– И она пошла?
– Да.
– И с тех пор жила счастливо?
– Лишь тогда, когда дети были добры к ней. Ты уже знаешь, что все истории должны заканчиваться словами «с тех пор была счастлива», верно?
Керенса кивнула с важным видом.
– Ну что же, вот поэтому дети должны быть добры к своим гувернанткам. И когда Робби приедет к нам, ты будешь хорошей девочкой, иначе она будет несчастлива и я буду несчастлива.
– И Лей, и Пэдноллер, и Фрит... все они тоже будут несчастливы, – сказала Керенса, и при мысли о таком количестве несчастливых ее глаза заблестели от слез. Временами она очень походила на свою мать.
Аманда нежно поцеловала ее.
– Мы должны будем сделать все, что в наших силах, чтобы они все были счастливы, – сказала она.
А Керенса энергично закивала.
Мисс Робинсон прислала из поместья леди Эггер пространное письмо:
«Моя дорогая Аманда – полагаю, что мне следовало бы написать «миссис Стокланд», – меня необыкновенно обрадовало Ваше письмо. Значит, Вы замужем, у Вас есть ребенок и Вы ждете еще одного! Какие прекрасные новости. И маленький мальчик Лилит живет с Вами! Как Вы знаете, я прожила здесь уже несколько лет, но моя дражайшая Дженет, самая младшая, примерно через год отправляется в пансион для девиц. Я должна была бы побыть с ней еще год, но когда я представляю Вас с маленькой дочерью, мальчиком и еще не родившимся дорогим малюткой... то думаю, что на самом деле Вы прежде всех имеете право рассчитывать на мою помощь...»
Аманда улыбнулась, читая это письмо; она живо представила себе встревоженные глаза за стеклами очков и трогательную улыбку, которой мисс Робинсон пыталась изображать бойкую беспечность и уверенность в своей значительности.
Именно такой власти и хотела Аманда – власти делать людей счастливыми. Она предполагала, что этого же хотели и Уильям, и Давид Янг. Она очень напоминала их в мелочах; разница заключалась в том, что, говоря о людях, они представляли себе массы людей, а она думала об отдельных личностях. Она хотела дать счастье немногим окружающим ее – мисс Робинсон, Лилит, Керенсе, Лею... а больше всего Хескету. Выполнение своей небольшой задачи приносило ей глубокое удовлетворение, а их далеко идущие планы оканчивались крахом и разочарованием.
Мисс Робинсон приехала на Уимпоул-стрит незадолго до рождения второго ребенка Аманды.
Роды были легкими. Поднявшись утром, Аманда и не думала, что в тот день все может случиться, а уже в два часа пополудни ее сын лежал с ней рядом. Прежде чем позволить себе отдых, она должна была увидеть Хескета.
Она лежала и улыбалась ему.
– Мальчик, Хескет. Красивый... здоровый мальчик. Ты помнишь свое обещание?
– Помню, Аманда.
– Видишь? Вот он, и я хорошо себя чувствую.
Он опустился у кровати на колени и уткнулся лицом в ее плечо.
– Ты была права, Аманда. Ты была права.
Страхи остались в прошлом. Белла ушла навсегда, остался Хескет и его счастливая семья.
Доминик привлекал внимание своей красотой, будучи еще младенцем. Он был спокойным ребенком и почти никогда не плакал. У него было крепкое, красивое тельце, но особенно хороши были его синие глаза. Большие и ясные, они, казалось, смотрели на мир необыкновенно мудро. Аманда страстно любила его, не совсем так, как она любила Керенсу. Керенса с первого дня была необыкновенно энергичным младенцем – с хорошим аппетитом, требовательная, она сердито вопила по малейшему поводу; она держала мать в постоянном страхе, что вот-вот лопнет или задохнется.
– Со вторым ребенком все по-другому, – говорила нянька. – Вы уже знаете, что они не такие хрупкие, какими кажутся.
– Мне еще не приходилось видеть такого совершенного младенца! – сказала акушерка.
И даже нянька что-то такое приговаривала, обмывая Доминика.
Лея и Керенсу привели, чтобы показать им малыша.
– Мама, – недовольно проговорила Керенса, – я бы хотела, чтобы он был побольше. Этот слишком маленький.
Лей взял младенца за ручку.
– Смотри, Керри. Смотри, как он ухватил меня за руку.
– Он мою тоже схватит. Правда, беби?
Керенса стремительно наклонилась над лицом малютки.
– Осторожнее, дорогая! Осторожнее! – предупредила Аманда. Младенец никак не реагировал на суету, окружающих его людей.
– А он не боится, правда, беби? – говорила Керенса. – О, но мне же хотелось большого малыша. Я бы хотела такого, который мог бы ходить и разговаривать. А теперь, я думаю, нам придется его учить!
Она снова резко наклонилась к личику младенца, который лежал и улыбался.
Ужасный страх не отпускал Аманду. Возможно, он зародился в тот момент, когда Керенса так резко и близко склонила свое лицо к младенцу. Она не переставала думать о его немигающем взгляде. После этого она постоянно наблюдала за ним и обратила внимание на то, что он реагировал на все звуки, но не обращал внимания на то, что находилось у него перед глазами.
Неужели эти ясные и красивые глаза не были такими, как у других детей?
Она помахивала рукой у лица младенца, но его взгляд не двигался за движением ее руки. Он лежал... улыбаясь... не моргая.
Она была ужасно напугана, но не сказала никому ни слова... даже Лилит, и, уж конечно, Хескету.
Этого не могло быть. Почему так должно быть?
Совершенно очевидно, что она не могла не поделиться своими ужасными опасениями хоть с кем-нибудь, и когда повидать младенца пришел Фрит, она поняла, что именно с этим старым своим другом, к которому она уже и раньше обращалась в трудную минуту, ей и следует теперь посоветоваться.
– Фрит, – сказала она, – я рада, что мы одни. Я хочу поговорить с тобой. О малыше.
– Что такое, Аманда?
– Я ужасно волнуюсь. Его глаза... С ними что-то странное. Он... похоже, он ничего не видит. Он не реагирует на свет. А когда я машу рукой у его лица, он не моргает. Кажется, что он не замечает движения.
Фрит взял малыша и понес его к окну. Аманда последовала за ним. О, Фрит, думала она, скажи, что с ним все в порядке. Скажи мне, что я глупая, суматошная и напрашиваюсь на неприятности. Скажи мне так.
Но Фрит молчал, молчал томительно долго.
– Фрит... в чем дело? Почему ты молчишь?
– Я не знаю, что сказать.
– Фрит... он не... слепой же!
– Аманда, дорогая, я ничего не могу сказать. Я... просто не знаю.
– Странно, Фрит. Ты ведь не можешь этого отрицать. У него что-то странное с глазами.
– Может быть, это не полная слепота. Это может быть что-то незначительное... что-то такое, что можно исправить.
– О, Фрит, что мне делать?
Фрит отошел от окна. Она села, и он передал ей ребенка.
– Прежде всего, – сказал он, – нам следует узнать мнение специалиста. Я поговорю с Хескетом.
– Нет! – воскликнула она.
– Почему?
– Я не хочу, чтобы он волновался. Думаю, я просто паникую. Да-да. Должно быть, так. Ты ведь знаешь, я довольно неразумна. Я всегда была такой, верно? Я вечно фантазировала. Думаю, что на самом деле все в порядке. А ты как считаешь, Фрит? Согласен со мной?
– Может быть, ты права, Аманда.
– Фрит... Фрит... что я буду делать?
– Ты действительно не хочешь ничего говорить Хескету? Дорогая, было бы разумнее сразу ему сказать.
– Нет. Нет! Я хочу удостовериться, что все в порядке... Хескет так хотел сына... больше, чем дочь. Казалось, все так удачно. О, Фрит, я этого не вынесу... не могу. Мне не верится. О, Фрит, я не могу омрачать счастье Хескета своими страхами. А ведь это пустые страхи. Я знаю, что это так.
– Дорогая Аманда! – сказал Фрит, не глядя на нее. Она испугалась, потому что в его манере говорить не осталось и следа привычного для него легкомыслия, в голосе слышалась серьезность, ужаснувшая ее.
– Поговори со мной, Фрит, – умоляюще сказала она. – Скажи мне, что я не права... скажи мне, что я дурочка. Скажи мне, что я фантазерка... зря себя мучаю...
Он подошел и положил руку на ее плечо.
– Аманда, необходимо как можно быстрее проверить зрение ребенка. Можно что-то сделать... если окажется, что необходимо что-то делать. В нынешнее время делается много удивительных вещей. Ты не должна сразу отчаиваться.
– Я в отчаянии, Фрит, я в отчаянии.
– На тебя это не похоже, Аманда. Мы ведь ничего еще не знаем. Его глаза могут быть в полном порядке. Но... ради того, чтобы рассеять твои сомнения... мы должны немедленно узнать мнение специалиста. Я знаю человека, который лучше всех в Лондоне разбирается в глазных болезнях. Я немедленно отправлюсь к нему и договорюсь, чтобы ты завтра показала ему ребенка. Ну как? Хескету можно ничего не говорить, пока ты не побываешь у этого врача. Мы с тобой пойдем к нему втайне от всех, ну как?
– О да, Фрит, пожалуйста. – В ее глазах стояли слезы. – Ты чудесный друг, и всегда был таким. Ты по-настоящему чудесный человек.
После ее слов к нему вернулась его обычная непринужденная манера держаться, и он рассмеялся.
– Ах, Аманда, как всегда, не умеешь отделить овец от козлищ! Я нечестивый грешник, и ты это знаешь.
– Нет, Фрит, нет! Он погладил ее руки.
– Не надо слез. Не надо волнений. Все будет хорошо. Я чувствую, что все будет хорошо. А если и не так, что-то можно будет сделать. А теперь я иду повидать этого моего приятеля, специалиста-глазника. Пожалуйста, улыбйись. По-моему, слышны шаги Хескета.
Вошел Хескет.
– Как я рад тебя видеть, Фрит! Любуешься нашим сыном?
– Просто один из волхвов пришел засвидетельствовать свое почтение, – пошутил Фрит.
Аманда молча наблюдала за ними. «О Боже, – молила она, – даруй ему зрение. Пусть он будет зрячим!»
Из всех детей – а теперь, вместе с Леем, их было четверо – самым любимым был Доминик. Даже Керенса была с ним нежна, у нее менялся голос, когда она разговаривала со своим маленьким братом. Трогательно было наблюдать за игрой детей в детской комнате, видеть, как Керенса и Лей, позволявшие себе в обращении друг с другом резкости, менялись, когда в игру вступал Доминик.