Детей у Жулианы не родилось, и жизнь стала для нее скучной, поскольку положение жены немолодого придворного требовало от нее степенности и солидности. Она теперь уделяла много вниманию продолжению самообразованию, ибо интересовалась многими науками, от химии и ботаники до языков, например, уже в 14-летнем возрасте девочка увлеченно переводила книгу по географии с португальского языка на французский. Впрочем, Жулиана не была синим чулком, уделяла много внимания нарядам, драгоценностям и всяким безделушкам, выделяясь своей грацией и ловкостью в танцах на немногих придворных балах. Современники во всех странах обязательно отмечали ее безупречную элегантность.
В 1805 году графа д’Эга назначили послом в Мадрид. Жулиана пребывала в расцвете своей красоты. Вот что свидетельствовала современница: «Она была белокура, как пшеничный колос; улыбку имела самую очаровательную и дерзкую, смесь прелести с лукавством; голубые глаза с отблеском сапфира, ласковые и глубокие, кожа тонкая и белая… Все сие олицетворяло идеал немецкой красоты, доставшейся ей от предков графа фон Ойенгаузена». Не удивительно, что Жулиана выделялась как среди португальских, так и испанских дам, с их жгучими очами, оливковой кожей и волосами цвета воронова крыла.
При мадридском дворе графиня произвела фурор, но в любовники избрала самого красивого дипломата, посланника Российской империи, барона Григория Александровича Строганова (1770–1857). Представитель одной из самых богатых семей России, прекрасно образованный человек, проведший чуть не половину своей жизни за границей, остался до конца своих дней истинным патриотом своего отечества. «По отзывам современников, он представлял собой смешение совершенно иностранного воспитания, привычек и склада ума с самым фанатическим русским патриотизмом. В глубокой старости, уже ослепший, когда в его гостиной один иностранец непочтительно отозвался о России, Строганов попросил одного из гостей «проводить слепого» и вышел, заявив иностранцу, что «он не останется в одной комнате с посетителем, который осмеливается при нем сказать слово неуважительное про Россию»».
Надо сказать, что барон пользовался немалым успехом у представительниц слабого пола. Женат он был на урожденной княжне Трубецкой, на пять лет старше его, болезненной меланхоличной женщине. Брак тяготил обоих супругов, и после рождения восьмерых детей они перешли на раздельное проживание. То, что Строганов был красив и опасен для женщин, отмечено даже поэтом Байроном в его поэме «Дон Жуан». Там испанка Юлия выговаривает мужу, подозревающему ее в супружеской неверности:
Суровой честью нрава моего
Я всех моих поклонников пугала!
И не меня ль прекрасный граф Корньяни
Испанской добродетелью назвал?
У ног моих бывали англичане,
Граф Строганов к любви моей взывал!
Как Жулиане удавалось скрывать отношения со Строгановым – о том история умалчивает. Когда французские экспедиционные силы вошли в Португалию и королевская семья, спасаясь бегством, отплыла в Бразилию, оставив в высшей степени странную декларацию «уважать французов», супружеская чета срочно вернулась в Лиссабон, где граф д’Эга открыл двери своего дворца для интервентов, устраивая балы и всячески приветствуя захватчиков своего отечества. В награду он был назначен министром юстиции нового профранцузского правительства. Командующий оккупационным силами генерал Жюно оценил красоту жены гостеприимного португальца и стал ее любовником. Это была история, известная всему Лиссабону, ибо Жюно не видел необходимости скрывать эту связь. Правда, сохранилось письмо сестры Жулианы Фредерики, отправленное матери Леоноре, находившейся тогда в изгнании в Англии. В нем она утверждает:
«…все, что было сказано о Жулиане, являет собой нелепые сплетни».
Трудно сказать, соответствует ли это реальной действительности, или дочь кривит душой, дабы не огорчать мать. Но Жулиане не было суждено долго пробыть царицей столичных увеселений. Прибыл британский флот, и после пары поражений французы были вынуждены ретироваться из Португалии. Супруги д’Эга с двумя дочерьми графа от первого брака были вынуждены бежать на одном из судов эскадры адмирала Дмитрия Сенявина. Дворец графа был конфискован и использован англичанами как военный госпиталь, а затем как резиденция командующего английским экспедиционным корпусом. Семье удалось вернуть его только в 1834 году, но к тому времени ее члены столь обеднели, что, будучи не в состоянии содержать такое здание, выставили его на продажу.
По прибытии в Париж супруг Жулианы получил от Наполеона I ежегодную пенсию в 60 тысяч франков, каковую ему выплачивали вплоть до падения императора. В Париже, впрочем, Жулиану встретили довольно дружелюбно, как пострадавшую от сотрудничества с Францией беженку. К ней очень мило отнеслась жена генерала Жюно Лора, герцогиня д’Абрантиш. Та предоставила в ее распоряжение свой дом и выезд, а также ввела в круги своих друзей и русских аристократов, проживавших в Париже. Как написала затем в своих воспоминаниях Лора Жюно, герцогиня д’Абрантиш, «я хотела доказать, что злословие и пересуды света не имеют для меня никакого значения».
В марте 1809 года в Париж приехал барон Строганов и встретился с графиней. После этого события Жулиана якобы захворала и под предлогом лечения в июне 1809 года уехала со Строгановым на курорт в Экс-ла-Шапель. Они вернулись только в конце августа, после чего Строганов отбыл в Санкт- Петербург. Сначала Жулиана погрузилась в глубокую тоску, но затем начала бороться за преодоление светских и семейных условностей, за завоевание своей свободы с зыбкой надеждой на обретение счастья в любви. В течение почти 20 лет Григорий Строганов оказывал ей неизменную поддержку. В 1811 году Жулиана встретилась с ним в Италии и приняла окончательное решение оставить мужа. Она уехала за Григорием Александровичем в Швецию, куда его назначили посланником. В 1821 году Строганова отозвали в Россию, и Жулиана позднее переехала за ним в Санкт-Петербург, где жила на холостяцкой квартире графа. Хотя она нигде не показывалась, об этой связи знала вся столица.
Муж ее, граф д’Эга, в 1811 году был приговорен в Португалии к смертной казни за сотрудничество с французскими оккупантами. Этот приговор, естественно, не мог быть приведен в исполнение, а в 1823 году его аннулировали. Изгнанник смог возвратиться на родину, но от политической деятельности отошел. В 1827 году граф д’Эга скончался, и в том же году овдовевший к тому времени Строганов и Жулиана обвенчались в Дрездене. В 1826 году Строганову был пожалован графский титул, он пользовался большим расположением двора. Жулиана, ставшая теперь графиней Юлией Петровной Строгановой, заняла подобающее ей место в петербургском свете, получив при дворе ранг статс-дамы.
Г. А. Строганов приходился двоюродным дядей Наталье Николаевне Пушкиной и часто общался как с ней, так и с поэтом. У Строганова, как писала в своих воспоминаниях А. О. Смирнова-Россет, «была дочь от одной француженки, гризетки или модистки. Эта молодая особа была очаровательна, умна, хорошо воспитана; у нее были большие синие глаза, нежные и пикантные, и графиня выдала ее замуж за г. Полетику[57]*, человека очень хорошего рода, да еще с прекрасным состоянием». Свидетельством правдивости этих слов служит акварельный портрет И. Полетики, написанный известным мастером этого жанра П. Соколовым. Очень долго, тем не менее, в России Идалия Полетика (1807/1811–1889), урожденная Обертей, считалась дочерью Строганова и Жулианы. Но существует письмо, посланное ею в 1824 году из Парижа сестре:
«Григорий провел шесть недель с женой в Дрездене, а теперь возвращается: он знает, что его присутствие и его любовь ко мне сделают меня счастливой. У меня живет девушка, его дочь от женщины, с которой он встретился до своего назначения в Испанию. Сие есть очень хорошая компания для меня, и Строганов заслуживает того, чтобы я позаботилась о ней и воспитала ее достойной его, которого она напоминает так много. Ее имя так же прекрасно, как и она: Идалия…»
Таким образом, Идалия приходилась по отцу Н. Н. Пушкиной троюродной сестрой и действительно довольно тесно сдружилась с ней. Видимо, Александр Сергеевич также относился к ней с симпатией, ибо в письме к жене из Болдина 30 октября 1833 году пошутил, надо полагать, по поводу переданного ему Идалией поцелуя:
«Полетике скажи, что за ее поцелуем явлюсь лично, а что-де на почте не принимают».
Современники вспоминали о ней как женщине обаятельной, но злой на язык и склонной к всяческого рода интригам. Похоже, что впоследствии ее отношение к Пушкину кардинальным образом изменилось. В истории ухаживания Жоржа Дантеса за женой поэта она играла нелицеприятную роль сводни, обманом заманив Наталию Николаевну на свою квартиру, где ее ждал Дантес, грозивший застрелиться, если она не отдастся ему. Обстановку разрядила малолетняя дочь Идалии, случайно вошедшая в комнату. Уже в глубокой старости, проживая в Одессе вместе с братом, А. Г. Строгановым, отставным новороссийским генерал-губернатором, Идалия Полетика вовсю проклинала Пушкина, называя его не иначе как «извергом», и очень возмущалась тем, что в городе поставили ему памятник. Старушка даже грозилась поехать и плюнуть на статую. Пушкинисты по сей день спорят, теряясь в догадках, что же послужило причиной подобной яростной ненависти.
Чета Строгановых во всей этой печальной истории с роковой дуэлью приняла сторону Дантеса и его приемного отца Геккерена. Супруги Строгановы были посаженными отцом и матерью Екатерины Гончаровой на ее венчании с Дантесом, граф дал в честь молодоженов свадебный обед с намерением примирить Пушкина и Дантеса, каковой замысел потерпел полный провал. Когда Геккерен получил письмо от Пушкина, полное ужасных оскорблений, он показал его Строганову, который среди аристократов слыл за человека, во всех тонкостях сведущего в вопросах чести. Он заявил, что такое письмо являет собой повод для обязательного вызова на дуэль, что и произошло.