жно: обувь, белье, палаточные полотнища».
Правительственная пропаганда попыталась представить более оптимистичную картину событий. Сообщали, что войска, движимые «могучим революционным порывом, перешли в наступление», было захвачено 90 орудий, более 400 пулеметов, до 36 тысяч пленных, однако, «собравшись с силами, внешний враг… перешел в наступление». А потому теперь требовалось «спасать свободы, спасать Родину». Последовали и репрессии: солдат, сдавшихся в ходе наступления, считали предателями, им было отказано в помощи Красного Креста.
Руководителей армейских комитетов, пытавшихся на митингах агитировать за наступление, с руганью стаскивали с трибуны. Напротив, большевик, заявивший о том, что латышские стрелки приняли решение не воевать, встретил одобрение. Росло недовольство правительственными комиссарами. Был случай, когда солдаты убили одного из них, несмотря на то что он сам вел их в наступление. Подозревали, что комиссары вели двойную игру: уговаривали солдат, а сами секретничали с офицерами. Порой и офицеры признавали после ранения в бесполезной атаке, что «вспышка идеологии барина, офицера, патриота, либерала, националиста, заставившая… уговорить полк и бросить еще несколько тысяч человек под пули, улеглась»[88]. Восстанавливать дисциплину в армии было некому. Уже после революции один журналист отмечал:
Сущность демагогии – не в том, что она расковывает стихийные чувства толпы. Ее сущность в том, что она направляет по политическому руслу неполитические стихийные рефлексы. Она пользуется для политических целей неполитическими средствами. В этом ее неискренняя, обманная природа. Ради своих корыстных расчетов демагог старается разбудить в слушателях первобытную жажду крови…
Однако российские политики продолжали свои привычные – доктринально-политические – игры.
Провал летнего наступлении и грубые попытки прессы обвинить в этом то «революционизированных» солдат, то скрывавшихся в армии «бывших жандармов и городовых» вызвали ответную – и не менее голословную – реакцию большевиков. «Пролетарий» опубликовал две статьи И. В. Сталина, в которых он связал причину поражений с «общей неподготовленностью к наступлению, превратившей это наступление в авантюру». Он потребовал участия солдат в ведущемся Ставкой расследовании хода отступления из Тарнополя и установления контроля нижних чинов над действиями своих начальников с правом замены всех подозреваемых. В противном случае, предупреждал он, «кто может ручаться, что после того, как „провоцировали“ сдачу Тарнополя, не „спровоцируют“ еще сдачу Риги и Петрограда для того, чтобы, подорвав престиж революции, утвердить потом на ее развалинах ненавистные старые порядки?». Это заявление было сделано 18 августа. Рига была оставлена два дня спустя.
Выпад Л. Д. Троцкого был более изощренным. Наступление он назвал «самым лучшим подарком для кайзера»: «Вильгельм получил возможность ответить контрнаступлением», которое чревато опасностью для российской столицы. В этом виновато Временное правительство, «плясавшее под дудку кадетских империалистов», а заодно и поддержавших авантюру эсеров и меньшевиков. Похоже, по части демагогического возбуждения страстей большевики переиграли всех.
«ЗАГАДКА» ИЮЛЬСКИХ ДНЕЙ
Психика населения была возбуждена до крайности. Люди, конечно, «подзуживались» извне. Об этом свидетельствует кровавое столкновение солдат с петергофскими юнкерами, выступившими 21 июня 1917 года с лозунгами: «Да здравствуют Керенский и Брусилов!», «Долой шпионаж!», «Честь свободной России дороже жизни!», «Да здравствует Временное правительство и съезд!» (Советов. – В. Б.). Солдаты запасного батальона объясняли свой поступок тем, что им «надоело ждать» (вероятно, они устали от неопределенности: то ли война, то ли мир), их раздражало то, что «партии между собой борются, а дела никакого не видно». Непонимание логики действий политических верхов обернулось немотивированным ожесточением. Примерно так понял ситуацию представитель следственной комиссии, определивший настроение солдат как «пугачевщину». «Эту массу [солдат] можно вести куда угодно и для чего угодно, – докладывал он. – Крайняя бессознательность ее прямо-таки поражает. Нисколько не отличается от этой массы и сам предводительствовавший кучкой солдат подпрапорщик Богданов». Впрочем, ближайшую причину агрессивности солдат все же нашли: солдаты отомстили будущим офицерам за то, что те не участвовали в «их» антивоенной демонстрации 18 июня в Петрограде. Получалось, что «борьба за мир» приобрела братоубийственный характер.
Писатель Ф. Д. Крюков считал, что сила армии в среднем солдате. Впрочем, в силу «толстовской» традиции он его идеализировал:
…Самое выпуклое в его духовном облике… та мягкая душевная округлость, в которой есть всего: и покорная готовность на всякое дело, какое укажут, и философия фатализма, питающая непоколебимое равнодушие к существу и смыслу поручаемого, и ленца, и удивительная способность применяться к любому делу и делать его с бескорыстным, чисто артистическим увлечением.
Трудно сказать, как эти черты «среднего» солдата писатель (некоторые считали его настоящим автором «Тихого Дона») подсмотрел, как они проявили себя в 1917 году. В то время бросалось в глаза нечто иное. «Средние» сделались незаметными. На первый план выдвинулся иной типаж.
На фоне таких представлений о вооруженном народе разразился правительственный кризис. 2 июля кадетские министры, не отказавшись от признания соглашения социалистов с Центральной радой (якобы предрешавшего волю Учредительного собрания), вышли из коалиционного кабинета. Они рассчитывали на пробуждение недовольства «мазепинцами» и активизацию сторонников «единой и неделимой». Чтобы избежать упреков в великодержавии, кадеты тут же сочинили ни к чему не обязывающую резолюцию:
В развитие программы партии принять принцип областной автономии Украины; образовать комиссию при ЦК по выработке для внесения в Учредительное собрание законопроекта об областной автономии Украины с сохранением государственного единства России и при строгом обеспечении общегосударственных интересов.
Впрочем, в то, что подлинной причиной отставки министров-кадетов был украинский вопрос, мало кто верил. М. В. Алексеев писал премьеру Г. Е. Львову:
Тяжелым ударом было для России решение министров Партии народной свободы уйти и снять с себя ответственность за творящееся. Я имел еще надежду, что ВЫ останетесь во главе правительства и своим нравственным авторитетом сдержите движение ваших оставшихся сотрудников в сторону гибели отечества.
Опасения оказавшегося не у дел генерала были небеспочвенны. Всякие пертурбации в верхах оборачивались беспорядками в низах.
Уже утром 3 июля слухи о правительственном кризисе поползли по столице. В 1‑м пулеметном полку анархисты провели митинг, на котором призвали к демонстрации против Временного правительства. Вместо полкового комитета, которым руководили большевики, был избран временный революционный комитет, который возглавили анархисты. Пулеметчики реквизировали около трех десятков грузовиков, украсили их красными и черными знаменами, установили на них пулеметы и отправились в город, предварительно направив делегатов на предприятия Выборгской стороны и на Путиловский завод. Предполагалось, что это будет демонстрация устрашения: на знаменах красовались лозунги «Да погибнет буржуазия от наших пулеметов!», «Берегись, капитал, булат и пулемет сокрушат тебя!».
Свергать Временное правительство вроде бы никто не собирался – пулеметчики попросту не желали отправляться на фронт. Если верить П. Е. Дыбенко, он специально спросил Ленина о вооруженном выступлении. «Вождь» якобы предупредил: восстания не надо, предполагается демонстрация, «смотрите не набедокурьте!». «Законопослушный» Дыбенко заверил: «Мы люди скромные и вперед батьки в пекло не полезем». Это было похоже на позднейшую выдумку. По некоторым сведениям, еще 2 июля на совещании группы анархистов было принято решение инициировать вооруженное восстание против правительства. Однако призыв «Вся власть Советам!» анархисты принципиально отвергли как «чужой». Они предпочитали лозунг «безвластья»: «Долой Временное правительство! За Советы!»
Со стороны события разворачивались так: «С раннего утра 3 июля по Фурштадской улице к Таврическому дворцу началось движение большевизированных войсковых частей и толп вооруженных рабочих… Заметно было их сильное волнение, неуверенность и даже трусость…» В общем, солдаты вели себя так, как полагается вести постепенно разбухающей и потому смелеющей толпе. Во второй половине дня на Выборгской стороне появились первые колонны рабочих, которые прихватили с собой те самые знамена, которыми снабдили их большевики еще 18 июня. Тем временем в центре города появились грузовики с пулеметами. Прозвучали револьверные выстрелы в воздух, затем пулеметчики принялись палить поверх голов. Поднялась паника, появились случайные жертвы. К центру города тем временем приближалась 30-тысячная колонна рабочих Путиловского завода. На Сенной площади ее обстреляли из пулеметов с колокольни – этот момент запечатлен на известном фотоснимке, который в советское время комментировался как «расстрел Временным правительством мирной демонстрации».
Вопреки представлениям о давно планировавшемся заговоре, июльский кризис застал лидеров большевиков врасплох. Ленин находился на даче В. Д. Бонч-Бруевича в Нейволе. Ход заседаний рабочей секции Петроградского Совета, где тон задавал Г. Е. Зиновьев, демонстрировал, что большевики вяло отреагировали на кризис правительственного кабинета и не задумывались о его последствиях. Известие о том, что к Таврическому дворцу идут Пулеметный и Гренадерский полки, прогремело как гром среди ясного неба: Л. Б. Каменев предлагал срочно избрать комиссию для того, чтобы придать выступлению мирный характер. Лишь в связи с выступлениями анархиста И. С. Блейхмана и неизвестного представителя меньшевиков-интернационалистов члены рабочей секции приняли резолюцию о желательности перехода власти к съезду Советов.