– А это что?
– Это мухомор. Знаешь, по-моему, сейчас неурожайный на ягоды сезон...
– О господи! Ладно, пошли... – и он взял меня под руку. В другой руке я торжественно несла ярко-красный пупырчатый гриб, больше похожий на марсианское существо, чем на порождение земли.
– Надеюсь, Шурочка не дала тебе соскучиться? – невинным голосом спросила я.
– Не дала, – мрачно пробурчал Митя.
– Где же ты пропадала? – преувеличенно встревоженным голосом воскликнула Шурочка, когда мы с Митей появились на нашей поляне.
Я молча показала ей гриб.
– Ах, какой дивный мухомор! Его надо непременно сфотографировать.
– Митя, мой фотоаппарат на сиденье, – махнула я в сторону машины.
Митя послушно принес его, а я тем временем придвинулась тесно к Шурочке, сидевшей возле потухающего костерка на бревне, крепко обняла ее и прижалась щекой к ее щеке, так что Шурочкина колючая сережка больно впилась мне в шею.
– Митя, нажимай на кнопку! А ты, Шурочка, скажи «сы-ыр»! – крикнула я, размахивая мухомором. А про себя подумала: «Ты самая настоящая иуда. Но я не дам тебе торжествовать. Я тоже что-нибудь придумаю!»
Всю обратную дорогу я старалась ничем не выдать своей тайны, не дать понять Шурочке, что ревную ее к Мите. Я болтала и смеялась, тормошила ее, и чем сильнее я заводилась, тем больше она мрачнела. Вид у нее был усталый, возле глаз легли серые тени – сейчас она казалась старше своих лет.
– Дорогуша, у тебя как будто уже «гусиные лапки»! – вдруг забеспокоилась я, вглядываясь в ее утомленное личико.
– Что ж ты хочешь, – равнодушно произнесла Шурочка, отворачиваясь к окну, за которым проносился вечерний лес, весь пронизанный заходящим солнцем. – Годы-то наши не девичьи...
«А она хорошо ответила – «наши годы», – сообразила я. – Этак теперь Митя тоже начнет искать у меня «гусиные лапки»!»
– У меня есть очень хороший французский крем, – заботливо предложила я. – Знаешь, очень помогает...
– Спасибо, Таня, – ответила Шурочка, пронзая меня ледяным взглядом.
«Что, не нравится? А каково было мне от твоих дурацких советов...»
Дома я едва нашла в себе силы покормить кота и бросить сухой корм рыбкам – тяжелое, гнетущее чувство тянуло меня к земле. Я упала на диван и не вставала до позднего вечера. Борьба с Шурочкой высосала из меня все силы, тем более что большую часть из них я потратила на подавление собственных чувств – мне до смерти хотелось устроить Мите скандал, но я знала, что это будет только на руку Шурочке. Сначала она рассорит нас, потом уведет моего возлюбленного, а я, одинокая, несчастная, никому не нужная...
Кот после сытного обеда вспрыгнул на аквариум, лег на широкий борт и попытался лапкой поймать рыбку. Но полный желудок лишал его энергии, и Луи, лениво наклонив мордочку, стал лакать воду. Я шикнула на него и опять откинулась на подушки.
– Тата, – прервал мои горестные размышления Митя, – я тебе должен кое в чем признаться.
– Что? – слабым голосом отозвалась я. – Ах да, конечно, я тебя слушаю...
– Помнишь, мы некоторое время назад говорили о Шурочке, после того как в первый раз побывали у нее в гостях?
– Помню, – отозвалась я, привстав на локте.
– Ты призналась, что не считаешь Шурочку своим настоящим другом, а я отругал тебя за чрезмерную подозрительность...
– Да, да, я очень хорошо это помню!
– Мне кажется, кое в чем ты была права... – Митя присел передо мной на корточки и взял за руку.
Я отлично знала, что Митя человек мягкий и деликатный, что даже в самой экстремальной ситуации он не будет резать правду-матку, а как-нибудь косвенно и изящно обрисует положение дел, чтобы не слишком взбудоражить собеседника. Поэтому его деликатное «мне кажется, кое в чем ты была права...» пролилось мне на душу живительным бальзамом. Неужели он собирался мне рассказать о Шурочкином поцелуе? Редко какой из представителей сильного пола способен на подобные признания...
– А мне кажется, ты самый необыкновенный и удивительный человек на свете, – проникновенно сказала я. – Таких мужчин, как ты, не существует. Да, ты мне просто снишься...
– Тата, ты все шутишь, но одно обстоятельство не дает мне покоя. Я не могу от тебя что-то скрывать, и потом – произошедшее произвело на меня такое неприятное впечатление, что я просто обязан рассказать о нем, чтобы избавиться наконец от этого чувства. Это началось не сегодня, уже довольно давно.
– Хорошо, Митя, – кротко сказала я. – Так и быть, стану на какое-то время твоим психоаналитиком. Хотя я не так сильна в психоанализе, как, например, твоя Шурочка.
– Она не моя! – сердито рявкнул Митя – мужское в нем все-таки прорвало лоск цивилизованности. – И к черту психоанализ! «Димитрий, нельзя вкладывать весь мир в одну женщину, это мешает самовыражению. Димитрий, давайте я вам помогу избавиться от этого наваждения», – пропищал он тоненьким манерным голоском.
– Она тебе так говорила?! – Я чуть не до потолка подскочила на своем диване. Ну Шурочка! Даже чересчур ретиво ты взялась за дело!
– Говорила! А сегодня, когда ты ушла за своей дурацкой земляникой...
– Митя, Митя, молчи! – прикрыла я его рот ладонью. – Я все поняла. Забудем о Шурочке.
– Терпеть не могу таких лицемерок! – с холодной яростью произнес он. – Я ее видел в последний раз – запомни это.
– Конечно, – успокаивающе погладила я его по голове. – Больше ты ее не увидишь.
– Я тебя обожаю, – вдруг сказал он, с такой страстью стискивая меня в объятиях, что мне вздохнуть невозможно стало. – И когда кто-то с цитатами из классиков начинает доказывать мне, что мои чувства ложные, что моя любовь – результат каких-то застарелых детских комплексов...
– Что? – вырвавшись из его объятий, расхохоталась я. – Она так сказала? Очаровательно...
– Да... Не зови ее, не приглашай больше, я не хочу ее видеть. Знаешь, я еще боюсь, что ты будешь ревновать меня к ней и в конце концов меня бросишь, а я без тебя не могу. Я тебя обожаю!
Бедный Митя! Оказывается, он боялся того же, что страшило и меня. Запоздавшее раскаяние вползло в душу: выходит, я совершенно напрасно ревновала его и злилась – Шурочкины ухищрения ни к чему не привели. «Я была права. Она мне не друг. Хотя, конечно, ничего особенно страшного она не сделала – вокруг полным-полно хищниц, которые делают подобные пакости своим близким подругам, и никто не ставит на них клеймо преступниц. Это ужасно, конечно, но в нашем мире каждый сам за себя, каждый борется за свое счастье как умеет... Шурочку даже жалко – она так одинока! Впрочем, нет, совсем не жалко, даже интересно, что она еще предпримет».
– Митя, – с напускной серьезностью спросила я, – а вдруг моя бывшая одноклассница права – нельзя вкладывать целый мир в одну женщину, в меня то есть?..
– Какие глупости, – пробормотал он, с закрытыми глазами целуя мое лицо, – ты же знаешь, у меня полно других интересов...
– Машина, работа... – подсказала я.
– Ну да, машина, работа, друзья. А тебя я люблю. Нельзя любить больше одной женщины... Нет, можно, конечно, но тогда ни одно из этих чувств не будет полноценным.
– Митя, ты меня пугаешь! Ты не зануда случайно? – продолжала я его дразнить.
– Нет. Просто я тебя люблю. А ты меня?
– Митя, что за нежности, это чересчур...
Я, конечно, испытывала к нему очень глубокое и яркое чувство, но часто признаваться в любви было выше моих сил. Я старалась как можно реже говорить о ней, потому что каждый раз мне казалось, что я лгу, и меня это пугало.
Считается, что обычно в жизни все бывает наоборот – женщины более романтичны, они не скрывают своих чувств и обожают говорить о них мужчинам, но на самом деле это бывает редко. Да, они любят говорить о любви, но только в своем, женском кругу. И только совсем потерявшая голову от страсти женщина способна без конца твердить о своих чувствах мужчине... пока не вызовет у него отвращение. В остальных же случаях – это игра, игра и еще раз игра.
С Митей я хотела быть честной. Я не могла ему твердить ежечасно и ежеминутно, что без ума от него, но и не отвечать на его чувства я тоже не могла. Поэтому каждый его вопрос «А ты меня любишь?» вызывал у меня замешательство. Не раз я замечала за собой эту эмоциональную холодность – мое несчастье и мое достоинство, уж не знаю, чего тут больше – плохого или хорошего... Наверное, я вообще слишком холодна, ведь именно по этой причине мне пришлось расстаться с моим первым мужем. Да и со вторым тоже, если задуматься, – я не хотела вкладывать в него душу, жертвовать чем-то.
– Татка, ты меня любишь?
– Митя, перестань, наступит инфляция! – Я стремилась перевести все в шутку, но он с каким-то исступленным отчаянием продолжал ласкать меня.
– Сегодня на пляже ты была такая красивая! Завела меня ужасно, когда сбрасывала с себя одежду... – шептал он мне словно в забытьи. – Я даже ждал, что ты и купальник скинешь, потому что ты все делала по-настоящему, вдохновенно...
– Митя, я не сумасшедшая, мы не на нудистском пляже были.
– Сделай для меня то же самое сейчас, но чтобы уж до самого конца...
– Митя, я страшно устала, мы два часа тряслись на машине по кочкам!
– Я тебя умоляю!
Для меня совсем несложно было повторить спектакль, но холодное, жестокое упрямство вдруг напало на меня, и это было невыносимо – два совершенно противоположных желания раздирали меня: я хотела сделать приятное человеку, который бесконечно любил меня, и не могла... Слезы полились из глаз неожиданно. Я плакала, а Митя пытался осушить мои слезы губами и был так нежен, как ни один мужчина на свете.
Он больше ничего от меня не требовал, он просто ласкал меня, и я молча, безропотно отдавалась его прикосновениям и думала, что только его я, наверное, смогу полюбить. Вот пройдет еще немного времени – и я смогу сказать ему, что тоже люблю его бесконечно и только смерть разлучит нас...
Мне красиво причесали волосы, загнули ресницы и только слегка припудрили лицо прозрачной пудрой, чтобы не скрывать веснушек.