Демография — наше слабое место, безусловно. Но здесь же лежит возможность очень быстрых и сильных изменений.
Слабость ли — наша система управления? Да. Но все мы прекрасно понимаем, что есть технологии весьма стремительного ее улучшения, и для этого нужно принять достаточно простые и понятные решения.
Кадровая база. Сегодня ее не хватает даже для тех трех тысяч предприятий, которые производят опасную продукцию и аварии на которых могут привести к колоссальным катастрофам. Не хватает машинистов метро, не хватает летчиков и так далее. Но здесь же находятся и колоссальные возможности для исправления ситуации.
Моральное состояние. Опять же, возможности перемен мы ощутили с 2000 года. То есть если мы воспринимаем себя как нацию больных, слабых и ни на что не способных людей, проигравших все что можно и нельзя, готовых лишиться последнего, что имеем, — это одна совершенно четкая идеология. Но если мы ощущаем себя нацией здоровых и выздоравливающих после тяжелой болезни — это совершенно другая идеология.
Идеологический диагноз нельзя свести к тому, что у нас разгул либерализма и разгул центров, его насаждающих, — это гораздо более древний паттерн. Есть четыре уровня идеологической организации. Теократия, идеократия, меркантилизм и хаос. Мы с уровня идеократии свалились в хаос, где реализуются многие ветхозаветные сюжеты. Это не просто «золотой телец» меркантилизма — это жизнь без идеологии, без цели, на инстинктах, которые превращаются в пороки.
На что можно надеяться в такой ситуации?
Прежде всего, на сам тип нашей цивилизации, нашей культуры, в который встроена возможность и необходимость рывка. Россия — страна затягиваний и внезапных перемен, так называют ее те же китайцы. Мы обречены на то, чтобы каждые два-три поколения совершать рывок и снова ожидать, куда пойдут равномерно работающие на мировой арене страны и народы. Опыт такого рода у нас колоссален, его нужно поднимать и позиционировать.
Я приведу недавнюю цитату из Бжезинского, гуру американской политики: «Мы оказались в ситуации, которую мы не понимаем». Тут есть и сходство, и важные различия с известными словами Андропова, не буду в это вдаваться, но факт, что Соединенные Штаты стоят на грани собственной «перестройки», которая будет не менее тяжелой для них, чем крах СССР для нас. Это открывает перед всем миром и перед нами дополнительные возможности и дает дополнительные шансы на успех.
И последнее. Переход к новому технологическому укладу нуждается в новом типе человека. И здесь мы часто недооцениваем потенциал нашей молодежи, и не только молодежи. Новые способы восприятия и обработки информации — не то чтобы «дети индиго», но это реальность, и это наша реальность в том числе.
Поэтому мой заключительный тезис прозвучит оптимистически. Достаточно небольшого количества людей, готовых и способных взять на себя ответственность за дальнейшее развитие страны. Это предполагает иные смыслы, иные цели, иной стиль жизни, чем то тотальное мародерство, которое продолжает господствовать в современной России. И я уверен, что эти люди придут.
Сергей Батчиков, экономист, предприниматель, действительный член Международной академии корпоративного управления:
Выборные страсти поутихли, что дальше? «Стратегия— 2020» заглохла, отвлекаться на нее не будем. Кризис подчистил мусор реформ, стало очевиднее: сохранение России как страны и народа возможно лишь через «новую индустриализацию». России не устоять без промышленности и современного сельского хозяйства, без науки и ВПК, образования и здравоохранения. Все это — продукты индустриализации. Без них нас сомнут и раздавят в два счета.
Сказать легко, а страна запуталась в порочных кругах. Созрела ли власть, чтобы к ним подступиться? Наметим главные.
Первое. Подъем своего производства сделает невозможным массированный экспорт энергоносителей — самим будут нужны. Это породит конфликт интересов внутри и вне страны. Готова власть осадить экономическую «элиту», что поднялась в 90-е годы на вывозе ресурсов? Сумеет найти компромисс с Западом и ВТО, которые посчитают это актом войны? Различия между сырьевым и инновационным путями развития принципиальны, совместить не удастся.
Второе. Новая программа индустриализации потребует преобразования страны: и политики, и хозяйства, и культуры. То есть — революции. При нынешнем порядке она в принципе невозможна. Она несовместима с курсом реформы по определению, ибо сутью этого курса была именно деиндустриализация. Она потребует возродить научно-технический потенциал России. А достаточно ли для этого нашего суверенитета?
Такой рывок наш народ совершил в 30-е годы, потому и победили в войне. Запад совершил его за два века, Россия, Япония и Китай — за 2–3 десятилетия. Но теперь мы пережили «революцию регресса», и дело усложнилось.
К тому же программа уже не может быть половинчатой, а должна стать тотальной, по всему фронту — при одновременном создании «центров высоких технологий». Но это возможно только при изменении общих социальных условий в стране, лишь на фоне общего улучшения жизни населения и оптимистических ожиданий — при отсутствии «социальных страхов». Рывок — это сверхусилие. А на данный момент достаточные сбережения, чтобы прожить на них не менее года, имеют лишь 4 % населения, «запас прочности» на нуле, а власть ликвидирует остатки государственного патернализма.
Третье. Кадровый потенциал разрушен: большая часть работников находится в состоянии деградации или деквалификации. Идет люмпенизация рабочих низкой квалификации, отток молодежи из индустриального сектора. За годы реформы число промышленных рабочих России сократилось на 53 %. Резко ухудшились демографические характеристики рабочих. Главный урон понесли кадровые рабочие, которые были носителями профессиональных норм. В 90-е годы были подвергнуты демонтажу профессиональные общности научно-технической интеллигенции и управленцев. Была разрушена большая система, в которой протекает инновационный процесс.
Более того, общество переживает культурный кризис, который подавляет творческие импульсы, ориентирует на «легкие» деньги, снижает престиж тяжелого непрерывного труда, порождает общую неприязнь к производству. Политики о таких материях вообще не вспоминают. Деньги и конкуренция! Мы упростились до кнута и пряника.
Новая индустриализация возможна только при коллективном духовном подъеме людей, соединенных в сложной, высокоорганизованной совместной работе. Ученый, инженер, рабочий, управленец и множество других работников должны иметь мотивацию высокого уровня, которую не заменить ни рублем, ни страхом. Создать в нынешней РФ условия для тысяч таких коллективов — сложнейший исторический вызов.
Четвертое. Попытка превратить «поднятые» реформой социокультурные группы в базу нового развития провалилась. Эту функцию не смогли взять на себя ни «новые русские», ни средний класс. Эти общности — продукт смутного времени, они не могут сплотить расколотое общество для творческого усилия. В качестве наполнения российского менеджмента, то есть управленцев, они не смогли освоить современный стиль руководства разработками и производством. Дерипаски и абрамовичи не сумели заменить королевых и тевосянов.
Более того, последние социологические исследования показали, что основными силами, способными обеспечить прогрессивное развитие России, люди считают рабочих и крестьян (83 и 73 % опрошенных). И это общая позиция для всех социально-профессиональных, возрастных и т. д. групп! Более того, как утверждают социологи, «один социальный полюс российского общества образован сегодня рабочими и крестьянами, тогда как второй — предпринимателями и руководителями». Вот как сумели расколоть общество!
Еще хуже обстоит дело с модернизацией. Вот вывод: «Можно констатировать, что "модернисты" на две трети — представители так называемого среднего класса, в то время как традиционалисты — это в основном "социальные низы", состоящие почти полностью из рабочих и пенсионеров. В то же время, как это ни парадоксально, именно последние в восприятии населения являются главной движущей силой прогрессивного развития нашей страны».
В этих условиях индустриализация и не может произойти. Значит, надо менять условия!
Михаил Делягин, директор Института проблем глобализации:
Кому должно служить государство? Это главный вопрос.
Если брать компетенцию современного либерализма, то это отнюдь не любовь к свободе, а очень четкая фиксация, что государство должно служить глобальному бизнесу. А если существование какой-то биомассы, которую по праздникам именуют населением, несовместимо с интересами глобального бизнеса, то тем хуже для этой биомассы — она не имеет права на существование. Это сегодняшняя позиция не просто отдельно взятых либералов, а формула либеральной социально-экономической политики, которая успешно осуществляется в нашей стране на протяжении всей последней четверти века национального предательства.
Есть надежда, что ей придет конец. Потому что в России крепнет желание вернуться к корням. И поэтому наш клуб — традиционалистский. Это традиция — что государство должно служить своему народу. При этом, безусловно, человек не живет без сверхзадачи: биологически он так устроен. Человек — это социобиологический организм, который без сверхзадачи, без того, что выходит за рамки повседневной жизни, биологически существовать не может — он вырождается очень быстро. И это означает необходимость идеологии. Причем практика показывает, что в условиях всеобщего высшего образования просто религиозного возрождения мало. И более того, религиозное возрождение, которое идет в многоконфессиональной стране в разные стороны, оно общество не строит, как было 600 лет назад, а, скорее, разрушает.
Что сегодня происходит в мире? Человечество изменяет свой характер. Происходит очень глубокий переход. На протяжении всей нашей истории мы меняли окружающий мир. А когда на смену обычным индустриальным технологиям приходят технологии постиндустриальные — информационные и биологические — это означает, что человек начинает менять себя. Изменяется вектор развития. Этот переход будет большой, долгий, мы конца его не видим — мы в его начале. Но, слава Богу, экономика — наука простая, на поверхности все просто. Экономический кризис, который является одним их элементов этого перехода, достаточно прост: сложились глобальные рынки, на глобальных рынках сложились глобальные монополии, и, как учил за 15 лет до западных теоретиков товарищ Ленин, эти монополии загнивают. Это проявляется в нехватке спроса, в росте долгов, во всех тех «замечательных» деталях, которыми сейчас занимаются фондовые аналитики.