Специально военный характер военных конвенций требует для заключения их непосредственного оглашения между представителями высшего военного командования обеих сторон, а затем это соглашение уже рассматривается дипломатами и ратифицируется высшей государственной властью. Так как сущность военных конвенции ближайшим образом затрагивает подготовку к войне и планы операций обеих сторон, то по мере освежения и изменения этих планов и подготовки является необходимость в дополнении постановлений конвенций; последнее вызывает необходимость периодического личного свидания начальников генеральных штабов. Путешествия последних в дружественные страны, хотя бы под предлогом отдыха на курорте, являются поэтому фактом, подлежащим внимательному наблюдению.
Военные обязательства, не регламентированные какой-либо военной конвенцией, например, обязательства, вытекающие в некоторых случаях для членов Лиги наций из §16 ее устава о военном выступлении против государства, нарушившего мир, едва ли имеют какую-либо практическую ценность, так как неясно, когда и с каким количеством войск каждое государство обязано принять участие в экзекуции; естественно, каждое государство приступит к выполнению такого обязательства лишь в том случае, если при этом оно будет иметь в виду достигнуть для себя каких-либо особых выгод.
Франко-русская военная конвенция, заключенная в 1892 г., предшествовала на 7 лет заключению форменного союза между Францией и Россией[68].
Между Германией и Австро-Венгрией перед мировой войной военной конвенции о совместных действиях на русском фронте заключено не было. Генерал Конрад, начальник австрийского генерального штаба, добивался с начала 1909 года принятия на себя Германией точных обязательств, Австро-Венгрия, вынужденная вести на русском фронте главную операцию 40—48 дивизиями, была заинтересована в том, чтобы заранее регулировать здесь взаимодействие сил. Германия, предполагавшая оставить против России всего 13 дивизий и даже меньше, уклонялась от точных обязательств; действительно, объединение командования могло, при этом соотношении сил, пойти лишь по линии подчинения 8-й германской армии австрийскому главнокомандующему, а объединение действий выразилось бы в принесении в жертву местных интересов Восточной Пруссии в пользу мощности наносимого совместно с австрийцами удара. Однако, категорический отказ в соглашении с австрийцами был для Германии невыгоден, так как привел бы к тому, что австро-венгерская армия сразу изготовилась бы для обороны за Саном и Карпатами, принеся в жертву Восточную Галицию, а это лишило бы и Германию возможности отстаивать Восточную Пруссию. Поэтому Мольтке младший добивался перехода австро-венгерцев в наступление между Бугом и Вислой и, с своей стороны, обещал иметь в 8-й армии не менее 13 дивизий[69]. В течение Галицийской операции Конрад энергично настаивал, в особенности после Самсоновской операции, на обещанном движении 8-й армии через Нарев к Седлецу. Отправка двух корпусов с французского фронта в Восточную Пруссию, после неудачи немцев под Гумбиненом, может рассматриваться, как доведение 8-й армии до условленного числа полевых и резервных дивизий (первоначально было оставлено 9 вместо 13). Однако, после операции против Самсонова германцы приступили к операции против Ранненкампфа. На решительном участке русского фронта, в Галиции, германцы помогли только ландверным корпусом Войерша. В общем, пользуясь отсутствием военной конвенции, германцы спровоцировали Конрада на наступательную операцию, которая отвлекла силы русских от Восточной Пруссии, позволила германцам одержать ряд успехов, но стоила Австро-Венгрии лучшего ядра ее армии. Сами же германцы устраивали свои дела в плоскости защиты своих местных интересов — энергичнейшей обороны Восточной Пруссии. В конечном счете, развал Австро-Венгрии отплатил Германии за эту провокацию[70].
При борьбе против коалиции огромную роль играл раньше политический стык двух армий. Военная карьера Наполеона блестяще началась в 1796 г. прорывом у Монтеноте политического стыка между савойской и австрийской армиями. Различные интересы союзников вынудили их к отступлению в расходящихся направлениях — к Турину и Милану, в результате чего Наполеон легко добился выхода из войны савойцев и отступления австрийцев в Тироль. Вся Италия была захвачена им с затратой минимума усилий; неприятельское сопротивление распоролось по политическому шву. В настоящее время трестированный характер войны делает политические стыки более солидными; однако, они сохраняют еще значение. В марте 1918 г. удар Людендорфа по стыку англо-французского фронта был близок к тому, чтобы заставить французов сгруппироваться для обороны Парижа, а англичан — для обороны северного побережья Франции, с потерей непосредственного соприкосновения союзников. Вообще, значение политических стыков особенно сказывается в моменты кризиса, когда дела на фронте складываются плохо. Но и вне кризиса союзники, отстаивая свои интересы, стушевывают значение важнейшего направления в пользу второстепенных; коалиционная война всегда имеет определенную тенденцию встать на рельсы измора.
Искусство стратегии в борьбе против коалиции лишь тогда найдет свое проявление, когда будут уяснены жизненные интересы каждого из государств, которые образуют враждебную коалицию; во время войны эти интересы сказываются в различном понимании задач и интересов каждым союзником в отдельности и в преследовании ими реально различных политических и военных целей. Надо предвидеть и быть готовым к использованию разнобоя союзников. Иные предприятия — например, демонстративный образ войны на одном из фронтов, которые были бы ошибкой в борьбе против единого государства, могут оказаться наилучшими в борьбе против коалиции, если будут отвечать различию представленных в ней политических интересов.
Различная политическая ориентация среди союзников сказывается не только при неудаче, но и при наступательных действиях коалиций. Пруссия, Россия, Англия, Австрия в 1813 и 1814 годах преследовали различные политические цели, и чрезвычайно поучительно, как различие в политических целях сказывалось в стратегической дискуссии среди союзного командования, при чем каждая сторона поддерживала свои взгляды, не открывая своей политической игры, самыми странными стратегическими теориями, которые потом принимались всерьез некоторыми теоретическими исследователями стратегии[71].
Трудности стратегически согласовать действия вооруженных сил равнозначащих участников коалиции заключаются, помимо различия в политических целях, в том, что система вооруженных сил каждого государства представляет своеобразие в отношении сроков готовности к решительным действиям, возможности выдержать продолжительное напряжение, способности к наступательным действиям, и т. д. Размеры и строение территории, уровень экономического и культурного развития государства, группировка классов — все это влияет на характер данной армии и обусловливает особые, пригодные только для нее стратегические методы. При действиях же в коалиции стратегия каждого союзника должна учитывать особенности не только своей страны, но всей коалиции, и армия лишается возможности показать себя с более сильной стороны. Гармония ее подготовки и стратегических возможностей нарушается. Франко-русский союз заставил Россию перейти в наступление на 15-й день после объявления войны, что являлось прямо противоестественным в русских условиях и могло быть достигнуто путем умышленной ломки развития русской армии и затраты огромных средств на такую подготовку к войне, какая позволяла бы поддержать Францию хотя бы половиной сил в течение третьей недели войны. Существуют известные пределы, за которыми такая ломка и жертвы в пользу союзников приносят уже вред общему делу коалиции. Самсоновская операция свидетельствует, что Россия перешла в подчинении своих интересов Франции разумные пределы. Точно так же переход Сербии осенью 1914 г. в наступление через Саву в пределы Австрии, по настоянию русского верховного командования, был неразумным ввиду чисто оборонительных достоинств сербской армии, представлявшей в начале мировой войны лишь хорошую милицию. Такой переход в наступление мог привести лишь к разгрому.
6.ЛИНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Только удивительной способностью человеческого разума впадать в заблуждение мы можем объяснить мнение крупных военных авторитетов, которые, признавая всю ценность работы политики в период подготовки и при разработке первоначального плана, исключают возможность ее воздействия на стратегию с началом войны. План не является декретом, исполнение которого можно поручить канцеляриям. План предполагает творчество в исполнении, зависимом от изменений политической обстановки. Осуществлять его призываются политические и военные штабы, а не канцелярии, как они иногда называются по филологическому недоразумению. Политическая подготовка должна быть дополнена и соответственным политическим маневрированием во время войны.
Политика, отказавшаяся от сохранения господства над руководством войной, признавшая главенство военных специалистов, безмолвно подчинившаяся их требованиям, сама призналась бы в своем банкротстве. Даже стратегия в глазах политика должна являться военной техникой, а техническое руководство войной должно быть подчинено политическому, так как война, это — часть политики. Стратегия может быть понимаема, как согласование операций с требованиями политики.
Внутренняя политика должна стремиться к наиболее широкому использованию сил государства для достижения целей войны. Внутренняя политика должна взвесить отношения между фронтом и тылом и решить, каких усилий можно потребовать от населения для войны, какие пределы надо установить для мобилизации, обязательных поставок лошадей, подвод, как регулировать налоговый пресс, заработную плату и цены.