. Нет! Она всё проживает изнутри, и это отражается в пластике лица, в сдвинутых бровях и так далее». Нешуточная работа шла в течение трёх месяцев, и в марте 2019 года мы сыграли премьеру.
В музыкальное оформление спектакля Алеников включил не только «Онегина» и «Пиковую». Я уже говорила, что жалею о том, что Чайковский не включил в свою оперу сцену сна Татьяны. Тут она поставлена совершенно грандиозно — под музыку Кшиштофа Пендерецкого.
Кроме того, музыку к ряду сцен написал молодой и очень талантливый ярославский композитор Виталий Балдыч. В том числе и для очень трудной для меня сцены, там где Графиня говорит, почти кричит: «Я не могу больше, я не могу дома одна находиться… вы все едете на бал, и я должна собираться на бал!» Это Лиза вытаскивает из неё признание о том бале. где всё случилось.
Кроме того, она, как сведущий в эзотерике человек, уже прочитала свою судьбу в глазах Германа. «От третьего, кто, пылко, страстно любя, придет, чтобы силой узнать от тебя… про тройку, семерку, туза!» А всё, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья — вот так!
Не надо оперного смеха!
Но самым трудным был именно первый мой выход, первое вхождение в образ, первое включение и потом истерика, которая случается у моей героини, когда она вспоминает объяснение с Онегиным. Алеников говорил: «Не надо этого оперного смеха, оперного рыдания, оперных штампов. Не на опоре — а хриплым страшным голосом. Тембра мне не надо, я хочу крик израненного сердца, когда Татьяна говорит: „Но я другому отдана, я буду век ему верна“!»
Театр имени Фёдора Волкова, Ярославль
Он был абсолютно прав. Оперные артисты, попадая на драматическую сцену и считая, что их тембр должен быть слышен, разговаривают своими хорошо поставленными голосами — а это всегда притянуто за уши! Они очень боятся экспериментов с голосом, насилия над голосом. Но если ты его боишься, ты никогда в драме достоверен не будешь. Не сможешь передать ту бесконечную палитру чувств, которой от меня требовал Алеников. И весь интонационный ряд на драматической сцене должен быть выстроен без оглядки на то, что ты оперный певец и можешь повредить свой драгоценный инструмент.
Надо каждую секунду менять тембр, не надо бояться хрипеть, что-то выкрикнуть утробно. Только так получаются те интонации, которые сообщают твоей игре достоверность и без которых нечего и думать о выходе на драматическую сцену.
И не стоит тут винить оперных артистов. Это не вина их, а беда. Ведь тому, что элементарно необходимо драматическому артисту, их не учат! В консерваториях не преподают ни актёрское мастерство, ни пластику, ни тем более фехтование или сценическую речь. Как максимум — чуть-чуть танца и очень поверхностно — сценическое движение, которое соответствует той или иной эпохе. А у меня этот опыт всё-таки был.
Любовь Казарновская в спектакле «Пушкиниана»
Кинопробы к фильму «Пушкиниана»
Как-то Алеников сказал мне: «С вами так интересно работать! Вы часом не ГИТИС заканчивали?» — «Нет, — сказала я, — я окончила три курса Гнесинки. Но — отделение актёров музыкального театра!» Он ответил: «С вами легко, вы понимаете, что я от вас хочу».
Может быть, это не сразу достигается, но я понимаю, чего от меня хочет драматический режиссёр, я ведь играла и большие отрывки из пьес, и Арбузова — «В этом милом старом доме», и мадам Легренар, о которой я уже вспоминала.
Всё-таки у меня за плечами не только немало лет на оперной сцене, но и две главные роли в кино. И я понимаю, что такое серьёзная работа, когда на тебя пристально смотрит камера. Понимаю как работать с текстом, с голосом, с пластикой… словом, как пользоваться этой большой актёрской составляющей. И при этом петь!
Толковые партнёры — половина успеха
Мне посчастливилось встретиться на сцене с виртуозно владеющими актёрской техникой партнёрами, с которыми очень интересно было репетировать. Я, конечно, очень много у них подсмотрела актёрских штучек, которые мне очень пригодились — спасибо им! Я видела, как свободно они работают с текстом, как они его достаточно быстро учат. Мне же надо было в этот текст просто вгрызаться. Мне привычнее текст с музыкой, это для меня не составляет никакого труда. Тут же надо было учить текст «всухую»! И при этом очень органично существовать на сцене — это как минимум непросто. И оставалось только порадоваться, что мне так повезло с ними.
A. C. Пушкин
С опытными актёрами — таковы Валерий Кириллов, играющий Автора и великолепный, такой уставший от жизни, охрипший от многолетних бдений в игорном доме Валерий Смирнов в роли Чекалинского — я просто в восторге от него! С молодыми — играющей знойную, роковую цыганку Натальей Асанкиной, Татьяной Коровиной в роли своей тёзки Лариной.
А особенно — с чудесной Дарьей Таран, которая очень помогла мне на репетициях. Она просто фантастически играет Лизу — мне с ней очень удобно на сцене! С двумя Германами — Алексеем Кузминым и Ануаром Султановым. Лёша в этой роли — это уже такой матёрый, очень уверенный в себе, прожжённый даже мачо, который твёрдо знает, чего хочет. А Ануар — более молодой, нахальный и резвый телок, то и дело бьющий копытом. С двумя Музами — уже ушедшей, к сожалению, из театра Марией Полумогиной и Ириной Наумкиной.
На тот момент, когда я пишу эти строки, мы отыграли почти два десятка аншлагов — народ валом валит на нашу «Пушкиниану». И не в силах я понять только одного — почему ей поставили отметку 16+? Неужели только из-за того, что Онегин в спектакле на какой-то миг пытается овладеть Татьяной? Вряд ли на нынешних детей это произведёт сильное впечатление… Мне кажется, что они способны понять куда более серьёзные и глубокие вещи, которых очень много в нашем спектакле…
Мы ждём перемен?
В направлении и тенденциях современности остаётся изжить очень многое, прежде чем наступит пресыщение этой музыкой, столь грубой и вздутой, которая лопается и ничего не рождает…
Никакие войны, эпидемии, революции и катастрофы не смогли остановить ускорение того, что потом стали называть техническим прогрессом, прямо на глазах уменьшившим Землю.
Куда за два часа с максимально возможной для своего времени смог бы доехать из Москвы Александр Сергеевич Пушкин? В лучшем случае — до старинного села, имя которому дали его предки. Сегодня за два часа он без особых проблем добрался бы до Петербурга, а за пять — до «сибирских нор», где находились многие из его друзей. Но даже ему не дано было предугадать, что Россия ровно за сто лет преодолеет путь от крепостного права до полёта в космос.
Технический прогресс, за которым всё менее успевает духовно-нравственное развитие человека, сегодня сравнивают то с ускоряющей своё течение рекой, то с крепчающим ветром. Появление массового Интернета в куда большей степени разделило историю человечества на «до» и «после».
Где в прежние времена человек находил самое надёжное убежище и отдохновение от реальных и душевных бурь? В храме — в самом широком, не только культовом, понимании этого слова. Одной из разновидностей такого храма был, в частности, Театр. Или, как частный случай, Оперный Театр. И власть этого храма над умами, сердцами и душами людей зиждилась на чуде, на тайне и на статусе самого театра.
Менее всего я хотела бы, чтобы мои суждения показались этаким брюзжанием. Но тем, кто денно и нощно не отрывает глаз от всевозможных гаджетов, довольно трудно объяснить, чем был ещё совсем недавно для всех причастных любви к Театру — от артистов до последней старушки на «пятом ярусе» убранного в золото храма музыки — оперный спектакль.
Спектакль — в любом виде. В том числе и в виде изредка транслировавшихся из Большого и La Scala спектаклей. В виде переписанных на очень скверного качества магнитную плёнку записей — с импортных пластинок казавшихся нам недосягаемыми и безмерно богатыми коллекционеров. Наличие в коллекции одного из них, к примеру, «Аиды» в девяти разных вариантах казалось тогда без всякого преувеличения чем-то фантастическим!
Жаль только, что богатство это было доступно, как у пушкинского скупого рыцаря, главным образом его владельцу. К сожалению, убеждённость коллекционеров в том, что любая степень публичности обесценивает их собрание, весьма распространено до сих пор. Между тем сегодня любой спектакль любого театра, не только оперного, может быть запечатлён тем же гаджетом и наутро после премьеры выложен в Сеть. Какие уж тут чудо, тайна и авторитет? Чистая техника.
Режь-оперу?
Сделаем, впрочем, шаг в сторону. Вспомним некоторые страницы четырёхсотлетней истории музыкального театра. Век восемнадцатый считается веком либреттистов — одно произведение знаменитого Метастазио, например «Милосердие Тита», могло использоваться сразу несколькими композиторами, в том числе и Вольфгангом Амадеем Моцартом.
Девятнадцатый век натурально войдёт в историю как век примадонн — их «взбрыки», причуды и сумасбродства давно вошли в историю театра; желание некоторых из них вступить в романтические отношения со знаменитым автором новой оперы было далеко не самым экстремальным их проявлением.
Следующий век считается эпохой великих дирижёров. Есть историческая фотография: на одном снимке, сделанном в апреле 1929 года на приёме в итальянском посольстве в Берлине, запечатлены Артуро Тосканини, Вильгельм Фуртвенглер, Бруно Вальтер, Эрих Клайбер и Отто Клемперер. Умей организаторы этого торжества ну хоть чуточку предвидеть будущее, они непременно пригласили бы на него совсем молодого, но тогда мало кому известного Герберта фон Караяна — и почти все корифеи великого дирижёрского века были бы налицо.
Караян, последний из этой плеяды, умер летом 1989 года. Чувствовал ли он, кто идёт ему на смену? Я надеюсь, что Караян не успел услышать словечко, которое сегодня знает любой мало-мальски причастный к музыкальному театру — режопера. Хотя по сути, как мне кажется, вернее было бы писать его чуть иначе — режь-оперу!