а, пришлось отказаться от преследования австрийцев и приступить к новому развертыванию на Висле, от устья Сана до Варшавы, для чего, в свою очередь, пришлось отвести назад 9-ю, 4-ю и 5-ю армии. Новое же развертывание представляет резкое отступление от основ сокрушения. Это — начало фехтования; а сокрушение именно стремится избежать фехтования и имеет для этого одно средство — постоянное и энергичное развитие своего удара в самый жизненный центр неприятеля; чем сосредоточеннее и массивнее при этом наш кулак, тем скорее неприятель вынужден будет ориентировать свои действия по нашим, т.е., говоря старым языком, «мы будем предписывать неприятелю оперативные законы».
Стилем сокрушения была проникнута большая часть наступления Красной армии от берегов Двины к Висле в 1920 году. Сосредоточение кулака на правом крыле и прямое движение его на сотни километров действительно связало все оперативные контрмероприятия поляков, рушило все их попытки задержаться на выгодных рубежах от Березины до Буга включительно; фехтование, измор эпохи мировой войны испарились. Наполеоновская оглобля, одним ударом решавшая войну, как бы воскресла, окрасившись в красный цвет. Однако, на пути Красной армии к Висле, как и на пути германских армий к Марке, не удалось одержать экстраординарных побед; на конечную часть наступления стали оказывать влияние географические соображения: в Данцигском коридоре Красные армии стремились отрезать не столько сообщения польских армий, сколько важнейшую артерию всего польского государства. Красные армии, как бы игнорируя материальные силы поляков на вооруженном фронте, вступили в бой с Версальским договором. Это уже мистика, в особенности в условиях сокрушения.
Сокрушение складывается не только из быстроты и прямолинейности, но и из массивности; Красные же армии при подходе к Висле настолько ослабли численно и настолько оторвались от своих источников снабжения, что являлись скорее призраками, чем действительностью. В 1829 году Дибич, в приблизительно таких же условиях появившись вблизи Константинополя, сумел вовремя заключить мир. Наполеон в 1797 г., в несколько лучшем положении вблизи от Вены, также сумел, подарив разбитой Австрии Венецию, заключить столь желанный революционной Францией мир. Мы же переоценили свои достижения и продолжали наступление; за рубежом Белосток—Брест кульминационная точка наших возможных успехов оказалась далеко позади, и каждый шаг вперед ухудшал наше положение.
Значение, которое в стратегии сокрушение отводится генеральной операции на уничтожение неприятеля, серьезно сужает перспективу стратегического мышления. На другой день после завершения операции мы будем стоять лицом к лицу к совершенно новой обстановке; экстраординарные события операции в корне изменят положение, создадут переоценку всех ценностей. При стратегии сокрушения, придающей такое единственное и исключительное значение результату боевого столкновения с противником, обстановка получает характер калейдоскопического зрелища: одни щелчок решительной операции — и создается совершенно новая, нежданная картина, загадывать о которой нет возможности. Этот завтрашний день операции является в стратегии сокрушения окутанным густыми сумерками. Только располагая таким огромным превосходством сил, как Наполеон в 1806 году или Мольтке в 1870 г., стратег сокрушения может, ориентируясь по своей магнитной стрелке «решительного пункта», не упускать из виду и конечной цели. Вообще же «решительный пункт» операции господствует в стратегии сокрушения почти безраздельно, и всякое нарушение его велений может рассматриваться, как опасный уклон, «предвзятость».
Веские обстоятельства, затрудняющие сокрушение, выдвинуты современностью. Первое из них, это — недальнобойность современных операций, вынужденное возвращение к пятипереходной системе, о котором мы будем говорить в следующей главе. Приходится дробить операцию на части, приостанавливая временно продвижение фронта для починки железных дорог в тылу. Вызываемые этим паузы весьма содействуют обращению борьбы в позиционную. Второе обстоятельство заключается в том, что начало войны не является в наше время кульминационным пунктом стратегического напряжения. Военная и экономическая мобилизация выставят второй и третий эшелон мобилизованной и снаряженной живой силы. В лице импровизированных Гамбеттой армий Мольтке старшему пришлось иметь дело со вторым эшелоном французской вовсе неподготовленной мобилизации уже в 1870 году. Постоянные армии Франции были уничтожены в один месяц, а со вторым эшелоном пришлось возиться четыре месяца. Этот опыт, как нам кажется, и лег в основу взглядов Мольтке на будущую войну Германии на два фронта, как на борьбу на измор. Одна Маренгская операция 1800 года дала Наполеону всю Италию, а Иенская операция 1806 г. позволила ликвидировать всю Пруссию до Вислы. В наших условиях Наполеону пришлось бы вести последовательные операции, с возрастающей трудностью, против новых сил, собранных государством.
Рост значения генеральной операции в стратегии сокрушения приводит к тому, что операция уже не рисуется как одно из средств ведения войны, а затмевает собой конечную военную цель и получает самодовлеющее значение. Вопрос о целесообразности операции отходит на второй план. Оперативные и тактические соображения получают перевес. Все равно, когда и где разбить неприятеля, лишь бы удар имел уничтожающий характер. Важно, чтобы тактические действия войск направлялись по линии наименьшего сопротивления. Поэтому, с точки зрения стратегии сокрушения, не следует упрекать Людендорфа за выбор для решительного удара в марте 1918 г. Амиенского, наименее важного стратегически направления на стыке французских и английских армий. Вопрос о направлении является при сокрушении второстепенным по сравнению с размахом удара. Ошибка германского управления заключалась в стремлении уменьшить долю риска, сохранить сплошной фронт, отказаться от самого причудливого перемешивания своих и неприятельских войск в один слоеный пирог, который получился бы при продвижении вперед, игнорирующем участки, которые продолжали быть занятыми неприятелем; немцам следовало стремиться к огромному увеличению площади операции, имея в виду, что все спутавшиеся на ней части и средства обеих сторон в конечном результате окажутся во власти победителя. Напротив, в дальнейшем наступательные попытки Людендорфа на новых участках, связанные с новыми развертываниями, имевшие частью демонстративный характер, уже резко противоречили стратегии сокрушения. Это уже фехтование измора, фехтование, неизмеримо менее связывающее волю противника; и насколько обстановка, в которой Германия находилась в 1918 году, могла бы оправдать наступательную попытку в стиле сокрушения, настолько проявление активности в изморе являлось несоответственным.
Нигде не сказывается в такой степени необходимость проводить отчетливую грань между стратегией сокрушения и стратегией измора, как в вопросе о целесообразности операции (раньше — генерального сражения). Г.А. Леер, все мышление которого было построено в духе сокрушения, совершает, на наш взгляд, грубую логическую ошибку, выдвигая вопрос о целесообразности сражения, венчающего операцию; для Наполеона, конечно, этого вопроса, этих сомнении не существовало, так как генеральное сражение являлось идеалом, желанной целью, к которой он стремился. И Г.А. Лееру, в подкрепление своих нарушающих стиль сокрушения соображений, приходится, естественно, обратиться к мыслям теоретиков измора, к замечанию Морица Саксонского, что сражения «являются обыденным прибежищем неграмотности», к поражающему его замечанию Фридриха Великого, что «бой представляет средство скудоумных генералов», и что надо ввязываться в него лишь тогда, когда ожидаемый выигрыш выше того, чем мы рискуем. Леер[137] приводит даже речь герцога Альбы, полководца середины XVI века, имевшую цель остудить пыл его помощников, требовавших боя с французами, и обращавшуюся к их рассудительности и хладнокровию: нельзя ставить на карту целого королевства против одного лишь расшитого кафтана французского полководца; последний и так отступает и в бою рискует потерять лишь свой обоз. Победа может быть и бескровной; сражения следует давить: 1) чтобы выручить важную крепость; 2) если к неприятелю идут подкрепления, которые могут дать ему решительный перевес; 3) в начале войны, для производства политического впечатления на союзников и тайных врагов; 4) при полном падении духа неприятеля, когда он не может больше сопротивляться; 5) когда мы так стеснены, что остается только погибнуть или победить.
Рассуждения Морица, Фридриха, Альбы весьма любопытны, но вовсе не вяжутся со стратегией сокрушения. Стратегическая теория может осмыслить вопрос о целесообразности операции, лишь установив диалектическое различие между сокрушением и измором[138].
Термин "измор" очень плохо выражает все разнообразие оттенков различных стратегических методов, лежащих за пределами сокрушения. И «картофельная война» (война за баварское наследство), и кампания 1757 года (второй год Семилетней войны) — эти оба произведения творчества Фридриха Великого — относятся к категории измора, так как не заключают в себе решительного движения к конечной военной цели; идея похода на Вену в них отсутствует. Но одна кампания прошла в совершенно бескровном маневрировании, а другая насчитывает 4 генеральных сражения — Прага, Колин, Росбах, Лейтен. Для измора характерно то разнообразие, в котором он проявляется[139]. Один вид измора весьма близко граничит со стратегией сокрушения, что позволяет прусскому генеральному штабу — правда, весьма непоследовательно, — даже утверждать, что Фридрих Великий предвосхитил Наполеоновские приемы сокрушения; противоположный вид может заключаться в формуле «ни мир, ни война» — в простом непризнании, отказе подписать мир, одной угрозе возможностью действий на вооруженном фронте. Между этими крайними видами заключается целая гамма промежуточных. Стратегия сокрушения едина и допускает каждый раз лишь одно правильное решение. А в стратегии измора напряжение борьбы на вооруженном фронте может быть различным, и соответственно каждой ступени напряжения имеется свое правильное решение. Уяснить степень напряжения, требуемого данной обстановкой, возможно лишь при весьма внимательном изучении экономических и политических предпосылок. Воздействию политики открываются широкие пределы; стратегия должна проявлять большую гибкость.