Чанцзян жибао, Ухань, 17.04-1996), чью точку зрения я разделяю. Здесь он единодушен с толкованием «тупости» Нин Юя, предложенным Джеймсом Леггом (1814–1897) в его образцовом для англоязычного мира переводе Лунь юй:
«В первой половине его гражданского поприща владение Вэй[384] было спокойным и преуспевающим, и Нин Вэй «мудро» отстранился от своих обязанностей. Однако затем начались беспорядки. Князь был изгнан [632 до н. э. ].[385] Нин Юй мог бы теперь, как прочие благоразумные люди, держаться подальше от опасности. Но он, как казалось, «безрассудно» выбрал иной путь, став на сторону князя и разделив его участь. В конце концов ему удалось так устроить, что князь вернет себе власть и восстановит в своих владениях порядок» [см.: «Цзо-чжуань», 28-й год правления Си-гуна (632 до н. э.)]. К «умелым» действиям Нин Юя относится среди прочего подкуп врача,[386] благодаря чему он спас жизнь своему владыке [там же, 30-й год правления Си-гуна (630 до н. э.)].
Похоже, толкование Ян Шуаня и Джеймса Легга верно, на что указывает один раздел в Лунь юй [18.5], важнейшем конфуцианском сочинении. В переводе Р. Вильгельма (указ, соч., с. 179) данный раздел называется «Сумасшедший из Чу». Проходя мимо повозки Конфуция, он поет песню, которую я привожу в толковании Ян Шуаня:
«Ах, феникс, феникс, зачем явился ты в это время упадка добродетели? Прошлому и так уже не воспрепятствуешь. А вот к будущему можно подготовиться. Оставь свои тщетные старания! Кто ныне хочет служить государству, лишь подвергает себя опасности!».[387]
Чуский безумец притворяется сумасшедшим, чтобы уклониться от государственной службы, замечает Джеймс Легг в сноске к этому месту. Феникс — сулящая счастье птица, показывающаяся лишь тогда, когда в Поднебесной царит порядок. Здесь она появляется как образец для Конфуция, который полжизни странствовал по Китаю проповедником добродетели ради того, чтобы кто-то из правителей взял его к себе на службу. Он жаждал активным вмешательством в политическую жизнь улучшить тогдашнее скверное состояние общества. Чуский безумец своей песней дает понять Конфуцию, что лучше удалиться от пришедшего в упадок мира и довольствоваться безмятежной, спокойной жизнью отшельника. Но как раз бегство от мира было не по вкусу Конфуцию. Он предпочел разыгрывать глупца иначе, нежели отречением от мира, а именно без всякого учета грозящих опасностей, даже отмахиваясь от них, стать верным слугой государства. При этом имеется в виду правильно понятая верность, как ее однажды выразил дослужившийся до советника императора даоский монах Вэй Чжэн (580–643), т. е. верность обществу, а не личности властителя.
«Умным легче быть трусами», — считает немецкий богослов Карл Ранер (1904–1984) (см. Рудольф Вальтер (Walter) [Ред.]. Поощрение гражданского мужества («Anstiftung zur Zivilcourage»). Фрейбург, 1983, с. 77). Ведь интеллектуал, прежде чем решиться отстаивать прилюдно что-либо непопулярное, но, по его убеждению, правильное, чтобы затем из-за трусости или жалости к себе не каяться прилюдно, сперва тщательно взвесит все «за» и «против» той или иной общественной позиции и по возможности критически со всех сторон изучит свое собственное мнение. После всего этого обдумывания и взвешивания обычно его оставляет всякое мужество прекословить общественному мнению. А вот так называемому «глупцу» гражданское мужество как «добродетель сугубо субъективная» (Изо Камар-тен (Camartin). «О гражданском мужестве». Новая цюрихская газета, 20.02.1984, с. 21) дается зачастую легче. Его не мучают те многочисленные соображения, которые терзают «умного». О существовании иной, отличной от той, что дает Карл Ранер, связи между знанием и мужеством, свидетельствуют Нин Юй и Конфуций с их мудрой глупостью.
27.25. Сообразительность оберегать простодушием
«Небесный закон делает полное пустым и заполняет порожнее. Раз солнце в зените, то согласно небесному закону оно идет к закату, а находясь в самом низу земли, оно направляется к восходу».[388] Так говорится в Книге перемен под гексаграммой [15] «Смирение [ «Цянь»] — благородному человеку предстоит завершение» [пер. Ю. Щуцкого].
«…хороший торговец прячет подальше [свои товары], как будто [у него] ничего нет, а совершенномудрый, обладающий многими добродетелями, внешне стремится выглядеть глуповатым» [ «Ши цзи», гл. 63 «Жизнеописание Лао-цзы и Хань Фэя». Сыма Цянь. Исторические записки, т. 7. Пер. с кит. Р. Вяткина. М.: Наука, 1996, с. 38], говорил согласно Историческим запискам Сыма Цяня Лао-Цзы (ок. 604 — ок. 531 до н. э.) (см. введение к стратагеме 7). В другом месте, а именно в 45-й главе приписываемой Лао-Цзы книге Дао дэ цзин, говорится:
«Великое совершенство похоже на несовершенное, его действие бесконечно, великая полпота похожа на пустоту, ее действие неисчерпаемо. Великая прямота похожа на кривое; великое остроумие похоже на глупость; великий оратор похож на заику» (пер. Ян Хиншуна).
Эти слова Лао-цзы и приведенный выше отрывок из Книги перемен разъясняют следующую, связанную с Конфуцием историю.
«Осматривая храм Хуань-гуна, Конфуций заинтересовался сосудом, который назывался ючжи. «Как хорошо, что мне довелось увидеть этот сосуд! — воскликнул Конфуций. И, обернувшись к ученикам, добавил: — Принесите воды». Когда сосуд наполнили до половины — он стоял прямо, когда же налили доверху — перевернулся. «Прекрасно! Да ведь он держит полноту!» — изумленно воскликнул Конфуций. Стоявший рядом Цзы-гун спросил его: «Позвольте узнать — что значит «держит полноту»?» — «Прибавь — и нанесешь ущерб». — «Что значит — «прибавь — и нанесешь ущерб»?» — «Упадок начинается с расцвета, высшее наслаждение переходит в скорбь, солнце в зените — значит, начинает садиться, полнолуние ведет к ущербу. Поэтому мудрость сохраняется глупостью, образование и красноречие — невежеством, сила и мужество — страхом, богатство и преуспеяние — экономией, благодеяния и раздачи — воздержанием от них. Благодаря этим пяти вещам прежние ваны хранили Поднебесную и не утрачивали ее; пренебрежение же ими ведет к краху. Поэтому Лао-цзы говорит: «Верные этому пути избегают полноты; ведь изнашиваться, не превращаясь в нечто новое, может только неполный» [ «Хуайнань-цзы», 12-я глава «Отзвуки Дао» («Дао ин»). Пер. Л. Померанцевой: Дао де цзин. Книга пути и благодати. М.: Эксмо, 2001, с. 286–287].[389]
Первой из пяти вещей, как мы видим, Конфуций называет «сохранение мудрости глупостью». Эта мысль в последующие времена, несомненно, оказывала ощутимое влияние на умы китайцев, как в случае с Сюнь Ю (157–214), помогшим Цао Цао в его усилиях по объединению Китая двенадцатью стратагемными предложениями. В своем историческом труде «Троецарствие» Чэнь Шоу (233–297) так его описывает:
«Внешне [он походил на] глупца, внутри же был мудрым, внешне [он походил на] труса, внутри же был храбр, внешне [он походил на] слабого, внутри же был силен… Мудростью могли бы сравниться с ним и другие, а вот в [притворной] глупости ему не было равных!» [ «Сань го чжи», ч. 1 «Царство Вэй», кн. 10].
Наиболее сжато выразил связанные с размышлениями Конфуция мысли известный также под именем Су Дунпо литератор и каллиграф Су Ши (1036–1101): «большая храбрость уподобляется трусости, большая мудрость уподобляется глупости» («да юн жо це, да чжи жо юй») [из послания «Хэ Оуян шаоши чжи ши ци»].
27.26. Карл Маркс против «Книги преданий» («Шу цзин»)
Уже конфуцианский канон Книга преданий дает понимание того, что «самодовольство наносит ущерб, скромность приносит выгоду» [(«мань чжао сунь, цянь шоу и»), Шу цзин, «Книга Юя» («Юй шу»), гл. «Замыслы великого Юя» («Да Юй мо»)]. Такое представление оспаривает Юй Уцзинь [род. 1946] в книге «Расшифровка культурного кода» (Шанхай, 1995): если способный человек обдуманно изъявляет покорность, он просто лукавит. Иначе говоря, он делает это не из любви к истине, а рассчитывая на некую выгоду. Выходит, что он в своих действиях руководствуется сугубо меркантильными соображениями. В решающую минуту подобный человек вряд ли предложит свою помощь и положит все свои силы ради других или коллектива. Берущее свое начало в Книге преданий корыстолюбивое представление настолько въелось в китайцев, жалуется Юй Уцзинь, что они просто лукавят, выказывая чрезмерную уступчивость и скромность. Такому стратагемному поведению Юй Уцзин противопоставляет слова Карла Маркса: «…скромность… скорее признак боязни истины… Скромность — это средство, сковывающее каждый мой шаг вперед… Только нищий скромен, говорит Гете» (К. Маркс. «Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции», декабрь, 1841 // К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. 2-е изд., т. 1, с. 6.).
27.27. Скромная фиалка
После победы над Люй Бу в союзе с Лю Бэем «войска Цао Цао возвратились в (новую столицу) Сюйчан (находилась юго-западней нынешнего одноименного города, провинция Хэ-нань). Лю Бэя поместили на отдых в доме, расположенном рядом с дворцом Цао Цао. На другой день император Сянь-ди принял победителей. Цао Цао подал доклад о военных подвигах Лю Бэя и представил его самого императору… Сличив родословные записи, император установил, что Лю Бэй приходится ему дядей. Тогда он попросил Лю Бэя войти в один из боковых залов, чтобы совершить церемонии, предписанные при встрече дяди с племянником. Император про себя думал: «Цао Цао правит всеми государственными делами, и мы не властны решать что-либо. Теперь же новообретенный дядюшка будет нашим помощником». Он пожаловал Лю Бэю чин полководца левой руки и титул Ичэнтинского хоу. После окончания торжественного пира Лю Бэй поблагодарил императора и покинул дворец. С тех пор люди стали величать его Лю Хуан-шу — императорский дядюшка Лю. Когда Цао Цао вернулся домой, к нему пришли советники во главе с Сюнь Юйем: «Сын неба признал Лю Бэя своим дядей. Пожалуй, это нам невыгодно». — «Да, он признал его дядей, — спокойно сказал Цао Цао, — но я буду повелевать им посредством императорских указов. Он не посмеет не повиноваться. К тому же я оставлю его в Сюйчане. Хотя он и близок к государю, но я буду держать его в своих руках. Чего мне бояться?..» Приказав выбрать лучших коней, ястребов и гончих собак, приготовив лук и стрелы и собрав за городом воинов, Цао Цао явился просить императора принять участие в охоте. Император не решился возражать. Он прицепил к поясу драгоценный резной лук, наполнил колчан стрелами с золотыми наконечниками, сел на коня и в сопровождении свиты покинул город… Обогнув склон горы, они заметили, как из зарослей терновника выбежал большой олень. Император выстрелил три раза, но промахнулся. «Стреляйте вы!» — обратился он к Цао Цао. Цао Цао взял у императора лук и стрелу с золотым наконечником и выстрелил. Стрела вонзилась оленю в спину, и тот упал. «Вапь суй! (Ура!)» — раздались крики. Окружающие, увидев стрелу с золотым наконечником, решили, что стрелял император, и бросились его поздравлять. Цао Цао выехал вперед и стал принимать поздравления. Все побледнели. Гуань Юй, стоявший за спиной у Лю Бэя, нахмурил свои шелковистые брови и, сверкая налитыми кровью глазами, выхватил меч и бросился было к Цао Цао. Но Лю Бэй метнул на брата такой грозный взгляд, что у того руки опустились. Лю Бэй поклонился Цао Цао и произнес: «Вы бесподобно стреляете, господин чэн-сян! В целом мире не найти другого такого стрелка!» — «Это счастливая удача Сына неба!» — улыбнулся Цао Цао и, повернувшись к императору, стал поздравлять его. Однако лук он императору не возвратил, а повесил себе на пояс. Император был крайне возмущен поведением Цао Цао. Один из придворных предложил для наказания злодея привлечь дядюшку императора Дун Чэна: «Я думаю так: императ