Глава 5Технический уровень
Различные предложения по неядерному оборонительному вооружению обсуждались до тех пор, пока холодная война не подошла к своему внезапному и мирному завершению, и касались преимущественно 400 миль «центрального фронта», то есть границы между Западной Германией и ее недружелюбными соседями – Восточной Германией, которой ныне не существует, и Чехословакией, сегодня разделившейся надвое. Все эти предложения основывались на тех или иных комбинациях двух идей.
Одна заключалась в том, что вторгнувшимся советским бронетанковым и мотострелковым (моторизованным) дивизиям могут успешно сопротивляться пехотные подразделения, экипированные множеством противотанковых ракет. По некоторым предложениям, эта пехота должна была состоять из регулярных войск, которым предстояло полностью заменить бронетанковые и моторизованные части в Европе – дорогостоящие и, как утверждалось, «провокационные», ведь они могли использоваться как для обороны, так и для нападения. По иным предложениям, новая пехота с противотанковыми ракетами должна была состоять из подразделений резервистов или ополченцев, которыми следовало дополнять существующие бронетанковые и моторизованные части для создания следующего уровня обороны.
Другая идея, не столь простая, состояла в том, чтобы объединить спутниковые и авиационные сенсоры, сети коммуникаций, компьютеризированные центры сбора данных и контроля, а также ракеты дальнего действия со множеством боеприпасов раздельного наведения в единую систему «Глубокой атаки». Предполагалось, что сенсоры будут обнаруживать и локализовывать советскую бронетехнику и другие подвижные цели даже за сотни миль до линии фронта. Эта информация по специальным каналам будет передаваться компьютеризированным центрам сбора данных, где сложится полная картина совокупности целей, которая позволит оперативно принимать решения относительно их поражения; наконец ракеты станут массированно атаковать обнаруженные цели боеголовками раздельного наведения. Система «Глубокой атаки», как считалось, могла задержать, дезорганизовать и проредить наступающие советские бронетанковые и мотострелковые колонны задолго до того, как они внесут свой вклад (массой, натиском и огневой мощью) в начальное наступление, предпринятое советскими войсками с линии фронта. Далее в дело вступает западная авиация, к тому моменту добившаяся превосходства в воздухе, а общая цель системы «Глубокая атака» состояла в широкомасштабных действиях сразу после начала войны, не дожидаясь завоевания превосходства в воздухе, без промедления, возможного в случае уничтожения противником воздушных баз или же просто нелетной погоды. Холодная война давно закончилась, но система «Глубоквя атака» продолжает использоваться, уже под названием системы «Распознавание и удар»; это конкретное воплощение «революции в военном деле», той знаменитой РВД, с которой так носились военные бюрократы по обе стороны Атлантики в 1990-е годы. Любопытно, что, несмотря на название в очевидно советской стилистике, многие думают, будто РВД – это американская идея, новый побочный продукт компьютерных технологий, хотя в действительности эта схема была придумана в советском Генштабе в 1970-е годы, когда советская компьютерная индустрия, как хорошо известно, сильно отставала от западной.
Рассматривая изложенные выше идеи, мы вполне можем вообразить, как, вероятно, отреагировала бы советская сторона, чтобы справиться с этими помехами или обойти их, вынудив Запад к движению по наклонной с кульминационной точки успеха. Но наша цель состоит, скорее, в том, чтобы вскрыть общие закономерности стратегии, нежели в том, чтобы обсудить достоинства указанных предложений. Поэтому следует изучить не фильм о динамических взаимодействиях в рамках каждого отдельного уровня, а нечто вроде стоп-кадра каждого из уровней последовательно. Начнем с первой идеи, то есть с пехоты, вооруженной противотанковыми ракетными установками.
Война вооружений
Сначала рассмотрим противостояние между разными видами вооружения, допустив, что с ними обращаются умелые экипажи и расчеты, о которых в данном техническом контексте больше ничего знать не нужно. С одной стороны имеются танки и боевые машины пехоты на острие наступающих советских дивизий, стремящиеся прорвать фронт Альянса. С другой стороны есть обороняющаяся пехота с противотанковыми ракетами, развернутая, возможно, на открытой местности или, что более благоразумно, в естественных укрытиях, а то и (что менее вероятно) в бетонных бункерах. На этом уровне стратегии можно пренебречь указанным обстоятельством, точно так же не принимая во внимание способы перемещения советских танков – совершенно открыто или же искусно маскируясь в низменностях и лесистых местах. (Здесь стоит напомнить, что немецкие леса славятся своей ухоженностью с XIX столетия и пересечены множеством противопожарных просек.) Достаточно будет рассмотреть всего одну противотанковую ракету и всего один советский танк или БМП, причем они могут встретиться друг с другом на расстоянии дальности стрельбы, а местность будем считать лишенной особых признаков.
Противотанковая ракета – очень дешевый вид оружия в сравнении с танком или даже с БМП, ее цена (пусть будет 20 000 долларов) составляет, быть может, всего один процент от стоимости танка или десять процентов (максимум) от стоимости БМП. В ракетный расчет требуется не более двух человек, а в танке должно быть три или четыре человека, как и в экипаже БМП, помимо пехотинцев, которых везет бронетранспортер. Во сколько бы ни оценивать жизни людей и их службу, эта разница лишь подтверждает экономическую выгоду противотанковых ракет.
Далее мы видим, что ракету возможно направить точно в цель, а если испытать некоторое количество таких ракет, выяснится, что 90 процентов из них поражают мишень. Ракеты с кумулятивной боевой частью легко пробивают тонкую броню БМП благодаря потоку сверхскоростной плазмы, которая уничтожает все и вся внутри. Танк может нести толстые плиты современной композитной брони на основе керамики с ячейками так называемой активной брони сверху и со множеством дополнительных внутренних «подкладок», но в нашем «стоп-кадре» мы исходим из наличия столь же современных ракет с прецизионными боеголовками, диаметр которых достаточен для того, чтобы пробить прочнейшую броню. Ячейки активной брони способны отразить множество кумулятивных ракет, в зависимости от угла попадания, но лучшие на сегодняшний день ракеты можно запрограммировать на вертикальные «нырки», чтобы они преодолели толстую лобовую броню.
Экипаж танка, разумеется, стреляет из пулеметов и даже из пушки, используя, возможно, осколочные или кассетные боеприпасы. А в случае боевой машины пехоты вместе с экипажем стреляют десантники – например, из ручных минометов или гранатометов, помимо нескольких пулеметов. Но дальнобойность ракеты выше, чем у любого из этих видов оружия, кроме танковой пушки, и потому у ракетного расчета есть прекрасный шанс уничтожить цель раньше, чем он окажется в зоне досягаемости ее пулеметов и до того, как наводчик пушки сможет засечь юркую ракетную установку. Ночью ничего не меняется, поскольку обе стороны применяют приборы ночного видения. Правда, машины могут генерировать энергию и охлаждение, у них, вероятно, имеются лобовые инфракрасные прицелы, превосходящие пехотные оптические приборы ночного видения («прицелы звездного света»), однако не стоит забывать о «разнице в контрасте», противостоящей этому различию в снаряжении: танки и бронемашины, конечно, намного больше по размерам, издают громкий шум, и потому их гораздо легче обнаружить ночью.
Простые цифры способны описать все, что мы наблюдаем на техническом уровне стратегии. По грубым прикидкам можно выдать следующие предварительные оценки: 90 % всех ракет сработают безотказно, 60 %, в свою очередь, поразят цель, 80 % из них пробьют танковую броню, из них 90 % нанесут ущерб, выводящий танк из строя. В совокупности получается 39 % возможности успеха.
Поэтому в прямой дуэли на местности без особых признаков и при наличии умелых и хладнокровных солдат 2,56 ракеты уничтожат один танк стоимостью в 100 раз больше, а 1,8 ракеты уничтожат бронемашину пехоты стоимостью в 15 с лишним раз дороже (в данном случае пробивание тонкой брони и выведение машины из строя можно приравнять друг к другу, поскольку броня тонкая и попадание почти всегда будет равносильно уничтожению).
Мы видим, что применительно к цене эффективность ракеты несравнимо выше эффективности бронемашины на этом техническом уровне (например, ракета стоимостью 51 200 долларов уничтожит танк, стоящий два миллиона долларов).
Но сама по себе эта разница может не значить почти ничего, если не учитывать общие военные ресурсы обеих сторон: на момент написания этих строк богатые США широко используют крылатые ракеты стоимостью в миллион долларов и больше против лачуг в Афганистане или против иракских домишек с радиостанциями. Впрочем, в нашем примере Советский Союз не имел превосходства в общем количестве военных ресурсов и вряд ли мог допустить потерю 39 танков или 8,3 пехотной бронемашины на каждую ракету для подавления всех ракет.
На этом мы могли бы, как часто делается, остановиться и выдать полученный технический результат за окончательный – каковым он мог бы быть, если рассматривать, скажем, столкновение баллистических и противобаллистических ракет в огромном и пустом космическом пространстве. Тогда любая эффективность применительно к цене послужит достаточным основанием для определения, например, возможности осуществления этой затеи. Но для нас рассмотрение дуэли на техническом уровне между наступающей бронетехникой и противотанковыми ракетами дает картину сугубо частичную и предварительную.
Разумеется, технический уровень обладает собственной значимостью, причем сегодня она выше, чем в историческом прошлом, когда различия в технических возможностях были обычно невелики. Сегодня последние модели реактивных истребителей, танков или подводных лодок могут существенно превосходить своих менее современных предшественников, особенно если сравнивать, к примеру, малые качественные различия между двумя добротными мечами или удобными щитами. Исключения имеются, но они немногочисленны. Так, в конце IV столетия гунны обладали неоспоримым техническим преимуществом благодаря составным лукам, достаточно коротким для того, чтобы стрелять с лошади, и при этом отличавшимся доселе невиданными дальнобойностью, точностью и убойной силой.
Границы технического уровня стратегии отнюдь не произвольны. В их пределах различные виды оружия и их взаимодействие видны четко, но лишь как фрагмент куда более обширной реальности, ибо все прочие материальные и неосязаемые факторы, влияющие на ход сражения, остаются неопределенными. Сам по себе технический уровень достаточен только для ученых и инженеров, занятых разработкой новых видов вооружения. Для работы им нужно знать лишь то, какие виды дополнительной эффективности наиболее желательны; им вовсе ни к чему, и они не вправе решать, какого запаса эффективности требуется достичь при конкретных затратах и /или обеспечении иных военных приоритетов.
Военные и технические специалисты
Ученые и инженеры нечасто осведомлены в подробностях с тактическим содержанием требований, предъявляемых военными к новым типам вооружений. Вдобавок их готовность считаться с этими требованиями, как правило, обыкновенно сугубо формальна: они очень хорошо знают, что требования военных изменяются в зависимости от новых тактических доктрин, от каждой новой «стратегии», тогда как оружие, которое они разрабатывают, будет применяться в течение многих лет – тридцати и более, если речь идет о боевых самолетах, и даже еще дольше, применительно к танкам и артиллерии. Кроме того, ученые и инженеры не слишком считаются с требованиями, выдвигаемыми военным командованием, которое, по их мнению, не подозревает о полном объеме доступных технологических возможностей. Нередко они полагают, что офицеры озабочены вчерашними «новейшими» технологиями, которые для ученых и инженеров никак не являются новейшими. Неуклонно растущий уровень технического образования военных (этот процесс начался в XVIII столетии) нисколько не помогает преодолеть этот разрыв, потому что стороны данного взаимодействия привержены разным ценностям: для ученых и инженеров важна наука, а для военных – командные структуры и иерархия.
Цели сторон тоже существенно разнятся. Для военных бюрократов наивысшее качество, которого можно достичь в отдельно взятом виде оружия, обычно приносится в жертву возможности закупить это оружие в некотором количестве: ведь уменьшить численность вооруженных сил значит подорвать основу военной иерархии. Для ученых и инженеров количественные показатели сами по себе лишены ценности: высшее качество – единственная цель их амбиций, поэтому они всегда стремятся разрабатывать самые совершенные, самые многоцелевые виды оружия, максимально эффективные во всех возможных направлениях их применения.
До Первой мировой войны таковыми были самые большие и лучше всего защищенные боевые корабли, а также дальнобойные орудия на железнодорожных платформах, будоражившие воображение инженеров. Эго вполне устраивало флотских командиров, поскольку военно-морская доктрина того времени предполагала подготовку к генеральному сражению за глобальное превосходство на море с участием сильнейших кораблей, даже если тех немного, – ибо всего один линкор способен потопить сколько угодно крейсеров. А вот громадные орудия на железнодорожных платформах совсем не вписывались в тогдашнюю артиллерийскую доктрину, которая предполагала мобильность, но их все равно разрабатывали, не считаясь с ценой.
До Второй мировой и в ходе войны пути технологического прогресса разветвлялись и множились, что привело к самым разнообразным новшествам, одни из которых обладали непосредственной военной ценностью (например, радар, а также атомная бомба), тогда как другие имели отрицательную ценность (самый известный пример – немецкие ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2, на разработку которых затратили немалые средства, хотя они не послужили никакой реальной цели). Многие прочие новшества, скажем, реактивные беспилотные ракеты-самолеты ФАУ-3 или стотонный супертанк «Маус», поглощали скудные ресурсы Германии, но не успели достичь производственной стадии.
В настоящее время инженерные амбиции сосредотачиваются на оружии направленной энергии, будь то бортовые лазеры, достаточно мощные для того, чтобы прожигать насквозь корпуса и уничтожить ракетоносители далеко внизу, или истребители, способные летать на сверхзвуковой скорости (нынешние так называемые сверхзвуковые истребители очень быстро расходуют топливо, переходя на форсаже барьер скорости звука), или самолеты типа «Стелс», которые почти невидимы для обычных радаров, а инфракрасное излучение и звуковые волны от которых сведены к минимуму, или, в более широких масштабах, «революционные» системы «обнаружения и уничтожения», наиболее сложной задачей которых является обработка данных от сенсоров и создание моментальной цельной картины всех многообразных и важных целей, уже распределенных по приоритету, благодаря чему атака на них требует лишь передачи координат расчетам крылатых ракет, бомбардировщикам или артиллерийским батареям.
Между тем вчерашние инженерные амбиции породили нынешние атомные подводные лодки, превышающие размерами крейсера Второй мировой войны и гораздо более дорогостоящие; авианосцы с атомными двигателями, еще крупнее по размерам и еще дороже в постройке и обслуживании; а также реактивные истребители, сами по себе настолько технологически хитроумные, что в год их выпускается меньше того количества, которое может быть потеряно в течение всего одного неудачного утра в ходе воздушного боя.
Издавна (по крайней мере, в Соединенных Штатах Америки) повелось сетовать на стремление добиваться высокого качества оружия за счет количества, но парадоксальная логика стратегии, на любом из ее уровней, не имеет никакого отношения к этому предмету и не предлагает никаких спасительных рецептов. Не имеет значения, предусматривает ли действие на техническом уровне реакцию в виде применения более простого оружия или же в виде применения меньшего количества более сложных типов вооружения. Именно линейная логика, экономическая логика здравого смысла налагает пределы на стремление к качеству за счет количества, ведь маржинальная выгода от качественных улучшений в конце концов должна снизиться до нуля, если принимать в расчет научно-технологические ограничения конкретной эпохи: даже лучшая винтовка, изготовленная из самых передовых материалов по новейшим технологиям, вряд ли будет намного эффективнее любой другой современной винтовки, сконструированной по тем же научным принципам, – и куда более дешевой. То же самое верно для бомбардировщиков, для ракет, подводных лодок и вообще для всех типов вооружений, подлежащих сравнению.
Известно, что в подобных вычислениях мы покидаем область стратегии, поскольку, повышая качество, рискуем понизить дополнительную эффективность до нуля, но никак не ниже (если только надежность не будет принесена в жертву сложности – хотя предполагается, что качество включает в себя надежность). Напротив, если результаты подчинены динамическому парадоксу стратегии, рост качества начинает постепенно снижать эффективность отдельных видов оружия после прохождения некоей (кульминационной) точки.
Противоречия между военными приоритетами и инженерными амбициями постоянно пытаются сгладить – как военные с техническим складом ума, так и инженеры с военной подготовкой, причем те и другие представляют собою малочисленные группы. Но когда плоды технических разработок наконец передаются вооруженным силам, решение об их применении или отказе от них зависит от общепризнанных взглядов и институциональных интересов. Если новому присущ малый прирост качества в сравнении со старым (что обычно и происходит с чуть более лучшими самолетами, танками и ракетами, которые сменяют предшественников), то военная модернизация не встречает институционального сопротивления: новое гладко вытесняет старое, не требуя никаких изменений ни в организации, ни в существующей доктрине, ни в устоявшихся привычках.
Но в случаях подлинных новшеств, а не просто новых моделей, когда у новинок вообще нет непосредственных предшественников (примерами могут быть телеуправляемые летательные аппараты – ТПЛА или беспилотные летательные аппараты – БПЛА), то для их применения вооруженным силам приходится менять свою структуру. Обычно требуется создавать новые подразделения, причем неизбежно за счет ранее сформированных, что вызывает немалые затруднения. Существующие подразделения (скажем, эскадрильи истребителей) имеют своих представителей в органах, уполномоченных принимать решения; даже если большинство бойцов не может похвастаться высокими чинами, как молодые пилоты, все равно найдутся старшие офицеры этого рода войск и этой воинской традиции (в нашем примере – генералы ВВС). Подразделения, которые только предстоит сформировать, очевидно лишены представителей, облеченных институциональной властью, у них нет защитников в рядах военной бюрократии.
Обыкновенно это означает, что применение новшества будет сильно задержано, даже если потенциально оно может оказаться крайне полезным, но тут все зависит от ситуации: если вооруженные силы как целое наращивают мощь при обилии ресурсов, то они охотнее примут нововведения, поскольку существующие подразделения могут потерять только в росте, а не в составе. А в военное время неотложные тактические нужды помогают превозмочь бюрократическое сопротивление. Причина, по которой израильтяне первыми начали производить и использовать разведывательные ТПЛА (не просто тестировать в поисках дефектов конструкции, а реально применять), состояла в том, что на момент появления ТПЛА Израиль вел так называемую «войну на истощение» (1968–1970), а израильские пилоты в небе над Египтом оказались уязвимыми для наземных зенитных ракет; это обстоятельство придало идее использования беспилотных летательных аппаратов немалую привлекательность.
Напротив, при скудости ресурсов в момент предложения новшества, если существующие части страдают от дефицита средств, если никакой войны нет и не предвидится, то бюрократическое сопротивление будет упорным – и, скорее всего, успешным. С 1990-го по 2000 год внедрение дешевых, надежных и небольших, но мощных компьютеров привело к сильным структурным переменам во всем мире; бизнес повсеместно перестраивался коренным образом. На эти же годы пришлось завершение холодной войны, обернувшееся сокращением военного бюджета, и потому вооруженные силы практически застыли в неизменности. Они не стали приспосабливать свои структуры и методы к тому, чтобы использовать множество потенциальных преимуществ от внедрения компьютеров, а просто добавили компьютеры в свой существующий организационный формат.
Инновации не просто тормозятся[67] или внедряются ускоренно, они могут не оправдывать ожиданий либо из-за социального сопротивления, которое попросту их блокирует, либо из-за отсутствия организационных изменений, вследствие чего новшество получает принципиально неверное применение.
Знаменитый случай отвергнутого новшества – история митральезы, предшественницы пулемета, спешно принятой на вооружение французской армией в 1869 году, накануне войны с Пруссией. В мире однозарядных ружей с поворотным затвором митральеза могла делать до 300 выстрелов в минуту с хорошей точностью на расстоянии как минимум 500 метров. Она доказала свою надежность и полезность против пехоты, не готовой к скорострельному огню. Изобретенная в Бельгии, митральеза тайно производилась на французских оружейных заводах по приказу императора Наполеона III, мнившего себя экспертом в артиллерии. Значительное количество митральез ожидало на складах к началу войны с Пруссией в 1870 году.
Но обстановка чрезвычайной секретности не позволила произвести полевые испытания и открытые тактические обсуждения оружия. Слишком тяжелая для того, чтобы ее могли передвигать вручную, а потому помещаемая на легкий двухколесный лафет, митральеза напоминала полевую пушку. Пехота не имела боеприпасов для снабжения митральез в достаточном количестве: в те времена сотни патронов на одного солдата хватало на целые недели кампании, и в каждом батальоне имелось всего несколько повозок на гужевой тяге, без того груженных палатками, провиантом и войсковым имуществом. Наполеон III, как уже говорилось, считал себя знатоком артиллерии: быть может, именно поэтому митральеза поступила на вооружение артиллерийских частей. Когда началась война, французские пушкари, разумеется, применяли новое оружие так, как будто это были полевые пушки, то есть ставили за спинами пехоты. Это означало, что митральезы не могли стрелять по своей цели, то есть по немецкой пехоте[68].
Напрасно было бы ожидать, что артиллеристы откажутся от привычных представлений и разместят митральезы в рядах пехоты: это показалось бы отступлением вспять, к методам XVII столетия. Кроме того, новое оружие нельзя было передать пехоте, не расставшись заодно с малочисленными повозками для доставки артиллерийских боеприпасов. В итоге в битве при Гравелоте 18 августа 1870 года прусская пехота выдвинулась вперед достаточно далеко для того, чтобы попасть под обстрел митральез. Выпуская по 25 патронных картриджей (300 выстрелов) в минуту, новое оружие устроило настоящую бойню, уничтожив многих из 20 163 пруссаков, погибших в тот день[69]. Но помимо битвы при Гравелоте митральезы не оказали никакого воздействия на исход войны. А если бы это новшество не было отвергнуто вследствие организационной неудачи, оно могло бы предотвратить катастрофическое поражение французов в войне.
Политические хозяева и технические специалисты
При наличии напряженности между инженерами и военными, разрешимой только посредством институциональных перемен, хроническое разногласие между инженерами и политиками является делом обычным. Политические цели государства обыкновенно представляются инженерам настолько далекими и смутными, что практически не учитываются в расчетах. В отдельных случаях власти и вовсе внезапно вмешиваются в рабочий процесс, отдавая распоряжения ускорить разработку или ее прекратить. Американский президент может принять решение остановить вполне многообещающую техническую разработку, просто потому, что она оскорбляет его этику или угрожает его публичному имиджу. Другой президент может приказать инженерам сконструировать некое новое оружие, стоящее за границами нынешних возможностей науки, игнорируя тот факт, что научный прогресс нельзя направить и подстегнуть ни политическим выбором, ни дополнительным финансированием. Гитлер или Сталин могли распространять свою диктатуру на лаборатории, приказывая создавать баллистические ракеты или атомную бомбу, притом как можно быстрее.
Имеются случаи подобного вмешательства и со стороны ученых, не менее поразительные, и едва ли не самый громкий из них произошел 11 октября 1939 года, когда влиятельный экономист Александр Сакс передал президенту Рузвельту письмо, подписанное уже знаменитым Альбертом Эйнштейном. Письмо содержало меморандум, подписанный другим ученым-беженцем, еще не известным на тот момент Лео Силардом, которому и принадлежала идея. Оба документа призывали американское правительство рассмотреть возможность запуска цепной реакции распада урана «в рамках военного устройства». Начинание Силарда стало возможным благодаря помощи еще двоих ученых-беженцев, Юджина Вигнера и Эдварда Теллера. Всем им была уготована слава, но тогда их главная роль заключалась в том, чтобы несколько раз привезти Силарда на машине в бунгало Эйнштейна на острове Лонг-Айленд (сам Силард не имел водительских прав). По воспоминаниям Сакса, Рузвельт как будто равнодушно прочел письмо и меморандум; лишь на следующее утро за завтраком Саксу наконец удалось убедить Рузвельта отнестись к документам всерьез, напомнив президенту о том, как Наполеон отказался финансировать проект военного применения пароходов, предложенный Фултоном[70].
Напротив, в нацистской Германии не менее могучие обстоятельства воспрепятствовали разработке атомной бомбы. Энтузиазм Гитлера воспламенила перспектива изготовления ракет, веретенообразных и мощных, и поддержка ракетного дела со стороны фюрера была щедрой и стабильной. Впрочем, ядерная физика – это область, где трудились ученые неарийского происхождения (Силард, Теллер и Вигнер, равно как сам Эйнштейн и дюжина других имен, были евреями); кроме того, нацистские мыслители осуждали эту физику за «подрыв устоев». А у ядерной цепной реакции не нашлось в Германии такого же рьяного поборника, каким был Лео Силард.
Словом, вопросы колоссальной важности решались чрезвычайно легкомысленно из-за научного невежества Адольфа Гитлера, который разбирался в механическом оружии, но почти ничего не понимал в электронных приборах и ничего не смыслил в ядерной физике. Разумеется, американский проект разработки атомной бомбы рано или поздно был бы запущен даже без Силарда. Но задержка могла бы сказаться на ходе войны, будь устремления Гитлера иными.
По завершении Второй мировой войны, в которой было немало драматических эпизодов научного противостояния, и после Аламогордо, Хиросимы и Нагасаки мысль, что политическим лидерам не следует пренебрегать возможностями науки, стала частью расхожей мудрости. Научные службы расплодились при правительственных и военных структурах, научные советники вошли в состав команд президентов, премьер-министров и генеральных секретарей. Однако это мало способствовало устранению разногласий между наукой и политикой. Выяснилось, что есть лишь два рода научных проблем: рутинные вопросы, для решения которых вовсе не требуется никакого политического вмешательства, и спорные вопросы – относительно которых сами ученые склонны к разногласиям[71]. Политики по-прежнему ведут вперед государственные корабли, а военные выступают как экипажи на палубах, но машинным отделением теперь заведуют ученые и инженеры, которые правят в неведомом направлении.