Как сказал поэт, каждый выбирает для себя. А я Тихона Николаевича поминаю добрым словом всегда!
Пришёл Евгений Онегин к пиковой даме
Долгая это история! Надежда Матвеевна как-то рассказывала мне, что у Константина Сергеевича Станиславского был замысел совместить драму и оперу — поставить музыкально-драматическую композицию по «Евгению Онегину», включив в неё те фрагменты романа Пушкина, которые не попали в оперу. Постановка предназначалась для того помещения на нынешней Тверской, где сегодня и расположен носящий имя великого реформатора русской сцены электротеатр.
Надежда Матвеевна говорила: «Ты представляешь, как это было бы интересно, мощно, ярко?» Тем более что Станиславского то и дело подначивал Мейерхольд: «А вот у меня в „Пиковой даме“ в Малом оперном есть разговорные сцены! А вам, Константин Сергеевич, уж и сам Бог велел!» Но — не случилось.
Я потом часто вспоминала этот разговор. Особенно с тех пор, как мы с 2015 года обосновались близ Ярославля, в селе Вятском и стали довольно часто ездить на спектакли в театр имени Волкова. Его директором тогда был Юрий Константинович Итин, а его заместителем и замдиректора — Валерий Владимирович Русин.
Музыкальный театр для Ярославля
И вот сидим мы как-то за чаем в директорской ложе, и Итин спрашивает: «Люба, а вам не хотелось бы сыграть в драме? Я видел и Вишневскую, и Образцову на драматической сцене». Я и сказала: «Вот, Юрий Константинович, был такой замысел у Станиславского совместить драму и оперу».
Тот сразу вспыхнул: «Мне нравится! И давайте попробуем, — Ярославль давно нуждается в музыкальных спектаклях, а ни музкомедии, ни оперы у нас нет. Это может стать таким событием и для города, и для всего „Золотого кольца России“». И я согласилась.
Итин тут же пригласил Евгения Марчелли, тогдашнего главного режиссёра: «Женя — есть вот такая идея!» Тот отвечает: «Идея шикарная, да вот беда — не мастак я в делах музыкальных! Но если вы, Люба, мне поможете и дадите какие-то правильные наводки, я сейчас же начну думать, действововать и закажу пьесу».
Заказал. Присылают текст. Смотрю и… Ужас. Маразм. Абсолютно всё перевёрнуто с ног на голову. Вставлены какие-то откровенно садистские сцены. Ну чистый фильм ужасов, садо-мазо-фантазия на темы «Евгения Онегина»! Мы, коротко говоря, были просто в шоке. И я сказала: «Да это же просто нельзя ставить! Тут какие-то сортиры, вокзалы, бомжатники, какая-то совсем дурная Татьяна бежит за Онегиным, руки-ноги ему целует… Кошмар!».
Владимир Михайлович Алеников
Мы взялись за дело. Отослали первый вариант обратно — не надо такого натурализма, нам нужно максимальное приближение к первоисточнику. Пусть осовремененное, но — к первоисточнику! И в ответ получили куда худший вариант… Марчелли только что не руки опустил: «Поймите, Люба, я просто не знаю, что с этим делать! И пьеса не клеится, и с музыкой я не дружу…» И попросил разрешения позвонить Владимиру Михайловичу Аленикову. «Посмотрите его спектакль „Девушка для прощаний“, познакомьтесь с ним. Если вам окажется близкой такая режиссёрская манера, такое ви́дение материала, мы тогда продолжим! А лично я с этим материалом не справлюсь».
Pourquoi бы и не pas?
Мы приехали, посмотрели спектакль Аленикова, познакомились с ним, и я предложила ему свою идею. Он сказал: «Интересно, только можно я подумаю, прикину какие-то эскизы, варианты…» Договорились. Проходит где-то около месяца, и вдруг… он присылает мне всю пьесу, «Пушкиниана. Любовь и карты» полностью! Через месяц! Я прочла, у меня волосы дыбом и только восклицательные знаки: «Вот это да! Вот это поворот! Ну, вы развернули!».
Он говорит так мягко, деликатно: «Знаете, мне показалось, что вы уже не в том возрасте и статусе, чтобы изображать молодую девочку, это будет притянуто за уши. Но почему не посмотреть на Татьяну глазами Татьяны — немолодой графини? Почему бы не „замесить“ „Онегина“ с „Пиковой“? Почему нет? И показать, что несчастная любовь с человеком может сотворить что угодно. Это такой рок, который проезжает по судьбе человека и может с ним сделать что угодно. И никому не дано предугадать, во что этот человек может превратиться, это непредсказуемо!»
Один, как тот премудрый пескарь, совсем прячется, закрывается от мира, уходит в себя, превращаясь в старого брюзгу, осуждающего и проклинающего всё и всех. Другой, напротив, пускается во все тяжкие, становится мотом, пьяницей, забулдыгой и вообще — чего только не творит! Третий превращается в мужчину или женщину лёгкого поведения…
А нам, сказал Алеников, тут прямо карты в руки. Татьяна! С её умом. С её характером. С её такой какой-то невероятной природной мечтательностью, начитанностью разными романами — мистическими в том числе…
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли всё;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо…
Она читала мистику. Так диво ли, что её повело туда: в эзотерику, в тайну трёх карт. Невероятная встреча с графом Сен-Жерменом? А почему бы и нет? Она не любит Гремина. Она ему верна, она отдана ему телом — но не душой. Душою она очень уважает его, она ему благодарна, у них наверняка есть дети и так далее… Но это — не любовь — страсть!
Любовь в её жизни случилась только однажды. И спектакль — о том, во что может человек превратиться, если эта любовь осталась безответной. Графиня смотрит как кино эти вспышки, «Онегин, я тогда моложе…» — это объяснение Татьяны и Онегина…
Значит, Графиня из «Пиковой дамы» — это Татьяна Ларина через много-много лет? Почему бы и нет? Графиня — женщина без возраста. Она пережила великое множество разнообразных страстей. Она познала любовь — но не познала плодов этой любви. Ей открыт эзотерический мир, а значит, она может быть абсолютно любой. Она может сию секунду быть согбенной старухой — но тут же распрямить спину, отбрасывая свою палку и становясь вожделенной Venus Moskovite! Тут не пушкинская графиня и не пушкинская Татьяна. А некий синтетический женский образ, проросший своего рода бонсаем.
Любовь Казарновская — графиня в спектакле «Пушкиниана»
«Je crains de lui parler la nuit…»
Громадная трагедия и сумасшедшая, невероятная жизнь этой женщины, которая вмещена в маленькое деревце в горшке, которое мы рассматриваем под лупой. Разве это не интересно? И роль для меня получилась просто феноменальная, потому что я на глазах у публики вращаюсь как кубик Рубика — немало во всех мыслимых плоскостях.
И не подумаю скрывать: немало мне пришлось поломать и здоровья, и нервов, когда мы начали репетиции. Я поначалу категорически не принимала вот эту трясущуюся кашляющую старуху. Она выходит с согбенной спиной, шаркая ногами. Она брюзжит и орёт, увидев Германа, встреча с которым вызвала у неё безумные страх, раздражение, боль, открылась какая-то старая рана! Она в его глазах снова увидела графа Сен-Жермена и стала срывать всё зло на Лизе — по Пушкину.
Граф Сен-Жермен
А потом мы стали думать — как показать «выход» в Татьяну? И придумали — через граммофон, который превратился в одно из главных действующих лиц нашей Пушкинианы. Он — связующее звено. Он же даёт услышать контраст голосов. Голос Татьяны. И голос «Je crains de lui parler la nuit…» Непременно нужен был этот контраст — какая она была, какая стала….
Алеников работал так скурпулёзно, что от его глаза не укрывалась ни единая мелочь! Ни единая! Вот первый мой выход. Кашляю, чихаю. Падает палка. Текст проговаривается с трудом! Падают и сумка, и зонт. Лиза кидается всё это поднимать, но все предметы снова валятся из рук… Я никак не могла скоординироваться. Мне надо текст проговаривать, а тут то одно, то другое падает!
Тут я не раз и не всуе вспоминала Джули Теймор… «Нет, Люба, не то!» Но там была задача выстроена абсолютно точно. И она была одна. А тут у меня было десять задач! Нет, не та походка. Не так сдвинулась вуалетка. Не так и не туда упал зонтик. Не так Лиза подаёт. Ты не так опираешься на палку. О Боже! И всё время слышу: «Не останавливаться!» Вот первый выход этой фурии: «Кто это с нами встретился? Кто, конногвардеец какой… Какой он страшный…»
А мне все время хотелось остановиться, проговорить свою фразу. Алеников же опять: «Нет, не то…» Попотеть пришлось много! И вдруг где-то после десятой — или даже больше! — репетиции я приезжаю из Москвы, делаю… и, наконец, слышу: «Вот, вот оно!» И все актёры зааплодировали. Я переварила, адаптировала, думала и поняла до конца, чего же режиссёр от меня хочет.
Потом — сцена преображения в Татьяну: «Тембр должен быть таким, чтобы мы переставали тебя узнавать!» Вот Онегин приезжает к нам с Ленским, который был тогда влюблён в мою младшую сестру… Всё делалось очень медленно. Лиза поднимает меня из кресла, я сбрасываю халат, чепец, и вдруг…
Алеников заставлял меня голосом прямо музыкальную партитуру рисовать. Это невероятно сложно, но так интересно! И тут я поняла, о чём в своё время говорили и Мария Каллас, и Дениз Дюваль, а до них — Элеонора Дузе и Полина Виардо.
Полине Виардо ведь доводилось играть и в драматических спектаклях. И она говорила, что нахождение грудного, такого утробного голоса и через него выход на самые-самые-самые высоты — это и есть школа бельканто. Я же никак не понимала, как это, как можно совмещать такой разговор «на горле» с последующим пением. Даже сказала как-то: «Владимир Михайлович, не выходит у меня…»
Любовь Казарновская и Дарья Таран на репетиции спектакля «Пушкиниана»
А он тогда спокойно сказал мне: «У вас всё получится — и споёте, и станцуете, но надо, чтобы это вошло и проросло. Пока это не произойдёт, это будет очень искусственно и будет трудно. Адаптируйтесь. Живите с этим постоянно, думайте, представляйте себе, в зеркало смотрите, какое должно быть выражение лица у графини! В нём не может быть ничего придурочно-весёлого