– Помогите! – крикнула я. – Кто-нибудь, помогите!
Я болталась в его цепких объятиях, как рыбка на крючке, и думала только об одном – уходят драгоценные минуты, а я все еще не у Мити, который, может быть, уже пришел в себя и ждет меня, а я не могу отвязаться от этого болвана...
– Я тебя люблю.
– Помогите!
Похоже, он проплакал целый день – его рубашка на груди была все еще темной от слез. Амок – вдруг вспомнила я...
К нам уже спешил из-за угла пожилой мужчина с таксой на поводке – последний оплот отчаянного благородства.
– Черт, – тихо произнес Серж, как загипнотизированный глядя на семенящую на коротких ножках таксу. – Черт...
Его хватка ослабла – я тут же вырвалась, изо всех сил толкнув его в грудь, и побежала... Аллея кончилась, впереди была улица с довольно оживленным в этот вечерний час движением, первая же машина притормозила...
– В Склифософского... Сколько скажете!
Наверное, у меня был совершенно безумный вид – водитель довез меня молча, без лишних расспросов, и даже не хотел брать денег.
В приемном покое мне наперерез бросился высокий носатый мужчина:
– Танита, я вас сразу узнал, не узнать невозможно...
– Кто вы? – отрывисто спросила я, прорываясь к окошечку, где давали справки.
– Девяткин, Юрий Ефимович. Я с вашим мужем... Он сейчас в реанимации, пока бесполезно что-либо узнавать. Какой ужас, какой ужас! – Он еще что-то кудахтал, но я почти не слышала его.
В справочной мне сказали то же самое, велели ждать – все плыло, плыло перед моими глазами. Я упала на диван, чья-то добрая рука поднесла мне воды.
– Танита, что это? – испуганно воскликнул Девяткин, указывая на мои запястья. Они распухли и посинели, словно целый день я была скована стальными наручниками. «Болван, – равнодушно подумала я о Серже. – И надо ж было так вцепиться!» Машинально я повертела перед собой руками и вдруг увидела на ладони бурое смазанное пятно, как будто в складки кожи забилась темная грязь. Я огляделась в поисках туалетной комнаты, даже в такой момент я не могла без мыла и воды...
– Танита, вот тут с вами поговорить хотят. – Передо мной стоял уже Ковалев, похожий на пингвина, – он словно материализовался из воздуха.
– Кто? – встрепенулась я, мысли были только о Мите.
– Следователь, если вы в состоянии, конечно...
– В состоянии, – с мрачным разочарованием произнесла я. Если б можно как в Америке, в сериале «Скорая помощь», наблюдать за ходом операции сквозь стекло, если б пускали туда, в святая святых!
Следователь оказался огромным увальнем в гражданском, он скороговоркой представился.
– Вы в курсе, да? – спросил он, с любопытством разглядывая меня. – Соболезную... Видел вас в рекламе и в кино. Есть какие-нибудь соображения по произошедшему?
– Не знаю, – ответила я, продолжая разглядывать свои руки.
– Кто это вас так? – вдруг насторожился следователь.
Странная мысль пришла мне в голову – он же сейчас всех подряд подозревать должен, наверное, и меня просчитывает...
– Серж Мельников, – честно ответила я.
– На месте происшествия видели мужчину в джинсах, с длинными светлыми волосами. Это описание никого вам не напоминает?
– Сержа Мельникова, – тупо повторила я.
– У него были какие-то претензии к гражданину Полякову? – моментально насторожился следователь.
Не сразу до меня дошло, что гражданин Поляков – это мой Митя.
Пятно на ладони не давало мне покоя, я пыталась пальцем растереть его.
«Этой рукой я толкнула Сержа в грудь. Темные пятна – вовсе не слезы! Слезы давно высохли, а это была...» Я с ужасом посмотрела на свою ладонь – пятно было уже стерто, остались лишь темные бороздки.
– Были, – выдохнула я.
– Вы в курсе, где сейчас находится этот Мельников?
– В курсе, – потерянно произнесла я. – Липовая аллея возле театра «Априори». Может быть, он еще там...
– Служебный, домашний адреса знаете?
Я сказала ему все, что знала.
– Сидите здесь, никуда не уходите, – быстро, строго произнес он. – Я сейчас позвоню и приду.
– А куда я денусь? – растерянно произнесла я, продолжая рассматривать ладони. – Здесь же Митя...
Следователь вернулся через пять минут, сел рядом и с каким-то новым настроением взглянул на меня.
– Какие претензии были у Мельникова к Полякову?
– Я.
– Шерше ля фам, значит... – задумчиво пробормотал он. – Извините, это я так, пустые слова. Ревность?
– Он болван, – равнодушно произнесла я. – Серж просто болван. Я ему тысячу раз говорила, что не брошу Митю – я люблю его, а все остальное ерунда...
– Шерше ля фам! Ох уж эти «ля фам»! Красивая рыжая женщина, восходящая звезда телеэкрана, вся в веснушках, с желтыми как у рыси глазами... Я еще таких не видел. – Следователь говорил с осуждением и восхищением одновременно. – Есть отчего потерять голову и пойти на убийство. Хотя подобный случай – редкость в моей практике, так просто все оказалось. Впрочем, всегда все просто, только в кино разгадка прячется в самом конце сюжета. Жизнь груба, проста... Убивают по пьяной лавочке, по глупости – этого полно. Пьянчужки убивают своих вздорных щербатых собутыльниц или их новых дружков от того, что хмель ударил у голову... Вы уверены, что Мельников ревновал вас?
– Да.
– Вот она, страсть, – хмыкнул следователь.
– Амок...
– Что? – вздернул он брови.
– Амок – это припадок бессмысленной, кровожадной мономании. «Пена выступает у человека на губах, он воет, как дикий зверь, и бежит, бежит, бежит, не смотрит ни вправо, ни влево, бежит с истошными воплями, с окровавленным ножом в руке, по своему ужасному, неуклонному пути...»
– О господи, с вами свихнуться можно... Мономания? Извините. А у вашего Мельникова с головой все в порядке?
– Да вроде бы, – сказала я, глядя на свои руки. – Хотя недавно вышел из больницы, но это что-то несерьезное, на нервной почве...
Я точно знала, что психи не выглядят такими ухоженными, эстетствующими декадентами, что расшатанные нервы и поехавшая крыша – совершенно разные вещи. Но в тот момент я хотела только одного – чтобы Мельникова поймали и расстреляли. Непременно расстреляли, несмотря на все моратории смертной казни и гуманные отговорки.
– Из какой больницы?
– Не знаю, – равнодушно произнесла я. – Впрочем, у меня где-то адрес был записан...
Я вытряхнула содержимое сумочки прямо на скамью рядом с собой. Записная книжка, чьи-то визитки, расческа, зеркало, косметичка, журнал, мятные карамельки, памятка об использовании электробигудей, томик Стефана Цвейга, еще какие-то невероятные вещи... Следователь ловко поймал губную помаду, уже катившуюся к краю скамейки.
– Вот, кажется...
Я нашла листок, который всучил мне прыщавый юноша с компьютерного рынка.
– Потешная улица, дом три... Ничего себе! – нагнувшись к моему плечу, прочитал следователь. – Знакомый адресок, уже не раз приходилось сталкиваться.
– А что это? – недоуменно спросила я.
– Ганнушкина. Психиатрическая больница имени Ганнушкина! Вот вам и нервная почва...
Опять реальность отодвигалась от меня – я ничего не понимала, скользила в какую-то темную бездну, и до дна было еще очень далеко. Что могло измениться, если бы я сразу взглянула на адрес? Потешная улица – жестокое название для места, где находится психиатрическая больница. «Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума...» Если бы я знала раньше, где лечится Серж, может быть, ничего бы и не произошло. Амок...
– Вообще точки над «i» расставлять еще рано. Может, Серж ваш вполне вменяем и все такое прочее, но... Что с вами, Танита?
Откуда-то сбоку выплыл долговязый Девяткин со стаканом воды, дал мне таблетку, пояснил:
– Успокоительное, вам сейчас не помешает. Танечка, вот халат – к нему уже пускают.
– Митя выздоровел? – Губы мои едва шевелились, словно после анестезии.
– Он пришел в себя. Не туда, Танита, вот рукава...
Я шла по длинному коридору, облицованному бело-голубым кафелем – Девяткина не пустили, только меня, – рядом с молодым усталым доктором, и странные мысли неотступно преследовали меня.
Если бы я знала раньше, что Мельников – пациент психиатрической клиники (вменяемый или невменяемый – диагноз меня не интересовал), все было бы иначе. Что иначе? То, что я была бы настороже. Романтическая любовь – одно, а романтическая любовь у человека из палаты номер шесть – совсем другое... Надо было предупредить Митю, тогда он не подставился бы беззащитно под удар, что-то можно было изменить. Возможно, это Серж пробрался к нам в квартиру, напакостил, насыпал отраву в аквариум. Впрочем, он был в то время в больнице. А если нет? А если сбежал оттуда на некоторое время, не держали же его в клетке...
– У него проникающее ранение в полость живота, – говорил доктор, идя рядом со мной. – Задеты внутренние органы, хуже всего обстоят дела с печенью, положение критическое – скрывать не буду... Мы сделали все, что смогли, сейчас остается только одно – уповать на господа бога. Вообще-то почти всех, кто сразу попадает к нам, удается спасти. Удивительное у вас имя... или псевдоним? Танита! Никаких слов, ничего такого, что могло бы его расстроить...
– Я знаю, – покорно прошептала я. – Я не буду...
– Часть печени пришлось удалить, поджелудочная железа...
Доктор говорил и говорил что-то страшное, ужасное, что не имело никакого отношения к Мите, к моему бодрому, подвижному, энергичному Мите, у которого, кроме насморка, никогда никаких болезней не было, который в свободное время играл в теннис и занимался легкой атлетикой, чтобы всегда быть в форме... Я не представляла, как могло такое случиться, что клинок вошел к нему внутрь и сделал то, о чем говорил мне сейчас этот усталый человек в белом халате...
Дверь передо мной распахнулась неожиданно, я и не ожидала, что длинный темный коридор закончится ослепительным пятном света, от которого на мгновение исчезнет зрение.
За окнами была уже ночь, а я и не заметила, как быстро пролетело время. Черные ветви деревьев качались за стеклом, словно тоже стремились заглянуть в палату, где на тоненькой ниточке висела человеческая жизнь, колеблясь между бытием и вечным сном.