Бабуленька из Царского Села и Бабуленька из Рязани
Гергиеву близка музыка Прокофьева, и он очень точно подобрал голоса. Мы замечательно подходили друг другу: Галузин — Алексей, Марианна Тарасова — Бланш, Елена Васильевна Образцова — Бабуленька и я.
Образцова подпускала в этой роли чуточку такого рязанско-нижегородского акцента: «ЛЯжала, лЯжала, пОтела, пОтела, вдруг вспотела и выздоровела».
Простецкая, настоящая бабка из народа, и это было так здорово, особенно на фоне всех этих аристократических и якобы аристократических изысков и у Полины, и у Генерала… да и всей этой публики из Рулетенбурга — под этим именем Достоевский изобразил в романе Висбаден[46] и Бад-Хомбург[47], где, между прочим, в самом начале нового века Достоевскому поставлен памятник. Его же именем называется аллея, ведущая к Курзалу.
К Курзалу, вокруг которого когда-то фланировала себе по бульварам, высокопарно цедя слова сквозь зубы, играя в карты и прожигая жизнь, вся эта искренне считающая себя пупом земли публика… И вдруг — ба-бах! — среди них появляется этакая клякса, необычный мазок, очень яркий ляп на картине — Бабуленька! Настоящий русский лубок — и Образцова его красок совершенно не боялась.
И итальянские критики по достоинству оценили её, написав, что Образцова в характерной роли, comprimario, была удивительно хороша! Но если бы они могли видеть поставленный за четверть века до этого Борисом Покровским блестящий спектакль «Семён Котко» того же Прокофьева в Большом театре, они точно написали бы, что перед ними — постаревшая чисто внешне, но не утратившая непосредственности характера Фроська…
Другая исполнительница роли Бабуленьки, совсем недавно ушедшая от нас Ирина Петровна Богачёва, была совсем другой. В ней всё-таки было многое от стати Графини из «Пиковой дамы», которую она пела на протяжении многих лет. Очень величественная, царственная дама из Царского Села или Версаля, метресса, умеющая, как говорится, держать лицо и спину: «А вот я всё проиграла…»
Такие персонажи как Бабуленька, были в царской России большой редкостью — у большинства была совсем иная судьба. Бывало, что им везло — они становились богатыми, могли распоряжаться большими деньгами. Но счастья, обычного женского счастья им не было. И они прожигали жизнь в игре. Жаль только, что шарик их судьбы чаще всего попадал на «зеро»…
Играя на струне Судьбы
Мне кажется, что некоторые сцены в «Игроке» написаны под сильным под влиянием пушкинской «Пиковой дамы». Пушкин же для Достоевского, равно как и для всех тех, кто сотрудничал с некрасовским «Современником», был абсолютным идолом. А такие мистические вещи, как «Пиковая дама», не могут «миновать» ни одного писателя, в особенности русского писателя, ценящего и язык, и стиль. Ну не могут!
И Достоевский как человек очень психологически тонкий, чувствительный и нервный был очень воодушевлен этой интригой, игрой с судьбой. Как ему это было знакомо! Он сам был запойным, даже в чём-то патологическим игроком, много раз пускавшимся, как говорится, во все тяжкие и проигрывавшимся буквально дотла — только через пять лет после свадьбы с Анной Григорьевной Достоевский смог со своей склонностью «завязать». Некрасов, родившийся фактически в один год и один месяц с Достоевским, тоже был, по странному совпадению, очень азартным игроком. Но, в отличие от Достоевского, исключительно везучим. Фартовым…
И Достоевскому эта туго натянутая линия, струна судьбы между старой женщиной, бьющейся, надрывающейся молодой особой и молодым человеком, играющим с роком, с судьбой, была особенно интересна и близка. Мне, повторюсь, трудно было отделаться от ощущения, что многие сцены «Игрока» — и у Достоевского, и у Прокофьева — и в особенности финал написаны под влиянием пушкинской «Пиковой дамы».
Ведь у Достоевского Алексей не впрямую сходит с ума, но находится на грани серьёзного психического расстройства. У Пушкина: «Германн сошёл с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: „Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, дама!..“» У Прокофьева: «И всё же… Не может быть… Кто б мог подумать… Двадцать раз подряд вышла красная!»
Любовь Казарновская и Владимир Галузин в опере «Игрок»
Алексей по отношению к Германну — скорее младший брат. Или его отражение в зеркале, чуть скривившемся или почерневшем от времени. Зеркало это — зеркало души. Судьбы. Образа. Алексей — более русский во всех смыслах этого слова, более бесшабашный, более разухабистый. У Пушкина Германн — немец, и его эмоции, даже при психически очень подвижном характере, нигде не опережают его ratio, его расчёт, его внутреннюю холодность. У Алексея же эмоции всегда впереди.
«Вас когда полюблю — сама не знаю я…»
А моя героиня… У Достоевского Полина совершенно ясна. Она такая эгоистка, абсолютно замкнутая на себе, в любви «отпускающая» себя только до какого-то определённого предела. Этакая девушка на шарнирах, даже, я бы сказала, кукла, которая очень хороша собой, пользуется вниманием мужчин, знает свои сильные стороны и постоянно интригующая. Жизнь для неё — рулетка, партия в карты. Считается, что в основу интриги романа легли отношения Достоевского с его возлюбленной, Аполлинарией Сусловой, ставшей прототипом героини «Игрока». Аполлинария — Полина… Есть связь?
Впрочем, музыкальная драматургия всегда характеризует персонаж гораздо ярче, рельефнее, нежели драматургия чисто литературная. Полина, многократно проигрывавшая и свои, и своей подруги деньги, у Достоевского — одно. У Прокофьева — чуть иначе: он наделил свою Полину совсем иными, очень привлекательными мягкими чертами. Я часто вспоминаю сцену с Алексеем — в спектакле Чхеидзе действие происходило в спальне, прямо на кровати. Это комната, вернее, каморка Алексея и тут влетает Полина: «Если я прихожу, то уж вся прихожу, вы это сейчас увидите»…
И тут в оркестре появляется изумительная по красоте легатная мелодия, кантилена, полная женственности. Исчезают «иголочки», колкость характера Полины, которая постоянно ощущается у Достоевского. А здесь такая вдруг появляется созревшая для любви особа, которая абсолютно готова и отдаться, и любить… Но она тут же себя одёргивает: нет, я другая, я не хочу этого, а вы должны сделать то, вы должны сделать это…
Любовь Казарновская и Владимир Галузин в опере «Игрок»
Прокофьев, как мне кажется, её «скруглил», сделал более мягкой и пушистой. Получилась натура рефлексирующая, с характером сложным, многослойным. непредсказуемым в каждый последующий момент. Что-то среднее между Манон и Кармен. Дамочка, которая может быть очень привлекательной кошкой, ласковой, нежной… но при случае выпускать коготки. А для меня даже чуть больше: Полина, особенно у Достоевского, — это тигрёнок, у которой и коготки всё время выпущены и зубки-клыки всегда наготове. «Идите, отыгрывайтесь, и тогда потом посмотрим, как я с вами поступлю, полюблю я вас ещё раз или нет!» Вот в этом её «карменистость».
Она — очень характерный тип, продукт эпохи, читающей по-французски, очень привязанной к французским романам, к эпохе увлечения вообще всем французским. Не зря ведь «Игрок», мировая премьера которого состоялась на французском языке в Брюсселе, в театре «Ла Монне», имела такой успех. И хотя прототипами Рулетенбурга. как принято считать немецкие Бад-Хомбург и Висбаден, эта публика, на сломе эпох прожигающая жизнь, типична не только для Германии, но и для Парижа, и для Франции, и для Бельгии.
Алексей очень возбудил Полину, возбудил как женщину, как авантюристку, которая в ней жила, потому что и сам Алексей безусловный авантюрист, который бросается во все тяжкие ради неё.
Ведь он ей очень созвучен как человек очень эмоционально подвижный, очень быстро реагирующий на всё. Они оба — сумасброды. Оба — сумасшедшие. Люди, живущие мгновенной, сиюминутной эмоцией. Они эту эмоцию в себе холят и лелеют, они её очень любят — как и свои взрывные характеры и их нетривиальные проявления. Именно такой я и играла Полину — полностью отдающейся своему чувству, своей страсти.
В Полине уживаются две натуры. Она, с одной стороны, стопроцентная Женщина. А с другой стороны — очень рациональный, расчётливый мужик. Это и сближает её с Алексеем, потому что он тоже и азартный игрок, и человек очень расчётливый, перекликающийся, как я уже говорила, с пушкинским Германном. Именно из Полины вырастет потом Настасья Филипповна.
Если Полина чувствует отклик мужчины, который действительно ей в каком-то смысле подобен и адекватен, она на это чувство откликается. И как откликается! Она как бы распускается вся и говорит: «Я вся прихожу, бери меня!» А приходя, она сжигает все мосты, она не оставляет себе ни единого сантиметра, ни миллиметра того пространства, на котором можно включить голову. Ни единой лазейки для эгоизма, о котором она вдруг забывает и пускается во все тяжкие, в любовь с Алексеем.
Но это у неё ненадолго. Полина очень быстро берёт себя на короткий поводок, как бы говоря: «Нет, я другая, я проживаю не ту жизнь, которая мне, так сказать, нравится и которую я хочу проживать. Я хочу денег, я хочу красиво жить, я хочу путешествовать». «Бери меня, я твоя» — а потом «Стоп!» в самый патетический момент. Вот это и есть её суть. То самое ratio, которое никогда не принимал в женщинах Достоевский, чьим женским идеалом была Сонечка Мармеладова и ей подобные.
Нам не дано предугадать…
А он? Он… возвращает пятьдесят тысяч, в ответ получает их от Полины, очень грубо говоря, себе же в морду. Вот её характер! Она тоже постоянно играет с судьбой, раскладывая какой-то невероятный пасьянс. Не надо мне ваших денег, вы лучше покажите, на что способны ради меня!
Любовь Казарновская и Владимир Галузин в опере «Игрок»
Так как ему следовало поступить? Он её любит. Он хочет, чтобы она всё время была вовлечена в эту игру его жизни. А ей больше по нраву играть в свою игру! Причём мы не знаем следующего хода. Каким он будет: е2 — е4, рокировочка или сразу шах и мат? Вот этим и интересен Достоевский. Потому что человеческую психологию, человеческое нутро он переворачивает и поворачивает к нам, — и нам не дано предсказать, что же будет дальше, — совершенно неожиданной стороной. Таков же Пушкин, таков Лев Толстой. Хотя Пушкин, конечно, более предсказуем, по его legato мы всё-таки можем какие-то события предугадать.