гналы особенно ценны[96].
Так называемый жест-эмблема — один из самых очевидных сигналов языка тела. Это жест, передающий определенный смысл — например, мы пожимаем плечами, если хотим выразить незнание или беспомощность, а если хотим выразить одобрение, показываем для этого соединенные большой и указательный пальцы. Эмблемы в разных культурах разнятся. Жест, напоминающий тот, что европейцы называют «помахать на прощание», означает «поди сюда» в Индии.
Многие эмблемы четко выражают эмоцию — такую, например, как гнев или презрение. Французы выражают гнев, вскидывая кулак в воздухе и удерживая бицепс другой рукой. Американцы иногда в знак презрения показывают средний палец. В любой конкретной культуре смысл всех эмблем ясен почти для всех.
Люди, пытающиеся подавить выражение эмоции, редко воспроизводят ее эмблему обычным способом. Но иногда они частично демонстрируют, а затем быстро меняют эмблему эмоции, которую хотят подавить. Или же они могут демонстрировать ее необычным образом.
В рамках одного особенно смелого эксперимента Экман заснял профессора в процессе агрессивного допроса студентов, чьи карьерные перспективы сильно пострадали бы, если бы они попали к нему в немилость[97]. Эксперимент был направлен на то, чтобы вызвать гнев и презрение к профессору — эмоции, которые студенты, конечно же, захотят подавить. Когда Экман позднее рассказал одной из участниц, что она положила вытянутый средний палец руки на колено, развернув его в направлении профессора, ни она, ни сам профессор не могли в это поверить. И все-таки свидетельство существования таких частичных эмблем (частичных, потому что они не даются в своей обычной очевидной манере) безошибочно угадывается в записях собеседований.
Другие характерные жесты также дают полезные ключи к эмоциям. Неточные жесты рук и выражение лиц, например, часто сопровождают нормальный поток речи. Использование этих жестов, или «иллюстраторов», сильно варьируется от культуры к культуре и от человека к человеку в одной и той же культуре. Но если нормальные паттерны поведения отдельного индивида известны, отклонения от них иногда являются хорошим признаком повышенного возбуждения. В частности, речь людей, вовлеченных в обман, как правило, сопровождается меньшим количеством иллюстраторов. Поскольку все их внимание сосредоточено на обмане, они, по всей видимости, лишены способности воспроизводить привычные паттерны жестикуляции.
САМООБМАН
Если лгуны полагают, что делают все правильно, наблюдатели могут не иметь возможности распознать симптомы чувства вины, потому что их не будет. С учетом этого Роберт Трайверс считает, что первым шагом к эффективному обману часто становится самообман, поскольку чем лучше «правда скрыта от сознательного разума, тем она лучше скрыта от других»[98]. Он описывает эволюционную «гонку вооружений», в которой способность к самообману борется со способностью выявлять обман.
Широкие исследования показывают, что самообман и в самом деле носит широкое распространение и высокоэффективен. Люди склонны интерпретировать свои действия в самом выгодном свете, создавая сложные системы убеждений, испещренных выгодными им самим предубеждениями[99].
Некоторые наблюдатели принимают наши очевидные навыки самообмана за доказательство того, что мы можем свободно, по своему усмотрению передавать дезинформацию. Эта интерпретация имплицитно зиждется на традиционном убеждении, что чувство вины, хотя оно и социально полезно, невыгодно для индивида (см. главу II). Оно фокусируется исключительно на издержках людей, выдающих свои внутренние чувства, и тем самым упускает из виду утверждение модели обязательства, согласно которому чувство вины может каким-то образом давать преимущество индивиду. Мы, например, видели, что слава совестливого человека может сделать кого-то привлекательным партнером в предприятиях, которые требуют доверия (глава III); и что она может помочь преодолеть проблемы сдерживания импульсов, связанные с ориентированностью психологического механизма награды на настоящий момент (глава IV).
Либо одно, либо другое. Идеальный самообман поможет нам, конечно, быть убедительным обманщиком. Но по принципу полного разоблачения, обсуждавшемуся в главе V, он также устранит преимущества, которые возникают благодаря тому, что о вас известно: вы можете испытывать чувство вины. Неспособность предоставить доказательство своей принадлежности к предпочтительной категории, напомним, создает предпосылки, чтобы быть причисленным к менее предпочтительной категории.
В главе III мы видели, что относительное преимущество способности к успешному сотрудничеству падает по мере снижения в популяции доли людей, обладающих этой способностью. Если почти все наделены способностью к идеальному самообману, лишь немногие люди будут способны успешно сотрудничать, и преимущество, которое имеет тот, у кого неидеальная способность к самообману, тогда становится решающим. Естественный отбор начнет в этом случае благоприятствовать индивидам с меньшей способностью к самообману.
Эти наблюдения говорят нам о том, что у самообмана есть преимущества только до определенного предела. Когда он становится в достаточной мере распространен, он начинает оказывать медвежью услугу. Единственным устойчивым исходом будет такой, при котором по крайней мере некоторые люди имеют менее чем идеальную способность к самообману.
Широкие исследования выявили множество статистически надежных ключей к эмоциям, которые чувствуют люди. Мы видели, что эти ключи едва ли возникли из-за их способности передавать информацию. С точки зрения Дарвина, они появились по совершенно независимым причинам. Но учитывая тот факт, что они существуют, по каким бы причинам они ни существовали, они, очевидно, могут попадать под давление отбора из-за своей роли сигналов. В конце концов, мы знаем, что индивидуальные различия в эмоциональной отзывчивости — наследственные, во всяком случае, частично[100]. Так что если, например, надежность и способность краснеть сопровождают друг друга и если репутация надежного человека выгодна, давление отбора может очевидным образом повлиять и на тенденцию краснеть, и на вгоняющую в краску эмоцию.
Один из доводов в пользу модели обязательства состоит в том, что она согласуется в деталях со многими важными ограничениями, накладываемыми теорией естественного отбора. Это едва ли решающее свидетельство в ее пользу, поскольку она была, очевидно, построена с учетом этих требований. Всегда можно справиться со всеми известными теоретическими ограничениями, сконструировав достаточно сложную историю. И тем не менее модель обязательства очень проста, ее вполне может понять даже старшеклассник. Она не стремится к непротиворечивости за счет экономии.
В силу своего умения приспосабливаться к целому ряду важных ограничений относительно простым образом модель обязательства заслуживает хотя бы дополнительного рассмотрения. Я попытался столкнуть ее с максимально разнообразным числом фактов, некоторые из этих фактов были оригинальными, но большинство — позаимствовано из работ других ученых. Результаты данного эксперимента, хотя и ни в коем случае не являются окончательными, укрепили мою веру в эту модель. В последующих главах мы будем рассматривать эти свидетельства.
VII. ПРЕДСКАЗАНИЕ СОТРУДНИЧЕСТВА
Теперь главные элементы, при помощи которых модель обязательства объясняет стратегическую роль эмоций, все на месте. В ее основе лежит проблема обязательства, как она представлена в различных формах дилеммы заключенного и в других распространенных стратегических интеракциях (таких как обман, сдерживание, торг и проблема брака, обсуждавшихся в главе III). Эти проблемы имеют широкое распространение, и тем, кто их решает, становятся доступны крупные материальные выигрыши. Решения требуют взятия обязательства вести себя не в соответствии со своим эгоистическим интересом, а эмоции — один из способов выполнения этих обязательств. Но самих по себе их недостаточно. Должны быть и какие-то средства, при помощи которых окружающие могут выявить наличие этих эмоций.
Мы видели два разных пути выведения таких заключений. Первый — это репутация. В соответствии с моделью эгоистического интереса репутация важна не особенно — ведь мы редко становимся свидетелями того, как на самом деле ведут себя люди в ситуациях, в которых испытывается их характер. Оппортунисты очевидным образом заинтересованы в том, чтобы казаться честными (или мстительными, или любящими), и это жестко ограничивает то, что мы можем узнать, наблюдая за их поведением. В главе IV, однако, мы видели, что такой взгляд на репутацию упускает из виду хорошо известные свойства психологического механизма вознаграждения. Оппортунист может хотеть выглядеть тем или иным образом, но вот проблема: как этого добиться. Напомним, трудность состоит в том, что материальные награды от оппортунистического поведения часто поступают сразу, тогда как издержки приходятся на будущее. С учетом тенденции механизма вознаграждения к сильному дисконтированию будущего для того, кого волнует только материальное вознаграждение, будет не по силам просто сымитировать неоппортунистическое поведение.
Второй способ выявить эмоциональные склонности — воспользоваться физическими и поведенческими ключами. Если эти сигналы были бы полностью контролируемыми, очевидно, что они не дали бы никакой полезной информации. Чтобы сигнал был надежным, его должно быть слишком затратно подделывать. Как мы видели в главе VI, таких сигналов об эмоциональной склонности, по-видимому, существует немало. Выражение лица, голос, поза и тому подобные вещи — не идеальные способы измерения возбуждения в любом случае, но они все-таки передают статистически надежную информацию. Однако остается вопрос, работают ли они в ситуациях, рассматриваемых в рамках проблемы обязательства.