Гармония и дисгармония на войне
Мы признали, что нет и не может быть «автоматической» гармонии между вертикальными уровнями стратегии, но нам еще нужно рассмотреть все, что предполагает дисгармония.
Когда оружие технически неэффективно и тактически неадекватно, когда его оперативная ценность невелика, когда оно бесполезно на уровне стратегии театра военных действий, то можно с уверенностью утверждать, какова будет его участь на высшем уровне большой стратегии. Неверно оцениваемое со стороны из-за ошибок и сознательного успешного обмана, это оружие практически не добавит ничего к тому принуждению, которое вооруженные силы в целом надеются осуществить. Будучи подверженным всем случайностям боя, это оружие почти не увеличивает шансы на победу. Столь же очевидно, что гармоничная последовательность успехов на каждом из уровней стратегии обеспечит, скорее всего, хорошие результаты на уровне большой стратегии – как при принуждении, так и на войне.
Впервые принятый на вооружение в конце XVII века штык привнес в военное дело существенные изменения, позволив снабдить всех пехотинцев огнестрельным оружием. До этого в каждом пехотном подразделении следовало иметь пикинеров для отражения атак вражеской кавалерии, пока мушкетеры медленно перезаряжали свое оружие. Штык буквально выигрывал сражения для французской армии, впервые применившей это новшество в значительных количествах прежде всего потому, что теперь пехота превосходила врага в огневой мощи при равной численности, ведь немалая часть вражеских солдат все еще была вооружена пиками. Эта древность гордо именовалась «могучей пикой», но ни одна социальная группа не встала на ее защиту, в отличие от египетских мамлюков с их саблями, упорных противников огнестрельного оружия.
Штык приняли с такой готовностью, поскольку он не требовал инноваций, был полностью совместим с существующими тактическими и оперативными методами, а также с установленной полковой организацией. Прежних пикинеров не составляло труда переучить на мушкетеров, а трудности в снабжении оказывались ничтожными: в те времена сотня выстрелов на человека за всю кампанию считалась пределом возможного. Поэтому данному новшеству нисколько не противились и не принижали его значения на высших уровнях вертикального взаимодействия, а эффект внедрения штыка наглядно проявлялся на уровне большой стратегии – до тех пор, пока штык не приняли повсеместно и французы не утратили своего изначального преимущества.
В XX столетии появление британской сети радиолокационных станций дальнего обнаружения в ходе «битвы за Британию» в 1940 году привело к схожим результатам. Задачи ПВО не изменились на уровне стратегии театра военных действий, не потребовалось вносить существенные изменения ни на тактическом, ни на оперативном уровнях: вне зависимости от наличия или отсутствия радаров боевая задача истребителей и природа их маневров в бою, а также взаимодействие эскадрилий и авиагрупп остались прежними.
Опять-таки, это техническое новшество не встретило препятствий на трех высших уровнях стратегии, а потому эффект от его внедрения был вполне очевиден на уровне большой стратегии – в форме количественного прироста. Из-за того, что на основе сведений от радаров истребители Королевских ВВС стало возможным направлять туда, куда было нужно, исчезла необходимость патрулировать воздушное пространство в поисках врага.
Самолеты могли оставаться на земле до тех пор, пока не получат команды от Командования истребительной авиации, куда стекалась вся информация от радаров. Самолеты люфтваффе теперь наталкивались на полноценное сопротивление (британские машины заправлены и готовы к вылету, их пилоты отдохнули, насколько позволяли обстоятельства). Численность французских мушкетеров изрядно возросла благодаря штыку, а количество британских истребителей, готовых вылететь на перехват врага, выросла благодаря радару, технический эффект которого вполне ощущался на уровне большой стратегии.
Но что насчет дисгармонии? Мы уже встречались с ней в простой и убедительной форме, то есть в виде достижения на одном уровне, которое позднее полностью опровергалось на уровне следующем, как произошло с французской митральезой 1870 года (это немаловажное техническое новшество с высокой скорострельностью целиком провалилось на тактическом уровне). Итог крайней дисгармонии был таков, что ранняя разновидность пулемета никак не проявила себя на уровне большой стратегии.
Когда оружие является действительно новым, подобное отторжение происходит достаточно часто. Технические инновации и организационные перемены осуществляются с разной скоростью, движимы разными стимулами, и роковое разногласие между ними возникает регулярно. Так, самолеты с дистанционным управлением (или беспилотные самолеты) для наблюдения с воздуха впервые использовали израильтяне в 1970-х годах и широко применялись в ходе войны в Ливане в 1982 году. Но поскольку они не принадлежали к привычному арсеналу сухопутных сил (ведь это не танки и не пушки), а ВВС, кроме того, усматривали в них соперников (они подменяли пилотируемую разведывательную авиацию), особого энтузиазма в вопросе об их принятии на вооружение не наблюдалось. Эти аппараты мало использовались войсками США в Персидском заливе в 1991 году, и даже в Косово в 1999 году применялась всего горстка таких самолетов, преимущественно израильских. А ведь способность осуществлять непрерывное слежение за силами врага, чего не позволяют делать пилотируемые разведывательные аппараты, сулит революционные возможности, как тактические, так и оперативные. Стоимость этих аппаратов невелика, человеческие потери сведены к минимуму, но ни одно из этих преимуществ не смогло преодолеть бюрократическое отторжение нового оборудования, которое не встраивается в привычную номенклатуру.
Как правило, дисгармония проявляется менее выраженно, полного и бесповоротного отказа не наблюдается, зато налицо сложное взаимопроникновение поражений и успехов. Встречные волны действия и противодействия на любом из уровней могут проникать на более высокие или низкие уровни, приводя к крайностям, то есть к победе или к поражению.
Взаимопроникновение
Рассмотрим классический пример дисгармонии из новейшей военной истории – действия немецкого экспедиционного корпуса в Северной Африке в середине Второй мировой войны. К февралю 1941 года, когда генерал-лейтенант Эрвин Роммель был направлен в Триполи, столицу итальянской Ливии (изначально – с одной-единственной частично бронированной дивизией), Гитлер уже решил, что Египет не стоит завоевания, тогда как подготовка к реализации плана «Барбаросса» по вторжению в СССР шла полным ходом[172]. По этой причине Роммелю поставили строго ограниченную задачу: ему предписывалось помогать итальянцам сопротивляться наступлению британцев, которые, казалось, вот-вот вытеснят противника из Северной Африки, но наступать на Египет не следовало. Даже от попыток отвоевания Киренаики, обширной восточной половины Ливии, было приказано воздерживаться – по крайней мере, до осени.
Подобные приказы едва ли были необходимы. Роммель располагал силами, слишком малочисленными для наступательных действий; он никогда прежде не бывал в Северной Африке и не имел никакого опыта ведения войны в пустыне, а немецкие части не были готовы к столь суровым природным условиям, не имели необходимого снаряжения и не тренировались для боев в пустыне[173]. На технике отсутствовали противопесочные фильтры, никто не подозревал, что диета с низким содержанием жиров существенно важна для сохранения здоровья в знойном пустынном климате[174]. Высшее командование сухопутных войск (Oberkommando des Heeres, ОКХ) подсчитало, что для наступления на Египет потребуется как минимум четыре бронетанковые дивизии с соответствующим количеством авиации. Силы такого масштаба невозможно было изъять из плана «Барбаросса», да и не представлялось реальным обеспечить их снабжение посредством немногочисленного мототранспорта на обширных пространствах Ливии: одна-единственная дорога, Виа Бальбия, шла вдоль средиземноморского побережья на протяжении более тысячи миль, от Триполи до египетской границы[175]. Кроме того, морской путь от итальянских грузовых портов таил опасности: транспорты зачастую гибли от атак британских субмарин и самолетов, базировавшихся на Мальте. Наконец, пропускная способность порта в Триполи была недостаточной для обработки необходимого тоннажа грузов[176]. ОКХ после всех подсчетов пришло к выводу, что завоевание Египта невозможно с точки зрения логистики.
На уровне театра военных действий британцы находились в несравненно более выгодном положении. С запада на восток территории под их контролем тянулись от Египта до Палестины, Трансиордании, Ирака и Персидского залива. С севера на юг зона их контроля простиралась от Египта и Судана до самого Кейптауна. Британские войска в Северной Африке – с индийскими, австралийскими, новозеландскими и южноафриканскими контингентами – исходно превосходили в численности все силы, какие Германия могла туда направить, а итальянские части, помогать которым отправили Роммеля, сильно уступали им в качестве.
Британское преимущество в снабжении было и того больше: долгий, но безопасный морской путь вокруг мыса Доброй Надежды обеспечивал надежный доступ к портам в обоих концах Суэцкого канала, действовали шоссе и железная дорога от канала до Каира и Александрии, добротно оснащенные базы и мастерские, а также имелся многочисленный мототранспорт, не ведавший дефицита топлива. Учитывая наличные средства, на уровне театра военных действий от Роммеля не приходилось ожидать ничего, кроме скромной обороны.
Роммель прибыл в Триполи 12 февраля 1941 года с крохотным штабом и в чине командующего немецкими войсками в Ливии[177]. Через два дня транспорты доставили в Ливию разведывательный противотанковый батальон Пятой («Легкой») дивизии: около 2000 солдат, с пушками и бронемашинами, но без танков. Несмотря на опасность атаки с воздуха Роммель приказал разгружать суда ночью, при свете прожекторов. На следующий день, 15 февраля, малочисленное немецкое соединение прошло парадом по улицам Триполи, прежде чем выступить прямиком на восток. Британцы к тому времени захватили Бенгази, столицу Киренаики в 600 милях от Триполи, и продвинулись на сто миль западнее, но не выказывали склонности наступать дальше. (Вот-вот должна была начаться кампания в Греции, и британские подразделения отзывали для морской транспортировки.) Поэтому Роммель мог бы выполнить задачу по обороне Триполи, вовсе не предпринимая атак. Ему приказали дожидаться прибытия подкрепления – Пятнадцатой бронетанковой дивизии, которую ждали в середине мая, прежде чем переходить в наступление, но даже в этом случае следовало остановиться у Агедабии, на пороге Киренаики, и ждать дальнейших приказов.
Роммель ослушался приказов ОКХ. Не дожидаясь разгрузки припасов и обойдясь без лишнего транспорта, не позволив солдатам акклиматизироваться, он устремился на врага со всей возможной скоростью. 26 февраля 1941 года, когда немцы впервые сошлись с британцами в небольшой стычке, они уже находились в 470 милях к востоку от Триполи. Через неделю в Ливию прибыл единственный бронетанковый полк Пятой дивизии, всего около 50 танков. Он тоже прошел парадом по Триполи и направился на восток. Спустя месяц, 2 апреля 1941 года, Роммель одержал свою первую победу и захватил Агедабию, город в 500 милях к востоку от Триполи, у основания огромного выступа Киренаики (этот город удерживали британские войска, растянувшиеся вдоль прибрежной дороги). Из Агедабии, где Роммелю предписывали задержаться, пустынные тропы вели к побережью близ египетской границы.
Действуя вопреки личному приказу Гитлера[178], Роммель разделил свою крохотную армию, состоявшую из одной дивизии, на несколько отрядов. Одному поручили преследовать отступавших британцев по бесконечной прибрежной дороге. Более многочисленный отряд совершил обходной маневр через основание выступа Киренаики по каменистым верблюжьим тропам, чтобы отрезать британцам пути отступления. Роммель лично вел войска в бой и нередко ехал в открытой машине во главе колонны. Через два дня, 4 апреля 1941 года, немцы, наступая вдоль побережья, вошли в Бенгази, столицу Киренаики, в 600 милях к востоку от Триполи. К 9 апреля отряд, совершавший обходной маневр, выбрался из пустыни возле Тобрука, порта в восточной Киренаике и главной опорной базы британцев, примерно в 1000 милях от Триполи. Между тем в штабах все еще думали, что Роммель в Триполи дожидается прибытия подкреплений. Чтобы выйти к прибрежной дороге и Тобруку так быстро, он заставил войска уйти далеко за последнюю точку зачаточной линии снабжения, начинавшейся в Триполи. Его отрядам приходилось добывать топливо, посылая в тыл немногочисленные армейские грузовики или же захватывая его у противника. Половина танков сломалась по пути, люди были настолько истощены, что едва держались на ногах, а все немецкие силы, которых и так было мало, оказались разбросанными по пустыне.
Немцы продвинулись настолько быстро и так далеко[179], что все британские войска в Киренаике к западу от Тобрука удалось обойти, отрезать или заставить обратиться в паническое бегство, в ходе которого они бросали гораздо больше снаряжения, чем немцы имели в начале своего наступления, вместе с изрядным количеством продовольствия, топлива и боеприпасов. Снова и снова небольшие немецкие отряды моторизованной пехоты на грузовиках и артиллерии при поддержке горстки танков неожиданно вырывались из пустыни, застигая врасплох, захватывая в плен, уничтожая или рассеивая британские колонны грузовиков и артиллерии и подразделения пехоты, отступавшие по прибрежной дороге. Британская бронетехника имела численное превосходство, но складывалось впечатление, что эти танки никогда не попадают в нужное место в нужное время, чтобы помочь пехоте и артиллерии; вдобавок они становились жертвами немецких противотанковых пушек, пытаясь сражаться самостоятельно, без поддержки пехоты и артиллерии[180]. Понятно, что метод командования Роммеля («все за мной») и его неуклонное стремление вперед обеспечивали немецким войскам огромное преимущество на оперативном уровне. Немцы под командованием Роммеля действовали и реагировали намного быстрее британцев, – так в ходе классической воздушной схватки более искусный пилот истребителя может зайти в хвост неповоротливому противнику и безнаказанно его расстрелять, пока тот размышляет, как ему действовать.
Но все же стремительное наступление Роммеля весной 1941 года не завершилось взятием Каира. Оно ознаменовало начало почти двухлетнего чередования решительных наступлений и поспешных отходов обеих сторон, каждая из которых преодолевала в тот или иной момент кульминационную точку своего успеха. Сколь бы ни было велико преимущество немцев в Северной Африке на оперативном уровне, оно лишь ослабляло крайнюю невыгодность их положения на уровне стратегии театра военных действий и не могло укрепиться на уровне большой стратегии, что гарантировало бы решающую победу.
Очевидная причина состояла в том, что для немцев вся североафриканская кампания была всего-навсего второстепенным участком мировой войны. Исход этой кампании неизбежно определялся событиями на центральных театрах военных действий – на Восточном фронте, где у немцев было почти в сто раз больше солдат, чем в Северной Африке; в Западной Европе после высадки десанта в Нормандии в июне 1944 года; в Азии и на Тихом океане, где были задействованы дополнительные силы американцев; в северной Атлантике, где схватка между кораблями союзников и немецкими подводными лодками определяла поставки в Европу; в воздухе над Германией, где разворачивалась война бомбардировщиков против промышленных объектов.
Вертикальные успехи и горизонтальные поражения
Вообще-то все эти вертикальные сражения, определявшие исход войны в Северной Африке, сами определялись полным провалом Гитлера в управлении государством на горизонтальном уровне. Поскольку его поведение объединило сильнейшие промышленные державы мира в союзе против Германии, Италии и их отдаленной восточной союзницы Японии, окончательное поражение Германии было практически неизбежным, несмотря на все победы на полях сражений. Избрав в качестве врагов Британскую империю, США и СССР, а в качестве союзников – Италию, Словакию, Хорватию, Венгрию и Румынию, Гитлер заранее обрек себя на поражение. Только колоссальный успех в вертикальном измерении помог бы преодолеть последствия грандиозных ошибок в измерении горизонтальном, – а подобные военные успехи были невозможны из-за дефицита материальных ресурсов, что само по себе являлось наглядным следствием слабости Германии в горизонтальном измерении.
Слияние обоих измерений на уровне большой стратегии поначалу уменьшило эти основополагающие слабости Германии и Японии в горизонтальном измерении. Так, оккупация Германией большей части Западной Европы и западных областей Советского Союза с их значительным промышленным потенциалом, а также захват японцами предприятий по производству каучука и олова в Малайе и нефти в голландской Ост-Индии сократили дисбаланс материальных ресурсов, вызванный ошибками в государственном управлении. Поэтому на уровне большой стратегии в первые годы войны преимущество стран Оси в вертикальном измерении, достигнутое благодаря предвоенной подготовке и превосходящему тактическому мастерству, нивелировало громадное преимущество союзников в горизонтальном измерении. В этом отношении успешное сотрудничество консервативного британского правительства со сталинским Советским Союзом можно сравнить с «великодушным» объявлением Гитлером войны США после Перл-Харбора и с грубой ошибкой Японии, вылившейся в атаку на американский флот, хотя реальной целью была Юго-Восточная Азия.
Когда союзники по-настоящему мобилизовали свои человеческие и материальные ресурсы, их превосходство, объяснявшееся успехами в горизонтальном измерении, стало обуславливать исход сражений в вертикальном измерении на одном театре военных действий за другим. Потому-то ни немцы, ни японцы уже не добивались дальнейших успехов на уровне большой стратегии: их качественное превосходство стало недостаточным для того, чтобы восполнить численную нехватку людей и снаряжения. На последнем этапе войны возросшее мастерство солдат, моряков и летчиков союзных стран, появление дееспособных командиров, технологический прогресс и развитие соответствующих видов тактики и методов ведения войны уничтожали всякое былое превосходство немцев и японцев на тактическом и оперативном уровнях вертикального измерения, в одном виде войны за другим, на одном театре военных действий за другим.
Взяв верх в качестве и в количестве, союзники реализовывали в сражениях те преимущества, которые приносило им превосходство в горизонтальном измерении. На уровне большой стратегии, где сливаются воедино все результаты нижних уровней, это привело к отвоеванию ряда прежде утраченных территорий, к увеличению урона, наносимого немцам и японцам налетами бомбардировщиков, наконец к блокированию субмаринами путей японского морского судоходства. В результате обе страны, выбравшие себе не тех союзников и не тех врагов, стали терять то, что приобрели ранее дерзкими вылазками 1939–1942 годов, демонстрируя при этом удивительное сочетание военного таланта и бездарности в государственном управлении. Заключительные схватки 1945 года были столь односторонними именно в силу взаимно укреплявших друг друга последствий превосходства в обоих измерениях: войска Оси все чаще уступали технически, тактически и оперативно, причем на каждом театре военных действий они оказывались во все возраставшем численном меньшинстве вследствие прежних потерь, и это был признак категорической неудачи в горизонтальном измерении.
Но какова роль логики стратегии в окончательном итоге 1945 года? Ведь согласно этой парадоксальной логике, возрастающая слабость немцев и японцев в вертикальном измерении должна была обернуться успехом в измерении горизонтальном, задержать или даже остановить упадок. Союзники уверенно шли к полной победе на главных театрах военных действий, уже начала складываться послевоенная картина распределения власти, и прежний союз созрел для распада. Затянись война дальше, британцы и американцы выступили бы против СССР, причем в этом новом противостоянии обе стороны крайне нуждались бы в немцах и японцах в качестве союзников.
Уступая в техническом и промышленном отношении, Советский Союз нуждался в промышленных талантах Германии и Японии. Что касается британцев и американцев, для них немецкие и японские солдаты стали бы решающей силой в противостоянии континентальной державе со столь мощными сухопутными войсками, как СССР. Ни та ни другая сторона не могла надеяться на то, что в послевоенном мире она сумеет удовлетворить свои потребности, если Германия и Япония прекратят существование как великие державы.
Этим обстоятельством Германия и Япония могли бы воспользоваться, не выбери они ранее такой опасный путь, из-за которого налаживание отношений с ними вообще не рассматривалось всерьез. Без воздействия на американское общественное мнение болезненной атаки на Перл-Харбор со всеми ее зловещими последствиями, усугубленными расизмом, и без всего того, что натворили нацисты, немцы и японцы могли бы предложить кому угодно свои уцелевшие силы и свой будущий потенциал – и побудить ту или иную сторону принять их в качестве союзников. Но крах государственного управления в Берлине и в Токио был настолько сокрушительным, что подобной попытки даже не предпринимали, пусть Япония сумела хранить мир с СССР вплоть до самого кануна ее капитуляции.
Сталин был, по-видимому, убежден, что британцы постараются уговорить более простодушных американцев на союз с нацистской Германией до окончательного поражения последней (каковое сделает помощь Германии против СССР бессмысленной). С точки зрения Сталина было просто нелогично для британцев и американцев вступать в грядущую послевоенную конфронтацию, не заручившись ценным союзником, которого они могли получить так легко. Сам он начал готовиться к послевоенной схватке с 1943 года, а еще раньше спокойно закрывал глаза на зверства нацистов и заключил выгодный союз с Германией в 1939 году. Сталин предполагал, что британцы и американцы поступят ровно так, как на их месте поступил бы он, – возможно, прикрываясь фиговым листком нового немецкого военного правительства, которое устранит Гитлера, но продолжит войну, уже против одного Советского Союза. Вот почему новости о сорвавшемся заговоре военных против Гитлера 20 июля 1944 года внушили советскому руководству подозрения, как и вообще любые контакты британцев или американцев с немецкими офицерами (такие контакты действительно происходили в последние недели войны, когда все чаще велись частные переговоры о сдаче)[181].
Сталин ошибался в своих подозрениях относительно британцев и американцев, но был совершенно прав в понимании логики стратегии. Союз американцев с немцами и японцами состоялся, как и ожидал Сталин (наряду с Гитлером в последние дни жизни), пусть уже после того, как война закончилась и политический характер новых партнеров полностью изменился. Однако во время войны тенденция к распаду союза, проявлявшаяся в горизонтальном измерении, встречала сознательное сопротивление, и никто не пытался предотвратить окончательное поражение стран Оси, которое в итоге было достигнуто в вертикальном измерении во всех видах военных действий на всех главных театрах войны.
Пределы взаимопроникновения
Из сказанного следует, что, выиграй Роммель свою битву в Северной Африке, он в итоге лишь разделил бы судьбу не вовлеченных в боевые действия немецких гарнизонов на островах в проливе Ла-Манш, в Дании и Норвегии, которым все равно пришлось сдаться 7 мая 1945 года. Но Роммель, как известно, проиграл. При всем несомненном превосходстве немецких войск над британцами на оперативном уровне этого оказалось мало для преодоления обусловливающего воздействия пространственных факторов на уровне стратегии театра военных действий. Нужно заглянуть за пределы Северной Африки, чтобы осознать то огромное превосходство британцев, с которым немцы пытались состязаться. Можно предположить, что, получи Роммель дополнительные силы и организуй он для них надлежащее снабжение, ему удалось бы достичь своих окончательных целей, то есть Каира и Суэцкого канала, пройдя приблизительно 1500 миль от Триполи. Это и вправду стало бы великим достижением для генерала, таланты которого не простирались далее оперативного уровня и который, видимо, вообще не понимал стратегии театра военных действий[182]. Притом все равно это была бы победа в битве – точнее, итог нескольких побед в сражениях, – а не победой в кампании, ибо кампания бы не закончилась.
Дойди Роммель до Каира и Суэцкого канала, британцы продолжали бы сражаться и, вне всякого сомнения, образовали бы новый фронт к югу от Каира со своих баз в Верхнем Египте и Судане, а также еще один фронт – на синайской стороне Суэцкого канала со своих баз в Палестине и Трансиордании. Снабжение обоих фронтов осуществлялось бы по Красному морю. Оставшись на какое-то время в покое, британцы принялись бы строить базы, мастерские, полевые госпитали, дороги, железнодорожные линии и порты (с американской помощью), чтобы накопить силы для нового наступления. Не в силах принудить британцев к капитуляции, что можно было сделать только в Лондоне, а никак не в Каире, немцы встали бы тогда перед выбором: либо пассивно ожидать, пока возрастающие силы британцев начнут всерьез угрожать их власти в Египте, либо предпринимать очередное наступление для захвата районов, где копились британские войска. Дальнейшее эпическое завоевание Верхнего Египта и Синая еще больше прославило бы Роммеля, но победу в кампании, повторимся, могло принести лишь взятие Лондона. Когда после потери Малайи, Сингапура и Бирмы японцы вытеснили британцев из Юго-Восточной Азии в Индию, британцы продолжили сражаться – и точно так же они поступили бы и в данном случае, воюя в обширных пустынях Трансиордании и Сирии, а также на еще более обширных просторах Судана, причем их восточный фронт снабжался бы через Персидский залив и Ирак, а южный – через мыс Доброй Надежды и Восточную Африку. Накопив силы, британцы в конце концов перешли бы в контрнаступление, подобно тому как из Индии после 1942 года приступили к отвоеванию Бирмы в 1944 году, двигаясь к Малайе и Сингапуру (их отвоевание потеряло смысл после капитуляции Японии).
Войска немцев, растянутые по огромной территории от Ливии до Трансиордании и на юг до Судана, вновь очутились бы перед выбором: либо вести бесконечную войну на обоих фронтах против наращивающего мощь противника, либо предпринять очередной прорыв в те районы, откуда британцы угрожали бы всем их завоеваниям. До завершения кампании все пространство от Триполи и далее оставалось бы зоной конфликта, удерживать которую позволяли бы только дальнейшие сражения, наступательные для немцев в попытках выстоять против надвигающейся ответной волны. А материальная мощь этой волны лишний раз показала бы несостоятельность немецкого государственного управления в горизонтальном измерении большой стратегии. По сути, Роммелю бы следовало идти через всю Восточную Африку до самого Кейптауна, а затем на восток, за Ирак и через Иран, чтобы покорить бескрайние пространства Индии. Лишь тогда британцы утратили бы открытые фронты, на которых они могли бы сражаться. Если бы немецкое наступление не вытеснило британцев из Африки и из Индии и не прижало бы их к бирманской границе, где стояли японцы, Великобритания по-прежнему бросала бы вызов Германии, а далекий Триполи оставался бы для них желанной целью.
Когда Роммель был на вершине успеха, проникнув глубоко в Египет в ходе летней кампании 1942 года, в России летнее наступление немцев привело их к Кавказу, а японцы, казалось, вот-вот вторгнутся в Индию; вот тогда действительно возникло впечатление, что страны Оси начнут согласованное наступление в масштабах, превышающих наполеоновские, чтобы немецкие и японские войска встретились где-то между Ираном и Индией. Сегодня мы знаем, что ни такого, ни какого-либо иного плана согласованных действий у немцев и японцев не было, что воевали они, скорее, как товарищи по оружию, а не как союзники в полном смысле этого слова. Также мы знаем, что все три наступления преодолели кульминационную точку своего успеха. Танки Роммеля сильно уменьшились в количестве и испытывали острую нехватку топлива; тонкий клин немецкой пехоты застрял в Кавказских горах, а страдающие от голода японские солдаты изнемогали в дальних узлах опасно растянувшихся линий снабжения.
Даже будь все эти наступления хорошо подготовленными, даже получай солдаты и офицеры достаточно провизии и боеприпасов, чтобы продолжать движение, даже окажись Индия в руках немцев или японцев, на главных военных усилиях союзников это сказалось бы в малой степени. Все военные действия от Триполи до Индии, сколь угодно масштабные, оставались второстепенными. Правда, союзники могли бы понести тяжелые потери (в солдатах индийской армии, хорошо обученные полки которой значительно повышали силу британцев за пределами Индии); упомянем также менее боеспособную китайскую армию в войне с японцами, нефть Ирана и Ирака – в той мере, в которой нехватка танкеров позволяла ее вывозить с Ближнего Востока (сами немцы едва ли потребляли значительное ее количество), и развивавшуюся, пусть скромную по размерам, военную промышленность самой Индии. Но все же большая часть вклада Ближнего Востока и Индии в ресурсы союзников потреблялась на местах, тогда как оба этих региона требовали войск для своей защиты. Поэтому общий баланс сил и ресурсов для союзников в войне против немцев и японцев оставался бы выгодным; возможно, он даже бы улучшился.
В соответствии с парадоксальной логикой поражение на уровне театра военных действий может оказаться чистой победой на уровне большой стратегии (при условии, что поражение не ознаменуется избытком потерь), а вот любые усилия, затраченные на второстепенных театрах военных действий, неспособны обеспечить общую победу. Это верно для обеих сторон Второй мировой войны, но более применимо к Германии и Японии, чем к союзникам, поскольку налицо основополагающая асимметрия в положении сторон на уровне большой стратегии.
Победа и поражение в двух измерениях
Благодаря огромному превосходству в военных ресурсах союзники, даже если их собственные потери были выше, могли извлекать выгоду из любого столкновения, сокращавшего военную силу Германии и Японии, – до тех пор, пока пропорция потерь не превышала общую пропорцию превосходства (точнее, до тех пор, пока потери союзников не свели бы на нет разрыв в темпах прироста вооруженных сил). Например, если бы Германия производила, скажем, 500 истребителей в месяц, а британское и американское производство истребителей, предназначенных для европейского театра военных действий, было в три раза больше, даже потеря трех самолетов союзников на два немецких в конечном счете вносила бы вклад в будущую победу. Более того, для союзников такое истощение было бы крайне выгодным в любом случае: ведь в истощении нет второстепенных факторов.
Тем не менее представлялось нежелательным отвлекать силы с главных театров войны. Если бы союзники так поступали, победа не стала бы менее вероятной, потому что истощение все равно продолжало бы накапливаться, но продвижение к победе замедлилось бы уже потому, что с наиболее многочисленными силами врага они сражались отнюдь не на второстепенных театрах военных действий. К слову, именно на главных театрах, то есть в самих Германии и Японии, военную силу в вертикальном измерении стратегии можно было применить для еще большего ослабления этих стран в горизонтальном измерении – через блокады и бомбардировки промышленных предприятий и инфраструктуры.
Немцы и японцы находились совсем в иной ситуации. Военные победы, то есть успех в вертикальном измерении, могли помочь выиграть войну лишь в том случае, если бы они сумели изменить общую картину в горизонтальном измерении. Поражение союзников в битве (они то и дело случались в первые годы войны) не выглядело достаточным условием. Оно не лишало союзников основного преимущества в горизонтальном измерении – превосходящей способности пополнять свои вооруженные силы обученными бойцами и техникой[183].
Силы Оси, в конце концов, могли бы извлечь выгоду из военных успехов, только переподчинив себе государственное управление завоеванных территорий и разрушив прежние альянсы. Так в действительности произошло, когда Германия нанесла сокрушительное поражение Польше, Бельгии и Франции, выведя их из войны и тем самым сильно улучшив свое положение в горизонтальном измерении. Но подобных вертикальных побед не предвиделось в Северной Африке, где не имелось ни союзников, которых возможно полностью разгромить, ни сколько-нибудь ценных военных ресурсов.
Поэтому немецкое Высшее командование сухопутных войск (ОКХ) совершенно обоснованно возражало против авантюры Роммеля в Египте. Роммель получил в свое распоряжение крайне ограниченные силы, и то по распоряжению Гитлера, который ценил его достижения главным образом как отличную рекламу немецкой армии: лихой генерал в романтической пустыне виделся образцом для подражания, особенно на контрасте с новостями с Русского фронта, трагическими даже в победных реляциях[184].
Вторжение Роммеля в Египет попросту не могло преследовать никакой более весомой цели. Не имело значения, что для борьбы с ним британцы собрали непропорционально крупные силы, поскольку у Великобритании не имелось главного театра войны в 1941 и 1942 годах, а у немцев такой театр появился 22 июня 1941 года, спустя всего несколько недель после прибытия Роммеля в Триполи. Лишь на Русском фронте Германия могла добиться ключевых результатов на уровне большой стратегии. В войне с СССР существовала, по меньшей мере, возможность победы, ибо вертикальный успех на этом театре военных действий сулил важные горизонтальные последствия. Присвоение немцами населения и ресурсов уменьшало силы СССР в той же степени, в какой этого можно было достичь через отвлечение от войны кого-то из союзников, используя дипломатию. Одновременно завоевание советских территорий укрепляло положение Германии пропорционально приобретению нового союзника – в той мере, в какой завоеванные люди и ресурсы могли быть привлечены к военным действиям. Полное завоевание СССР исправило бы величайшую ошибку Гитлера в деле государственного управления, открыв Германии возможность так или иначе справиться с другой ошибкой в той же области, вследствие которой американцы вступили в войну на стороне британцев.
Германия хотя бы вкладывала в кампанию в Северной Африке очень мало, но имперская Япония допустила основополагающую ошибку в горизонтальном измерении – ошибку в дальновидности во всех смыслах слова, – рассеяв свои силы по второстепенным театрам войны. После нападения на Перл-Харбор японцы оккупировали Малайю, Сингапур и голландскую Ост-Индию, получив солидный выигрыш в горизонтальном измерении. Там не было союзников, разгром которых вывел бы их из войны, зато имелись значительные ресурсы, прежде всего каучук, олово и пальмовое масло Малайи, а также, самое важное, нефть голландской Ост-Индии. Что касается захвата Филиппин, совершенного малыми затратами, он был вполне оправданным, позволив вытеснить американцев с запада Тихого океана. На этих островах можно было строить аэродромы для тяжелых бомбардировщиков, нацеленных на Японию, а также возводить базы для более широкого общего контрнаступления. Но дальнейшие вторжения (Бирма и острова в южной части Тихого океана), попытка захватить Новую Гвинею и прежде всего затянувшаяся война с Китаем – все это отвлекало немалые силы, которые следовало бы применить на одном-единственном театре военных действий, на котором Япония теоретически могла бы выиграть войну, то есть в самих Соединенных Штатах Америки.
Японцы сделали за американцев то, чего те сами для себя сделать не смогли, а именно избавили их от глубоких внутренних противоречий во взглядах на необходимость участия в войне, подтолкнули к роковому для Японии решению. Исправить эту грандиозную ошибку можно было, только вторгнувшись в США. Чтобы превратить свое временное превосходство на море, продемонстрированное при нападении на Перл-Харбор, в окончательную победу на уровне большой стратегии, японцам пришлось бы уничтожить всю потенциальную американскую военную силу в самом ее источнике, поскольку в ресурсах Япония безнадежно уступала. Ни в Китае, ни в Бирме, ни в южной части Тихого океана, ни в Новой Гвинее японцы не сумели бы помешать американской мобилизации. Победу могла принести единственная операция – вторжение в Калифорнию, за которым последовало бы завоевание важнейших американских городских центров и которое увенчалось бы навязанным миром, заключенным в Вашингтоне. Правда, силы императорской Японии, даже если бы отозвали все части из Китая и вообще отовсюду, не добились бы успеха в стремлении завоевать США (чтобы это понять, хватит и оценки логистики), а потому о подобном вторжении даже не помышляли. Но другого способа выиграть войну не было.
Из этого следует, что единственно верным для Японии решением сразу после Перл-Харбора было предложение мира, что нужно было пожертвовать способностью сопротивляться поражению в ближайшие несколько лет ради уступок, на которые наверняка пошли бы США, желая избежать сражений за окончательную победу. В ходе переговоров накануне Перл-Харбора администрация Рузвельта предъявила Японии существенные требования, в том числе вывод войск из Китая и французского Индокитая. После Перл-Харбора США, несомненно, потребовали бы гораздо большего, вплоть до оставления Японией новой колонии в Маньчжурии и, не исключено, старой колонии в Корее, а то и Тайваня. Кроме того, поняв, насколько эффективными могут быть японские вооруженные силы, американцы начали бы настаивать на разоружении страны – по крайней мере, на частичном разоружении. Соглашаться на все сразу было бы непросто, психологически и политически, после блестящей победы, однако иного способа уберечь Японию от заведомого и полного поражения не имелось.
Вот мера подлинного стратегического значения очевидного тактического и оперативного успеха при нападении на Перл-Харбор: фактически это полный провал. Для Японии было бы гораздо лучше, заблудись все ее летчики в небе над Тихим океаном или промахнись мимо цели. Добейся японские пилоты умиротворяющего комического эффекта, не сумев причинить никакого ущерба, американцы, пожалуй, проявили бы великодушие в ходе дальнейших мирных переговоров. На уровне большой стратегии слияние вертикального измерения с горизонтальным было столь неблагоприятным для Японии, что тактический и оперативный успех при Перл-Харборе оказался в действительности куда хуже неудачи.
Этот случай далеко не уникален. Тактические достижения легко приводят прямо к противоположным результатам на уровне большой стратегии. Чтобы большее стало меньшим, требуется только существенная дисгармония между двумя измерениями. Например, если дипломатические и пропагандистские последствия бомбардировок неблагоприятны, то бомбить дальше – хуже, чем бомбить меньше, а разрушительная бомбардировка хуже неэффективной. Когда налицо сильная дисгармония между различными уровнями вертикального измерения, военные действия оборачиваются неудачей. Но при дисгармонии между двумя измерениями вертикальный успех может оказаться хуже поражения.
Поскольку императорская Япония потерпела поражение прежде всего потому, что не пошла на Вашингтон сразу после Перл-Харбора, то в ходе войны на Тихом океане не было по-настоящему решающих сражений. Единственным следствием морских и воздушных схваток в Коралловом море, возле атолла Мидуэй, на Новой Гвинее и на острове Гуадалканал стало изменение темпов, которыми Япония двигалась к полному поражению. Ни одно из этих сражений, сколь бы драматическими они ни были сами по себе, не могло стать ключевым на уровне большой стратегии, потому что ни одно из них не могло изменить исход войны, в отличие от ряда сражений между немецкими и советскими войсками на Восточном фронте. Даже полная победа японского флота в битве при атолле Мидуэй в 1942 году принесла лишь временные результаты: окажись уничтоженными американские, а не японские авианосцы, эти потери не лишили бы США тех морских преимуществ, которые к 1944 году им в любом случае обеспечило бы масштабное производство кораблей и самолетов в сочетании с подготовкой личного состава. А будь разгром японцев при Мидуэй еще страшнее, чем в реальности, это тоже лишь приблизило бы исход, неизбежный с того времени, когда полностью мобилизованные военные силы США вышли на арену боевых действий.
Польза гармонии
Северные вьетнамцы, которым не пришлось пережить последствия столь контрпродуктивного исходного военного предприятия, каким стало нападение на Перл-Харбор, выиграли свою войну благодаря скромным военным достижениям в вертикальном измерении в сочетании с высокоэффективной пропагандой и дипломатией в горизонтальном измерении. Они никогда бы не победили, действуя лишь в вертикальном измерении, хотя почти не уступали противнику на тактическом и оперативном уровнях и лишь слегка уступали ему на уровне стратегии театра военных действий. Что касается технического уровня, то уклончивый стиль войны вьетнамцев снижал значение этого уровня для обеих сторон, несмотря на пристрастие американцев ко всякой технике, особенно новой и сколько-нибудь передовой. Когда в войну вмешались Соединенные Штаты Америки, северные вьетнамцы утратили шанс одержать победу, накапливая тактические успехи, потому что Вьетнам к тому времени из главного театра военных действий превратился в арену сражений. Силы, брошенные против северных вьетнамцев, прибывали совсем с иного театра, из самих США, исправно поставлявших снаряжение и снабжение южным вьетнамцам, а также всем американским частям, которые воевали во Вьетнаме с 1966-го по 1972 год. Даже сумей северные вьетнамцы разгромить все выставленные против них силы по отдельности, победы сугубо в вертикальном измерении всего-навсего позволили ли бы им сопротивляться вплоть до прибытия еще более подкреплений, каковые задавили бы их численностью.
Они не могли воспрепятствовать притоку американских сил через Тихий океан. У них не было ни подводных лодок, ни самолетов, способных действовать над открытым океаном, а сухопутных войск в самом Вьетнаме было недостаточно для того, чтобы захватить и перекрыть южновьетнамские порты и аэродромы до окончания войны. Еще в меньшей степени северные вьетнамцы могли применять силу в вертикальном измерении против самих США: американцы бомбили Северный Вьетнам всякий раз, когда поступал такой приказ, а вот вьетнамцы не могли бомбить или как-то иначе атаковать США, расположенные слишком далеко. Зато дипломатия и пропаганда северных вьетнамцев имела безграничное стратегическое влияние: сначала были испорчены отношения Америки с ее главными союзниками в Европе, а затем пропаганда распространилась по самим США, что привело к важнейшим последствиям.
Ни разу не нанеся поражения в битве сколько-нибудь значительной американской группировке, северные вьетнамцы победили, успешно используя дипломатию и пропаганду, разрушили американский политический консенсус, который поддерживал войну, и в итоге американцам пришлось вывести свои войска, а затем резко сократить поставки снаряжения и снабжения в Южный Вьетнам. Военные достижения были северным вьетнамцам необходимы, но не для того, чтобы выигрывать битвы (что в любом случае не стало бы решающим фактором), а для того, чтобы продлить войну, создавая такие условия, при которых дипломатия и пропаганда могли оказаться более успешными[185].
Как показывает пример Северного Вьетнама, в слиянии факторов, образующих большую стратегию, даже скромного достижения в вертикальном измерении может оказаться достаточно для того, чтобы принести победу, если оно гармонично сочетается с успехом в горизонтальном измерении. Невозможно победить только на вертикальном либо только на горизонтальном уровне (как пытался сделать Муссолини, применяя дипломатию и пропаганду, но пренебрегая реальным военным строительством). Триумф Анвара Садата в октябрьской войне против Израиля в 1973 году служит еще более зримым доказательством этого принципа.
Египтяне признавали, что не смогут победить, опираясь исключительно на прямое военное воздействие. Имелись основания предполагать, что удастся пересечь Суэцкий канал, сокрушив небольшой гарнизон, но все понимали, что Египту не по силам разгромить израильскую армию на Синае, чтобы после этого навязать переговоры или просто двигаться вперед, в сам Израиль. Части египетской армии были куда многочисленнее подразделений израильтян на боевом дежурстве. Но при мобилизации резервистов Израиль мог выставить семь дивизий и отправить достаточное число солдат на Синай, чтобы разбить восемь египетских дивизий, учитывая превосходство израильтян в воздухе и в маневренном бою бронетехники на оперативном уровне[186]. Иными словами, в вертикальном измерении стратегии Египет на успех не рассчитывал.
Напротив, в горизонтальном измерении международная ситуация в 1973 году потенциально складывалась крайне благоприятно для Египта. Соединенные Штаты Америки только что ушли из Вьетнама и вовсе не желали ввязываться в войну где-то еще. Советский Союз, куда более расположенный к активным действиям, на арене мировой политики настаивал на «стратегическом паритете», с чем недавно согласились США, подписав в 1972 году ряд договоров об ограничении стратегических вооружений. Ситуацию дисбаланса усугубляла «нефтяная война». Производство нефти в США падало, а других источников сырья было мало, и арабские экспортеры нефти из Персидского залива и Северной Африки стали диктовать рынку свои цены. Из-за возрастающей потребности в нефти по всему миру цены пошли в рост, но их отчасти сдерживали долгосрочные договоры о поставках и действующие соглашения о доле в доходах между правителями и нефтяными компаниями. Только резкое снижение экспорта могло поддержать арабских производителей нефти, желавших установить новый уровень цен, значительно превышавший традиционную американскую цену в 1,8 доллара США за баррель. Когда Садат попросил наложить эмбарго на все страны, дружественные по отношению к Израилю, арабские производители нефти охотно откликнулись – еще бы, вместо жертв ради арабской солидарности они получили возможность заработать.
Напротив, Израиль находился дипломатически в очень слабой позиции. У него не было ни нефти, ни каких-либо иных богатств. В ООН он оказался в изоляции перед лицом многочисленных арабских, мусульманских и коммунистических блоков, к которым примкнули африканские государства в надежде на надлежащее вознаграждение от арабских производителей нефти. В Европе Израиль обвиняли в отказе от сотрудничества в вопросе о разрешении конфликта с Египтом по поводу открытия Суэцкого канала, да и соблазн арабских экспортных рынков тоже играл свою роль в изоляции страны.
Как мы видели, при неблагоприятных обстоятельствах наличие силы в вертикальном измерении не сулит особой выгоды, а потенциальная сила в горизонтальном измерении может и вовсе оказаться губительной. Даже не предприми Египет ровным счетом ничего, возрастающее дипломатическое давление, возможно, заставило бы израильтян отказаться от завоеванной территории без заключения мирного договора, на котором они настаивали. А в долгосрочной перспективе рост американской, европейской и японской зависимости от арабской нефти привел бы к усилению дипломатического давления на Израиль. Однако все это были долгие процессы с неопределенным исходом: восстанови США свою активность после вьетнамской травмы, отвлекись СССР от участия в конфликте по причине собственных трудностей, арабские производители нефти вряд ли стали бы восхвалять последствия наложения эмбарго в пользу Египта. Да и контроль над нефтяным рынком с их стороны не мог длиться вечно.
Только военная акция могла поддержать потенциальную силу Египта в горизонтальном измерении. Причем эта сила была не промышленной, как у союзников во Второй мировой войне, а скорее дипломатической, за счет умения использовать силу других: тут и весомое слово СССР в мировых делах, и арабское «нефтяное оружие». Как уже отмечалось, египтяне не рассчитывали на победу и трезво оценивали свои шансы. Но они не нуждались в полной победе, чтобы усугубить дипломатическое давление на Израиль. Будь у них возможность дойти до самого Тель-Авива, египтяне не искали бы дипломатического влияния. С другой стороны, они не могли надеяться на интерес Советского Союза и Соединенных Штатов Америки без какой-то по-настоящему крупной военной акции (простых вылазок коммандос и артиллерийских обстрелов было недостаточно). Привлечь такой интерес можно было только пересечением Суэцкого канала, причем массированным, поскольку за вторжением следовало ожидать контратаки израильтян, чреватой очередным унижением египетской армии. Садату требовалась громкая победа в сражении, пусть и без окончательной победы в кампании на уровне театра военных действий.
Суэцкий канал – около сотни метров спокойной воды – сам по себе не считался серьезным препятствием. В любом случае израильтяне перестали комплектовать личным составом укрепления на своей стороне канала, рассчитывая на мобильную оборону, которая предполагала быстрое развертывание усиленной танковой дивизии. Кроме того, они также чрезмерно полагались на свою авиацию[187]. Поэтому форсировать канал не составляло труда, но это не решало немедленно возникавшей перед египтянами проблемы, то есть противостояния контратаке израильских танков. Они понимали, что им бессмысленно даже пробовать сопротивляться полной силе израильской армии, которая в течение трех дней после форсирования канала мобилизовала бы резервистов. Между тем израильские пилоты, соперничать с которыми в воздушном бою египетские летчики не могли, систематически атаковали бы египетские войска по обе стороны канала.
План египтян, устранявший эти будто бы неразрешимые проблемы, оказался шедевром военной мысли вследствие гармонии вертикального и горизонтального измерений и их сочетания.
В горизонтальном измерении особое внимание уделялось дипломатии: сирийскую военную диктатуру, отношения которой с Египтом были не то чтобы близкими, все-таки убедили присоединиться к наступлению. Поэтому Израилю пришлось перебросить часть своих сил на Голанские высоты, а не на Синайский фронт. Действительно, две из пяти резервных танковых дивизий были отправлены на войну с Сирией в течение первой недели войны. Столь же важный элемент этого плана в горизонтальном измерении объединял пропаганду и обман ради полной неожиданности подготовленного нападения. Скрыть скопление египетских войск и техники для наведения мостов через канал было невозможно, но израильтянам успешно внушили, что это всего-навсего общевойсковые учения, как часто случалось раньше. Израильтяне не обращали внимания на ясные признаки близкого нападения вплоть до раннего утра 6 октября 1973 года. Они не сразу справились с сомнениями и не объявляли о мобилизации вплоть до 9.20 утра. Некоторым армиям требуются недели на то, чтобы призвать гражданских лиц, экипировать их и сформировать из них боевые подразделения. Израильтяне справились с этим за 24 часа или даже чуть быстрее, а за следующий день полностью укомплектованные бригады бронетехники добрались до Синайского фронта. Но в 9.20 утра 6 октября, на момент принятия решения о мобилизации, до начала войны оставалось менее пяти часов.
Согласно общепринятой теории, внезапность достигается, когда «сигналы», несущие правдивую информацию, маскируются «шумом» – большим количеством устаревших, ошибочных и ложных сведений; один из вариантов этой теории подчеркивает значимость сознательного обмана[188]. Но нельзя пренебрегать более глубокой истиной: обман работает только в том случае, когда имеется сильная предрасположенность к самообману. К 6 октября 1973 года израильская разведка в течение нескольких месяцев бдительно наблюдала за накоплением египетских войск возле канала, точно так же, как Сталин внимательно следил за приготовлениями немцев к неожиданной атаке 22 июня 1941 года, а правительственные чиновники в США знали, что японцы непременно нападут, еще задолго до атаки на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года.
Но израильтяне не попытались прервать приготовления египтян. Да, действовало соглашение о прекращении огня, граждане наслаждались мирными деньками, а дипломатическое положение Израиля не позволяло провести атаку, не подвергаясь ожесточенной критике и, возможно, суровому наказанию. В таких обстоятельствах лишь полная уверенность в неизбежности нападения могла бы убедить израильское правительство отдать приказ о превентивной атаке[189]. Когда же врагу по тем или иным причинам дают подготовиться к нападению, потом неизменно появляются убедительные объяснения, призванные оправдать подобное бездействие. Израильтяне в 1973 году решили, что Садат блефует, как уже не раз блефовал и прежде. По мнению Сталина в 1941 году, Гитлер должен был предъявить ультиматум или выдвинуть территориальные претензии до перехода границы, каковой предотвратили бы, приняв требования Гитлера и даже при необходимости уступив Украину (в таком случае вся тяжесть разгрома Германии легла бы на плечи британцев, а в дальнейшем и американцев). По мнению Рузвельта в декабре 1941 года, бездействие оправдывалось сознательным расчетом на то, что война, развязанная японцами, объединит страну, – хотя, конечно, он не ожидал атаки на флот в Перл-Харборе.
Но предположениями дело не ограничивается. Даже когда достоверные предупреждения не игнорируются вследствие политических запретов и не отвергаются в силу ложных убеждений, они вполне могут стать «фальшивками» уже после случившегося. Это тоже одна из реверсивных практик стратегии. Ухитрись израильтяне поместить микрофон в письменный стол Садата, чтобы подслушать приказ о начале атаки 6 октября 1973 года, и мобилизуй они свои резервы, чтобы укрепить фронт тремя или четырьмя дивизиями, Садат в свою очередь (обнаружив эти маневры) мог бы отменить приказ о наступлении. В таком случае 6 октября 1973 года, возможно, ничего бы не произошло, а достоверное предупреждение оказалось бы «фальшивкой». Впоследствии источник сведений могли бы признать все-таки ценным, но, скорее всего, сочли бы дискредитированным (таков стандартный прием трактовки в свою пользу записей с подслушивающих устройств). В следующий же раз внезапность удалось бы обеспечить – именно потому, что этого не получилось ранее.
Благоразумные планировщики Садата исходили из того, что египетские войска не смогут противостоять полномасштабной контратаке, пусть запоздалая израильская мобилизация завершится; что отпор невозможен, даже если часть израильской армии перебросят на сирийский фронт. Однако они нашли иное решение в горизонтальном измерении для этой, казалось бы, невыполнимой задачи: спустя несколько дней боев, при активном использовании «нефтяного оружия» и советской дипломатии (и на фоне должной обеспокоенности Соединенных Штатов Америки) Египту следовало через Совет безопасности ООН предложить прекращение огня, чтобы зафиксировать свои успехи, достигнутые с 6 октября.
Пускай мобилизация израильских резервистов слегка запоздала из-за внезапности нападения, египтянам все равно предстояло как-то справиться и с израильской авиацией, и приблизительно с двумя сотнями танков, охранявших канал. Да, танков было мало, но египтяне отлично помнили о том, как стремительные и дерзкие в маневрах израильские бронетанковые войска недавно разгромили их многочисленную и оттого неуклюжую армию. Гармония измерений здесь не помогала, требовалось найти военное решение конкретно в вертикальном измерении.
Планировщики Садата достойно преодолели и этот вызов, дали на него тщательно проработанный многоуровневый ответ. Самым очевидным шагом выглядело применение в больших количествах противотанкового и противовоздушного оружия, то есть ход на техническом уровне. Специализированные противотанковые отряды с ручными гранатометами и переносными ракетницами вводились в состав каждого пехотного подразделения; также египтяне по советскому образцу выделили части ПВО в отдельный род войск и вооружили пехоту множеством противовоздушных ракет. В итоге противовоздушные ракеты в бою превзошли все ожидания, как и противотанковое оружие – по крайней мере, в самом начале войны.
Но самого по себе оружия было недостаточно. Египтяне подыскали и тактический ответ на предполагаемую контратаку израильских танков (то есть на непосредственную угрозу своему прорыву). Особым отрядам пехотинцев с переносными ракетными установками поручили охотиться за танками, которые следовало атаковать с тыльной стороны огневых позиций, благо отсутствие пехотного сопровождения у танков позволяло это сделать. Поскольку израильские танки с опозданием выдвинулись на свои позиции, египтяне успели расположиться в засадах и сполна воспользовались этим благоприятным стечением обстоятельств.
На оперативном уровне было принято важное решение, нацеленное на израильскую авиацию и бронетехнику. Вопреки наставлениям в военном деле, гласившим, что при переправе через водную преграду надлежит применять прежде всего бронетехнику (в этом особенно преуспела Советская армия), египтяне выдвинули в первые ряды обычную пехоту и мотострелков, а не танковые подразделения. Тем самым планировщики Садата надеялись лишить израильские танки удобных целей и снизить эффективность израильских воздушных ударов. В ходе событий израильским танкам пришлось палить по египетской пехоте бронебойными снарядами, поскольку разрывные снаряды и патроны для пулеметов быстро закончились. Что до израильской авиации, та, не имея возможности атаковать стройные ряды вражеской бронетехники, попусту тратила бомбы на рассредоточенную пехоту и старательно уклонялась от противовоздушных ракет.
Ослабления израильской мощи на уровне стратегии театра военных действий удалось добиться благодаря тому, что египтяне не стали концентрировать войска, не прислушались к теоретическим наставлениям, а совершили переправу во многих точках по всей семидесятимильной протяженности Суэцкого канала. Израильские ВВС, уже столкнувшиеся с пехотными частями, которые едва ли поддавались бомбардировке, не смогли ничего поделать и при атаке на средства переправы: в отсутствие крупных мостов, которые легко заметить и разрушить, но трудно восстановить, пилотам следовало уничтожать множество легких понтонных мостов, разбитые секции которых заменялись за считаные минуты, наряду с обилием лодок и десантных машин (в которые еще пойди попади с воздуха).
Начало наступления прошло в полном соответствии с планом (редкий случай в военной истории). Переправа через Суэцкий канал 6 октября 1973 года завершилась за несколько часов, египетские войска без особого труда отразили контратаку израильских танков и авиации, а против последней хорошо помогали многочисленные противовоздушные ракеты. На восходящей кривой своего успеха египтяне также нанесли поражение израильским резервистам, которые первыми прибыли к месту сражения 8 октября[190]. К тому времени «нефтяное оружие» уже вовсю применялось: арабские производители нефти один за другим прекращали загрузку танкеров, США выразили обеспокоенность конфликтом, а Советский Союз честно играл отведенную ему роль, публично осудив израильскую агрессию и потребовав вывода израильских войск со всего Синайского полуострова.
Увы, добившиеся значительных успехов египтяне, которые одолели и танки, и самолеты, не смогли устоять перед искушением: вместо попыток договориться о прекращении огня (по просьбе сирийцев, которым крепко доставалось после короткого первоначального торжества) и охранять завоеванные территории Садат положился на удачу и расширил благоразумные границы исходного плана. 14 октября египетская бронетехника двинулась вглубь Синая, затеяв маневренную войну за пределами своей компетентности и перейдя кульминационную точку успеха. Много египетских танков было уничтожено, тогда как потери израильтян оказались несущественными. Провал этого наступления ознаменовал собой поворотную точку в ходе кампании. Следующей ночью израильтяне подошли к Суэцкому каналу и начали его форсировать в разрыве между египетскими соединениями, смело бросая вперед бронетехнику, которая выкатывалась из-за спин египтян на синайской стороне канала. Изрядное количество противовоздушных точек египтян было подавлено, и это повысило эффективность действий израильской авиации. Не прошло и недели, как египтянам пришлось молить о немедленном прекращении огня, когда немалая часть их армии угодила в окружение, а передовые отряды израильтян стояли в 70 милях от Каира. Поистине блестящее военное свершение, но это была победа только на оперативном уровне, а не на уровне большой стратегии, ведь израильтяне не могли двигаться дальше, оккупировать Каир и навязать мир на своих условиях: СССР грозил вмешательством в войну, США требовали прекращения огня, да и в любом случае у израильтян не хватало сил и воли для полного завоевания Египта.
А Садат сумел обеспечить себе победу, пусть исключительно в рамках уровня большой стратегии, и эту победу официально закрепило «соглашение о разъединении» 1974 года, по которому Египет сохранял контроль над обоими берегами Суэцкого канала. Дипломатическое превосходство Египта, достигнутое благодаря союзу с производителями нефти, советской поддержке и стремления Америки стать новым покровителем страны, возобладало над военным превосходством Израиля. На первом этапе схватки израильтяне понесли урон и испытали шок, затем оправились и разгромили врага, но показали, что достижения только в вертикальном измерении не помогут избавиться от слабостей в измерении горизонтальном. Подобная ситуация встречается куда чаще, нежели сочетание превосходства в обоих измерениях, как в ходе войны в Персидском заливе в 1991 году и в войне за Косово в 1999 году, когда США с многочисленными союзниками сражались против отдельных государств-изгоев.
Если изрядное военное превосходство сочетается с громадным дипломатическим превосходством, сомневаться в исходе войны не приходится, а стратегия практически исчезает. Бомбардировки Ирака в 1991 году и Сербии в 1999 году представляли собой преимущественно односторонние действия, поскольку враг почти не реагировал. Это была скорее управленческая задача, а не военная акция: в большинстве случаев удары наносились по череде пассивных целей со скудной защитой малокалиберных зениток и разрозненных ракетных батарей. О войне за Косово можно добавить, что Америка могла бы сэкономить на упаковке и доставке ракет, запускай производители эти ракеты прямо с заводов.
Если враг не способен реагировать, парадоксальная логика утрачивает свою значимость – но не полностью. Именно она спасала Саддама Хусейна и Слободана Милошевича: поскольку Соединенные Штаты Америки были гораздо сильнее Ирака и Сербии, не способных угрожать Америке, американцы не нашли в себе моральной решимости рисковать жизнями соотечественников ради отстранения Хусейна и Милошевича от власти через завоевание их стран. Оба диктатора в итоге остались во главе государств, которые они сами беспрепятственно и безрассудно разрушили.