, как Доктор называл странных летающих особей, сопровождали их довольно долго. Эти создания появились, неизвестно откуда и как, ранним утром, большими красивыми птицами, и становились, день ото дня, все более крикливыми и наглыми. Они прилетали после рогатых. Фома сразу высказал предположение, что эти пташки суть местные путашки.
— Летающие? — усомнился Доктор.
— Чтобы не тратиться на бензин и сутенеров!
— Ерунда! — отмахнулся Доктор. — Тебе все время мерещится одно и тоже!
Но в один прекрасный день пташки, прилетев, потребовали внимания — того самого, плотного. “Все-таки есть цивилизация!» — хохотал Фома. Предложение аэродамочек было настолько недвусмысленным, что он сразу определился:
— Доктор, это испытание для тебя, я женат!
И впрямь. Летающие «фря» кружились только возле Доктора. Чем-то он им понравился, гораздо больше спутника. «Может, манерами, подначивал Фома, не зря они кружили над нами несколько дней — проверяли! сравнивали! — смотри, как кувыркаются! Переворот а ля «я — твоя»!
Над головой Доктора исполнялись виражи, полные одновременно изящества и непристойности — призыв, одним словом. Воздушное эротическое шоу продолжалось всю ночь, и сайтеры не могли ни спать, ни двигаться, птицы пронзительно кричали и норовили спикировать. Все это время Доктор делал вид, что не понимает намеков, что было довольно неуклюже с его стороны, потому что даже жеребцы все поняли и беспрестанно ржали, становясь на дыбы и друг на друга, и шарахаясь в сторону, при попытке их оседлать, чтобы уехать.
— Доктор! — вынужден был обратиться к нему Фома. — Не хочу на вас давить, но холодно и лошади вот-вот взбесятся. Если хотите, я отвернусь…
Доктор, может от брезгливости, хотел пойти даже на подмену.
— Какая грязь! — восхищался Фома, обнаружив, что Доктор пытается перевести все стрелки на него, Фому. — Не ожида-ал! «Непристойное предложение 2». Как же тебе не стыдно, рыцарь? Ведь ты же знаешь Мэю, я ввел тебя в свою семью!..
Он откровенно любовался Доктором…
— Да-а, только в прелюдиях к сексу можно распознать человека до дна! — смеялся он. — Нет уж, милый Док! В жизни каждого юноши наступает момент, горький и печальный, но момент! С твердым знаком! И эта печаль остается с ним навсегда!
Но Доктор не был убежден в том, что этот печальный момент наступил. Как всякий девственник или аскет он стремился сачкануть, сказываясь тем, что ему, видите ли, не хочется. Пришлось Фоме обращаться прямо к его логарифмической линейке, минуя систему девичьих ценностей и страхов неразвитого гипоталамуса.
— Доктор! — орал он, замерзая. — Ты не знаешь женщин! Нет, может быть, ты и знал женщин в библиотеках, в очках и перхоти, но таких — пикирующих бомбардировщиков — ты еще не знаешь! Ты думаешь, они полетают и упадут, да?.. Нет, милый, упадем мы и над нами будут летать уже совсем другие птицы! Птицы Рух!..
Что убедило Доктора все-таки приступить к делу, пламенная ли речь, жгучий мороз ли, но Фома плакал от умиления, наблюдая, как великий сайтер, мистер Безупречность, сэр Стыдливые Фрикции, пытается не утратить независимый вид бывалого человека, мол, привычное дело, и вместе, сохраняет этакую туманную романтичность. Классовое отчуждение. Шиллер за ремонтом смывного бачка. Я здесь не причем, как бы говорил Доктор, а Фома едва удерживал возбужденных жеребцов.
Вот тут и вышел конфуз. Доктор попался на своем «долбаном» отчуждении.
— Да он не кончает! — возмутилась его партнерша, устав безрезультатно орать, и возмущенно взлетела на камень, к подружкам.
— Ты чего жмешься, злодей? — тихо поинтересовался Фома у приятеля, пока огорошенные товарки выслушивали горе своей подруги. — Мы же здесь замерзнем! Нас заклюют!
Доктор только хмыкнул.
— А я вообще никогда этого не делаю! — заявил он.
— Нашел чем гордиться! — возмутился Фома, всерьез опасаясь мести птиц. — И можешь сказать, почему? — воткнул он руки в бок.
— Из принципа!
Птицы угрожающе роились над ними. Некоторые пикировали в опасной близости от лица. Клювы их, от возмущения что ли, стали в два раза длиннее и толще. Или это Фоме казалось?
— Это какого такого принципа? — кричал он, уворачиваясь от дерзких тварей.
— Сохранения энергии!
— Ё-оо!.. — Фома молитвенно сложил руки. — Доктор, милый, не путай сохранение энергии со складированием! Давай, дружище! Я тоже не всегда кончаю, но с ними… надо кончать! Не хватало еще, чтобы нас склевали эти курицы!
Он был готов сам искупить нерадивость товарища, лишь бы не кончить жизнь в лучших хичкоковских традициях, да и Доктор, казалось, тоже оценил всю степень опасности собственного чистоплюйства, но птицы вдруг взвились в воздух, и пропали в холодном небе, как разведчики или наводчики.
— Ф-фу!.. — Фома укоризненно покачал головой. — Есть хорошее правило, Док, божье: делись! Его даже братки усвоили, правда, в отношении других, но принцип-то поняли: надо делиться! В данном случае — кончать! А ты, блин, дао какое-то устроил! А ну как вернутся с утроенной стаей?
Но Доктор уже снова был самим собой.
— Можно, конечно, кончать, — сказал он с брезгливостью пуританина, — но тогда можно и не мыться, не бриться, то есть вообще распуститься! Зачем?
Фома с благоговейным ужасом взирал на него несколько великих мгновений.
— Ты о чем?! — очнулся он, наконец. — Что это за ряд ты выстроил: мыться, бриться и кончать? Ты на что намекаешь, на какую гигиену, а?.. Вы вообще каким способом размножаетесь, доктора?.. Делением? Или почкованием?..
Судя по тому, что мистер Безупречность, несмотря на сибирские морозы, не только брился каждый день, но и обливался, когда находилась вода, Фома понял, что эякулировать этот господин будет только в далеком будущем, но представить эту женщину невозможно. Сам Фома не брился и воду использовал только для того, чтобы открыть глаза, после короткого тревожного сна и последующего озноба, и теперь был похож своей черно-рыжей щетиной на лешего в горах.
Слава Богу, вскоре снова показались рогатые, и Фома перестал обзывать Доктора сегрегатором, дискриминатором и вообще мизантропором.
— Я уж думал, что мы сбились с курса! — радовался он. — Этого-то будешь кончать, гигиена?
И уже несся вперед, что-то дико и восторженно крича, как кричали на всех лобных местах вселенной жаждущие жертвы — гортанно и беспощадно…
Горная пустыня неожиданно кончилась, так и не приблизив сайтеров к горам, словно их голубовато-серые силуэты играли здесь роль горизонта-приманки, который, как известно со школы, недостижим. Появилась какая-то чахлая растительность и мелкая живность, но такого отвратного насекомообразного вида, что они решили терпеть до конца, питаясь только кониной поверженных противников. Стало чуть теплее, но не настолько, чтобы расстаться с меховыми плащами. Иногда еще попадались рогатые, но все реже и реже, и грусть стала посещать Фому.
— В отмороженном царстве, примороженном государстве, жили-были-скакали-искали два идиота, — вновь и вновь принимался он рассказывать Доктору эту сказку, тоскливо оглядывая безрадостный пейзаж.
А так как Доктор вызывающе, на его взгляд, молчал, то Фома взрывался, правда, уже не так задорно, как при обилии рогатых.
— Кто-нибудь скажет мне точный почтовый адрес этих мест или нет?! — орал он, потрясая мечом.
Но ширь небесная и твердь земная немо и бесстрастно разворачивались перед ними, открывая неуемные и абсолютно безадресные дали.
— Не дает ответа!.. Русь, однако! — саркастически замечал Доктор, «проглотив» у главпочтамта, кажется, всю мировую литературу.
Потом вдруг земля кончилась, как ни странно это звучит, и они очутились в зоне высокой метаморфозы. Огромная, во всю ширь горизонта, бушующая масса закипела прямо перед ними, а когда они повернули назад, обратной дороги уже не было. Дыра, хотя и странная.
“Мы попались!” — услышал Фома сообщение Доктора, так как голос не был слышен в вое стихий. «Спасибо, что сказал, брат во дыре!..» — Фома лихорадочно набирал код своего замка. «Если успеешь, меняй уровень. Нужен замок!” — донеслось до него еще, и больше ничего уже не было слышно.
Безобразные и бесформенные потоки первозданной энергии хаоса гасили любое проявление упорядоченности: будь то мысль, воля или любая другая форма…
Они стояли на оставшемся островке тверди, уже разделенные друг от друга сияющей голубым золотом плазменной вуалью. Островок стягивался, истаивая в языках и вихрях протуберанцев — жадных уст безымянного и безжалостного, не оставляя надежды ни на что. Замок?.. Но при такой скорости исчезновения реальности это почти невероятно. Менять уровень?.. Но для взбесившейся массы материи не существует кода, она признает только такое же бесформенное, дикое состояние, а любое сознание, на каком бы уровне оно ни было, это уже форма, значит — враг, значит, будет уничтожено. Да нет, не враг, просто нечто инородное и поэтому более слабое в силу своей организации.
Хаос силен и, возможно, непобедим именно из-за отсутствия какой-либо организации, вдруг подумалось Фоме. Всякая организация, организованная материя, при прочих равных условиях с хаосом, тратит энергию-силу еще и на поддержку самой организации, то есть формы. Этой-то силы как раз и не хватает Ассоциации, чтобы противостоять Хаосу в Вечности. Так любую цивилизацию настигает Аттила — ангел хаоса. Торжество энтропии. Только Дух, чей-то Высокий Дух, противостоит этой вакханалии материи. Вот только как долго?..