Разительная перемена, происшедшая с хозяином дома, неприятно поразила меня. Сначала я почувствовала себя неуютно, а потом разозлилась. Какого черта? Так не поступают, делиться так делиться!
– Надеюсь, вы не откажетесь показать их мне? – с нажимом спросила я, глядя ему прямо в глаза.
– Сожалею, но не могу. Это частные бумаги, и писались они без расчета на то, что их будут читать посторонние, – с каменным лицом отозвался Батурин и даже отодвинулся подальше от меня.
– Но вы же их читали! – стараясь скрыть обиду, заметила я.
– Мной на то было получено разрешение. Мне их подарили.
Ответ прозвучал почти грубо. Всем своим видом хозяин кабинета демонстрировал, что не намерен уступать. Настаивать было бесполезно и даже рискованно.
– Не будем спорить. Не хотите показывать и не надо! – миролюбиво согласилась я.
Лицо Бардина разгладилось, уголки губ изогнулись в улыбке.
– Не обижайтесь. Действительно, не могу, – развел руками он, и глаза его вновь засветились тихой нежностью. – Скажу только одно: если бы не эти документы, я никогда бы не увлекся творчеством Веласкеса.
Я торопливо закивала, всем видом показывая, что понимаю важность только что сказанного, и заискивающе пролепетала:
– А изображение картины, о которой идет речь, у вас случайно нигде не припрятано? Очень хотелось бы посмотреть, что же именно я разыскиваю.
– Ну, разве что совершенно случайно. Фотография вас устроит? – осведомился Бардин и, не дожидаясь ответа, вытащил из ящика старинного бюро плотный квадрат картона.
«Заранее приготовил», – мелькнуло у меня в голове.
– Предполагал, что вы захотите взглянуть, – улыбнулся он.
Видно было, что фотография сделана в частном доме. На затейливом, обитом пестрой тканью диване сидел, закинув ногу на ногу, подтянутый господин в темном костюме. Одна его рука лежала на колене, другая покоилась на невысокой спинке. Рядом с диваном стоял столик на гнутых ножках, на нем лампа с абажуром. За спиной мужчины на светлой стене висела картина в массивной раме. Хотя фото было черно-белым, а изображение довольно мелким, но тем не менее оно давало представление об исчезнувшем полотне. Картина была поясной. Христос изображен был вполоборота к зрителю. Хорошо была видна оливковая ветвь в его правой руке, а вот терновый венец я не разглядела.
– А это кто? – ткнула я пальцем в мужчину на фото.
– Последний владелец картины. Князь Николай Батурин собственной персоной, – с пренебрежением отозвался Бардин.
Я подняла на него глаза:
– Он вам не нравится?
– А что в нем может нравиться? – удивился Бардин. – К тому же, насколько мне известно, он был довольно неприятным человеком.
– Вот как, – пробормотала я, всматриваясь в лицо на фотографии.
На мой взгляд, князь Николай был очень даже ничего. Мужественное лицо, приятные, но не слащавые черты, открытый взгляд. Густые и очень светлые волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб, над верхней губой аккуратная щеточка усов. Красавец, но смотреть на него приятно.
– Почему вы так настроены против него? Он не производит впечатления нехорошего человека.
– Вы хоть что-нибудь о нем знаете? – спросил Бардин.
– Ничего.
– Значит, ваше мнение основывается исключительно на впечатлении от внешности князя? – презрительно скривился Бардин.
Мне не понравился ни тон, ни выражение лица. Откуда у современного человека такая ненависть к давно усопшему князю? Мой ответ прозвучал очень сдержанно:
– Можно сказать и так. Но этого, видимо, недостаточно?
– Для кого как! Вам, женщинам, этого всегда за глаза хватало.
«Да ты женоненавистник! – мысленно ахнула я и с сожалением уставилась на Бардина. – Вот жалость-то какая!»
А Виктор Петрович продолжал:
– Хотите, расскажу, каким на самом деле был этот красавец?
Я молча кивнула.
– Богатый помещик, успешно служил в Петербурге, делал блестящую карьеру, а после смерти отца вышел в отставку и вернулся в родовое имение…
– Ничего особенного, все так жили, – заметила я.
Мое замечание его рассердило, и он фыркнул:
– А почему он вернулся, можете догадаться?
Я молча покачала головой.
– Потому что его отец, старый князь Василий, умудрился не только прожить все свое состояние, но еще и огромные долги после себя оставить. У молодого князя просто не было другого выхода, как подать в отставку и покинуть столицу. На расточительный образ жизни гвардейского офицера у него уже не было средств.
– Думаю, для него это было ударом, – сочувственно пробормотала я.
Несмотря на неприязнь к нему Бардина, мужчина на фото был мне симпатичен, и мне было жаль, что он попал в такую затруднительную ситуацию.
– Еще каким! – ухмыльнулся Бардин. – Ему пришлось взять на себя управление имением. Кредиторы наседали и требовали возмещения долгов, а денег не было. Тогда князь продал те земли, что у них еще оставались, но этого не хватило, чтобы покрыть даже часть долгов. Положение становилось критическим, и единственным выходом была продажа Озерков. Наследник, нужно сказать, был очень привязан к родовому имению, и даже мысли не допускал, что оно может уйти в чужие руки.
Помолчав, он усмехнулся своим собственным мыслям:
– Но князь Николай недаром слыл талантливым стратегом, он и в этой, казалось бы, безвыходной ситуации нашел лазейку.
– Какую?
– Выгодно женился! Нужно сказать, что местным обществом он, несмотря на материальные затруднения, был встречен очень приветливо. Можно даже сказать, с распростертыми объятьями… но это в основном касалось дам. Еще бы! Столичный лоск, любезные манеры!.. Князь Николай умел пускать пыль в глаза! Первые красавицы уезда млели от одного взгляда его голубых глаз и готовы были без промедления пасть в объятия. Но блестящий франт женился на сироте с самой заурядной внешностью… правда, с миллионным состоянием. Несмотря на то, что она не была юна, она считалась одной из первых невест в уезде. Теоретически… Дело, видите ли, в том, что тихая и богомольная девица мечтала только о монастыре… пока не появился князь Николай, и все ее планы не пошли прахом. Конечно, ее опекун неожиданному увлечению противился, как мог. Если уж его подопечной вдруг захотелось замуж, она могла бы составить более приличную партию, но девушка взбунтовалась и твердо объявила, что желает выйти замуж исключительно за обожаемого ею князя Батурина. В ином случае даже жить не намерена и покончит жизнь самоубийством. Поначалу опекун сопротивлялся, но, когда влюбленная девица предприняла попытку отравиться, не стал брать грех на душу и дал согласие на этот брак.
– Но Николай хотя бы любил ее? Или это был банальный брак по расчету?
– Не знаю, но в день венчания он подарил ей «Христа в терновом венце».
– И что было дальше?
– После женитьбы князь привез супругу в Озерки и попытался стать настоящим помещиком. К сожалению, ни умения, ни склонности к занятию сельским хозяйством у Николая, как и у его батюшки, не было, и скоро игра в барина ему наскучила. Куда больше князя привлекали охота, визиты к соседям, танцы на балах и игра в карты. Жена же его, как на грех, оказалась домоседкой, выезжала неохотно, и скоро молодой муж стал тяготиться домом и все чаще исчезать по вечерам.
– Изменял?
– Может, и не изменял – этого мы уже не узнаем, – но за картами просиживал допоздна. Домой мог вернуться под утро, веселый, пахнущий табаком и вином… а его встречала не сомкнувшая за ночь глаз заплаканная жена. Следовали сцены ревности, упреки, мольбы. Он падал на колени, целовал ей руки, просил прощения. Супруги мирились, а на следующий вечер он снова исчезал.
– И чем все закончилось?
– Тем, что и должно было – промотал князь ее состояние.
– Если дела Батуриных были расстроены, то пропажа дорогой картины должна была стать для них тяжелым ударом, – заметила я. – Честно говоря, я не представляю, как такое вообще могло случиться. Это ведь не проходной двор был, а частное владение. Там же имелись надежные запоры, слуги, охрана.
– Значит, могло, раз она пропала.
– Но как?!
– Если верить документам, то еще накануне вечером картина висела на привычном месте в гостиной, а утром ее уже там не оказалось. Исчезновение полотна заметили, доложили хозяйке, та сильно разгневалась и тут же отправила нарочного в город за полицией. В ожидании прибытия представителя власти собрала слуг и сама учинила им допрос с пристрастием.
– Удалось что-нибудь выяснить?
– Нет. Если слуги и знали что, то сказать не успели. Вернулся с утренней верховой прогулки Николай и приказал прекратить допрос.
– Но почему?
Губы Бардина искривились в усмешке:
– Неизвестно. Просто приказал, и все. Князья в те времена, знаете ли, в собственных владениях были полноправными хозяевами и отчета в своих действиях никому не давали.
– Даже супруге?
– В данном случае даже ей. Судя по записям в ее дневнике, княгиня не однажды пыталась поговорить с мужем на эту тему, но он всякий раз просто поворачивался и уходил. Она так ничего от него и не добилась.
– Но ведь картина дорого стоила… Неужели ему не было жаль ее потерять? Какая странная история.
– Ну, это как посмотреть. Случались и постраннее. А что касается стоимости… то не деньги здесь главное. Если бы потеря исчислялась только в золотых червонцах, вокруг этой истории не бушевало бы столько страстей. Дело было в другом. Как я уже упоминал, картина являлась своего рода семейным талисманом Батуриных, переходила от одного старшего сына к другому, а те в свою очередь дарили ее своим женам. Исчезновение картины было расценено княгиней как дурной знак.
– Суеверие, – неуверенно сказала я.
– Суеверие. Только после этого счастье окончательно отвернулось от Батуриных. Князь Николай погиб в застенках ЧК. Их старший сын Глеб был расстрелян вместе с другими юнкерами. Княгиня покончила жизнь самоубийством.
– А остальные дети?
– Что? – в глазах Батурина читалось недоумение.