— Значит, психический?
— Даже те, кто оказались в психиатрической больнице вряд ли могут похвастать чисто психическим переходом туда…
— Да, потому что они либо сами пришли, либо их привезли сюда! Физически! — раздался громкий голос за спиной Фомина.
Это был Ефим.
— На самом деле мы все время совершаем переходы туда-сюда, только не отдаем себе отчета в этом, не правда ли, Андрей Андреевич?..
— И многие до сих пор не отдают себе отчета в том, где находятся! — громко сказал Ефим в темный зал. — И какой переход они совершили! И главное зачем?.. Одни скрываются от армии, другие — от тюрьмы или жены, но…
По его знаку в зале включился свет и Фомин увидел немногочисленую публику, все как один в светлых рубахах с длинными завязанными рукавами, многие из них, действительно, совершили этот «переход», чтобы избежать другого. Ефим, тем временем, продолжал:
— Но есть и такие, кто косят просто так, в силу своей, так сказать, артистичности, потому что не могут иначе. Потому что сходить с ума и сводить других самое милое для них занятие! Низкий поклон вам, Андрей Андреевич, за ваше сумасшествие и доклад о нем!
Ефим картинно поклонился Фомину в ноги, чуть ли не подметая длинными волосами пол. Потом обратился в зал:
— Я думаю, что мы горячо поблагодарим нашего автора за то, что он продолжает сводит нас с ума, за то, что не дает нам опомниться и продолжает нести свою межгалактическую правду-матушку!
В зале захлопали, засмеялись, попробовали поклониться, как Ефим, но, как это водится у сумасшедших, только поразбивали лбы о передние кресла. Вой, раздавшийся вслед за аплодисментами, привлек санитаров и они по одному стали выводить читателей «Фомы» из зала.
— Вот так у тебя все время! — заметил Ефим. — Тебе ничего, а люди, поверившие тебе, пошедшие за тобой, разбивают себе лбы!.. Ты как?..
Он заботливо посмотрел Фомину в глаза.
— Что как?.. Зачем ты все это устроил?
— Мой милый Фома!.. — Ефим приобнял Фомина и жестом пригласил прогуляться по скрипящим доскам помоста: прошу!..
Свет в зале чуть-чуть приглушили и они оказались одни на ярком свету сцены, как Сократ со своим даймоном, если не считать, конечно, последних истошных криков, вышедших из себя и выводимых из зала читателей. Кто-то из них кричал, что сейчас же, немедленно, перейдет Черту и тогда, вашу мать, уже никто!.. Договорить бедолаге не дали подолом его же покаянной рубахи.
— Так о чем это я?.. — Ефим задумчиво посмотрел на последнего буйного в проеме дверей.
— Да! — подтвердил Фомин, скидывая руку Ефима со своего плеча. — Хотелось бы услышать.
— А!.. О тебе же! Что мне с тобой еще делать, ума не приложу? Бредить ты вроде перестал. Перестал отождествлять свое проклятое прошлое с собственными фантазиями. Мы разобрались с Доктором и другими персонажами твоего романа, но улучшения — кардинального! — на что я очень надеялся, не наступает. И вот что мне приходит в голову…
Ефим прошелся по сцене, остановился напротив Фомина и прищурился.
— Может быть, тебе все-таки продолжать свою книгу, а? И из издательства звонят, говорят, караул, ты в планах! Опять же гонорар. В некоторых магазинах подписка даже объявлена на второй и третий тома.
— Но ты же сам говорил, что это больные фантазии!
— Вот именно! Но ты от них не избавился. Это сидит в тебе и держит в пограничном состоянии, ты не можешь выздороветь до конца. А если ты будешь писать…
— Но о чем?
— О чем и раньше писал. Ну, например, о выходах, о том, что там, за Чертой, о своих встречах с Говорящим, наконец. Не криви рожу, я повторяюсь только потому, что все больше убеждаюсь в том, что именно это тебя и держит. Отпусти себя, не зажимай…
— Да я устал от этого! — взмолился Фома.
Ефим вдруг резко повернулся к нему, воздел обе руки и лицо вверх, словно вопрошая и жалуясь одновременно.
— Он устал, господи! Он, видите ли, устал! Караул, еб твою мать, матросский!.. А я?.. Я что — не-ус-та-ю?! А?! Не-ет?! — уже орал он под колосники.
— Ну, что мне с ним делать, а, Господи?! — возопил он, и вдруг успокоился, словно получил ответ.
— Ну, хорошо, я согласен, — сказал он совершенно другим тоном, — правильно: ты устал, тебе надо развеяться. Может быть, выйдем в город, погуляем? Хочешь?.. В Доме Кино, кстати, какая-то премьера или фестиваль на днях. Посмотришь, проветришься, глядишь и…
— А если нет?
— О, Фома, не надо! — страдальчески сморщился Ефим. — Это должно помочь! Потихонечку, не сразу, так в следующий раз. Да и гонорар надо отрабатывать.
— Ну, а если все-таки нет?.. Тогда, как с Доктором?
— Что ты имеешь в виду?
— Штырь в голову и отдыхай?.. Зачем эти штуки у него в голове?
— Да какие штыри, Фома, милый?! — изумился Ефим. — Ты меня пугаешь! Полетов кукушки насмотрелся что ли? Никаких штырей… а-а! — догадался он. — Ты видел карка-ас на его голове? Понятно!.. Тебе показалось! Это мы, время от времени, снимаем у него энцефалограмму. Он слишком э… неадекватен, даже опасен, поэтому лежит в отдельной палате и все время заперт. У него все время какие-то побеги в голове, погони, кричит о ваших дырах, вырывается… кстати, этим ты и ему поможешь.
— Как?.. — Фомин недоверчиво качнул головой, но при этом внимательно посмотрел на Ефима.
— Когда все прояснишь… ну, для себя… тогда и для него, скорее всего, тоже все станет ясно. Тебе легче будет ему объяснить с позиции логики, а не эмоций. Он ведь логик? В книге-то?.. Ло-огик!.. Вот и объяснишь!.. А то ведь пишет и пишет день и ночь, а так как там, у Говорящего не бывал, то его графоманский экстаз переходит в истерику, приходится привязывать. А твои материалы, я уверен, его успокоят и дело пойдет на поправку.
— А что он пишет?
— А что он может писать? О ваших приключениях во всех этих реальностях. Только с твоих слов, хотя ему так не кажется. Ему кажется, что он со своей стороны тоже путешествует. Я же вижу, как он бьется над твоей загадкой и придуманной тобой тайной его рождения. Вот ты ему и ответишь.
— И много он написал?
— Да я не считал… порядочно. Листов, может, сто, с обеих сторон и мелким почерком.
— Хорошо, — вдруг согласился Фомин. — Но только я должен прочитать все, что он написал.
Ефим снова сморщился.
— Да там такой бред, что я боюсь ты снова свихнешься: Сю, Бо, Го! Возьми любой фэнтезийный хлам и найдешь тех же драконов, русалок, гоблинов, хроноблинов, подземелья и рыцарей, чертей в ступе!..
Он, казалось, был не рад, что проговорился про писания Доктора.
— Зачем? Только голову себе забьешь!
Но Фомин решительно заявил, что без записок Доктора, писать ничего не будет, хоть режь!
— Все вопросы из зала ты задавал? — спросил он неожиданно.
Ефим заржал…
— Но зачем?
— Зачем?! От их вопросов ты бы плакал. Их больше интересует, что такое Лилгва, как она устроена, в сравнении с известными им «органа гениталия феминина», так же ли волнующе?
— Серьезно? Так тот вопрос про Лилгву, был на самом деле задан с познавательной точки зрения?
— Ага. Любознатель — испытателю! Серьезнее быть не может. Мы уже устраивали такую встречу, странно, что ты не помнишь, так они засыпали тебя вопросами по анатомии Царицы Ночи. Еще очень жалели, что Фома не пошел в зал для эстетов, а так же — что не трахнул маркизу Гею.
— Княжну, — поправил Фомин. — Разве?
— Ну, вобщем-то, я и сам не понял, а с них что возьмешь? Впрочем, ладно… — Ефим на секунду задумался, потом решительно кивнул головой. — Пойдем ко мне, возьмешь рукописи. Ну и за мной обещанные прогулки…
— Если будешь сам писать! — предупредил он, подняв указательный палец. — Договорились?.. Запомни!
24. Свадьбник без головы
Вместе с болью, начались проблемы с памятью. Происходящее с ним он помнил, но в смутной эстетике сна — бликами, отрывками, намеками. Вроде бы его, действительно, стали выгуливать. Несколько раз ему показывали мающихся, возле его дома, молодых людей. «Видишь?.. — Ефим показывал этих людей, не выходя из машины. — Вот так!..» — А кто это? — «А я знаю?. Может, контора, может, братва… поэтому гуляем осторожненько, домой не заходим, даже забываем, где он!»
— А как они меня нашли? — удивлялся Фома.
— Служба! — объяснял Ефим.
Фома не особенно настаивал, в голове у него плавали розовые пузыри, щекоча голову изнутри и улыбка блаженства то и дело вспыхивала на его лице. Он ни о чем не думал, просто радовался прогулкам, как щенок, заглядывая в глаза прохожим.
— Только слюни подбери, собака Павлова! — строго предупреждал Ефим.
И они шатались по каким-то странным присутственным местам, иногда вдвоем, иногда вместе с Верой, а иногда… и это было самое восхитительное… Фомина вдруг оставляли одного, ненадолго, объясняя, где он должен находиться, когда за ним придут.
— И без фокусов!..
Какие фокусы? То состояние, в котором он обретался под воздействием чудо-терапии Ефима, делало его мирным и ручным, как засахаренный медведь в витрине, даже мысли не возникало о том, чтобы ослушаться. Удивительное равновесие, не покидающее его теперь, раскачивало и баюкало на дружелюбных волнах какого-то чудного, огромного транквилизатора, сбивающего боль. И при этом из него бил фонтан энергии. Иногда его оставляли на бульваре и это был настоящий праздник. Он блаженно бродил среди людей, а потом лежал на скамеечке или просто на траве, мечтательно щурясь в небо. Весна, апрель пропекал куличи.
В этой сезонной примете и была главная проблема его прогулок. К нему обязательно кто-нибудь приставал, причем даже профессионалки, хотя им сразу было видно, как глубоко безденежен Фома, — но особенно так называемые состоявшиеся дамы, которые решив все свои проблемы, скучали, вдруг обнаружив главную из них: их сверхчувственная антенна, избавившись от «бытовухи», требовала чего-то чистого, незамызганного — романтики, одним словом, желательно неземной. А тут он на молодой траве, словно провоцируя… Слово за слово и становилось понятно, что Фомин — пришелец, марсианец, объект для чистых наслаждений, ничего не знает, отвечает невпопад и только улыбается, что завораживало. Думалось: тайна!.. поэт!.. Хотелось: накормить, напоить, узнать!.. И он объедался какими-то немыслимыми пирожными в многочисленных кафешках, высыпавших на тратуары с первым солнцем. Блаженство уже подстерегало их, дама уже диктовала телефон, а то и просто брала его за руку, чтобы увести и поместить в своем красном углу, и тут появлялся Ефим. Он всегда появлялся вовремя, когда Фомина нужно было уже спасать.