Чичибабин мучительно переживал отъезд из Харькова своих друзей – и благословлял их бегство:
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему – поклон.
Остающемуся – братство.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара.
Уходящему – рожок.
Остающемуся – кара.
Всяка доля по уму:
и хорошая, и злая.
Уходящего – пойму.
Остающегося – знаю.
Край души, больная Русь, –
перезвонность, первозданность
(с уходящим – помирюсь,
с остающимся – останусь) –
дай нам, вьюжен и ледов,
безрассуден и непомнящ,
уходящему – любовь,
остающемуся – помощь.
Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
выбирает каждый между:
уходящий – меч и труд,
остающийся – надежду.
Но в конце пути сияй,
по заветам Саваофа,
уходящему – Синай,
остающимся – Голгофа.
Я устал рубить с плеча,
мерить временным безмерность.
Уходящему – печаль,
остающемуся – верность.
Благословение борется здесь с горечью, с мыслью о России, оставленной ее сынами. Равновесие неустойчиво, и в другом стихотворении горечь вырвалась на первое место. Хотя по-прежнему – без ненависти к уезжающим. Только с болью:
…Броня державного кордона
как решето.
Вам светит Гарвард и Сорбонна,
а нам-то что?
Пусть будут счастливы, по мне хоть
в любой дали, –
но всем живым нельзя уехать,
с живой земли,
С той, чья судьба еще не стерта
в ночах стыда,
а если с мертвой, то на черта
и жить тогда?..
Это не риторика, не пустые слова. Чичибабин не мог отделить себя от России, не мог отделить Россию от себя. В «Красных помидорах» он пишет о своей личной беде, о потере свободы, но в образном строе стихотворения эта беда, помимо логики, становится бедой России, и даже не только нынешней, а во все века истории:
Кончусь, останусь жив ли, –
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.
Школьные коридоры,
тихие, не звенят…
Красные помидоры
кушайте без меня.
Как я дошел до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой…
Точно так же становятся личной бедой границы, рассекшие страну. Они все шли по его сердцу и разрывали его. Болезненно чувствительный к праву другого, к чужой обиде, Чичибабин считал себя обязанным не противиться борцам за незалежность и голосовал за независимость Украины. Но когда раздел совершился – он пережил его как собственную смерть. Вернее, он просто не пережил его.
…С мороза душу в адский жар
впихнули голышом, –
я с родины не уезжал,
за что ее лишен?
Какой нас дьявол ввел в соблазн,
и мы-то кто при нем?
Но в мире нет ее пространств
и нет ее времен.
Исчезла вдруг с лица земли
тайком в один из дней,
а мы, как надо, не смогли
и попрощаться с ней.
Что больше нет ее, понять
живому не дано:
ведь родина – она как мать,
она и мы – одно…
…
Из века в век, из рода в род
венцы ее племен
Бог собирал в один народ, –
но Божий враг силен.
И чьи мы дочки и сыны
во тьме глухих годин,
того народа, той страны
не стало в миг один.
При нас космический костер
беспомощно потух.
Мы просвистали свой простор,
проматерили дух.
К нам обернулась бездной высь,
и меркнет Божий свет…
Мы в той отчизне родились,
которой больше нет.
Эти стихи вне политики. Просто о боли. Чичибабин, может быть, и еще раз проголосовал бы – против себя – за других…
Спокойно днюет и ночует,
кто за собой вины не чует.
Он свой своим в своем дому,
и не в чем каяться ему.
Он в хоровом негодованье
отверг и мысль о покаянье, –
а я и в множестве один.
На мне одном сто тысяч вин.
На мне лежит со дня рожденья
проклятье богоотпаденья,
и что такое русский бунт,
и сколько стоит лиха фунт.
И тучи кровью моросили,
когда погибло пол-России
в братоубийственной войне, –
и эта кровь всегда на мне.
Для Чичибабина национализм – ругательное слово. Всякий национализм. Достается и русским, и украинским националистам. Нет даже оговорки о различии умеренного национализма (цивилизованного предпочтения национальных интересов) от национального экстремизма. В этом (как и во многом другом) его мысль очень прямолинейна. Я не мог его убедить, например, что без Петра не было бы Пушкина. Есть вещи, которые он всегда ненавидит: деспотизм, национализм, подлость, жестокость. Но никогда нет ненависти к народу. Украине посвящено несколько стихотворений Чичибабина. Русским он чувствует себя на юге, а в Москве – «хохлом». Это две стороны одной души, и она разорвана демагогами, политическими честолюбцами… Ему ненавистны паспорта, анкеты, границы:
Анкетный черт, скорее рви и прячь их!
Я жил без них, о предках не тужа,
а как возник, узнай у русских прачек,
спроси о том умельца-латыша.
Во мне, как свет, небесна и свежа,
приемля в дар огонь лучей палящих,
смеется кровь прабабушек-полячек
и Украины вольная душа.
Чтоб жить с людьми, влюбляться и скитаться,
от трудовых корней не отрешен,
я б мог родиться негром иль китайцем.
Творить и думать – вот что хорошо.
А для анкет на кой мне черт рождаться?
Я – человек, вот все мое гражданство.
Можно сказать, что Чичибабин – гражданин мира, космополит. И это верно. Но космополит, который жить не может без своей большой России. Поэзия Чичибабина – живое доказательство, что гражданин мира может любить свою родину страстно и нежно, что патриотизм связан с чужеедством не по природе своей, а по грехам человеческим, по подсознательному желанию найти предмет ненависти и излить на него свою злобу.
В Чичибабине злобы нет. Есть вспыльчивость, горячность, а злобы нет. Слишком много любви, и любовь гасит вспышки гнева.
В творчестве Чичибабина, как в его любимцах, Пушкине и Толстом, любовь раскрывается во всех своих ипостасях: как эрос, филио и агапэ. Это и дружество, щедро диктующее стихи на случай, и крики совести, и «звериное» чувство, заставляющее птиц петь, оленей – драться за самку. Одно очень важное стихотворение Чичибабина называется «Битва»:
В ночном, горячем, спутанном лесу,
где хмурый хмель, смола и паутина,
вбирая в ноздри беглую красу,
летят самцы на брачный поединок.
И вот, чертя смертельные круги,
хрипя и пенясь чувственною бурей,
рога в рога ударятся враги,
и дрогнет мир, обрызган кровью бурой.
И будет битва, яростью равна,
шатать стволы, гореть в огромных ранах.
И будет ждать, покорная она,
дрожа душой за одного из равных…
В поэзии, как в свадебном лесу,
но только тех, кто цельностью означен,
земные страсти весело несут
в большую жизнь – к паденьям и удачам.
Ну, вот и я сквозь заросли искусств
несусь по строфам шумным и росистым
на милый зов, на роковой искус –
с великолепным недругом сразиться.
Поэзия Чичибабина пульсирует в поле напряжения, созданном Совестью и Страстью. Его специальность – жизнь. Ему некогда думать о литературном изяществе. Он посвятил оду неказистой птице – воробью. Он чувствует себя верблюдом среди литературных скакунов:
Он тащит груз, а сам грустит по сини,
он от любовной ярости вопит.
Его терпенье пестуют пустыни.
Я весь в него – от песен до копыт.
Не надо дурно думать о верблюде.
Его черты брезгливы, но добры.
Ты погляди, ведь он древней домбры
и знает то, чего не знают люди.
Шагает, шею шепота вытягивая,
проносит ношу, царственен и худ, –
песчаный лебедин, печальный работяга,