Издавна (по крайней мере, в Соединенных Штатах) было модно сетовать на стремление добиться высокого качества оружия ценой его количества, но парадоксальная логика стратегии, на любом из ее уровней, не имеет никакого отношения к этому предмету и не дает никакого рецепта решения данного вопроса. Неважно, предполагает ли действие на техническом уровне противодействие в форме применения более простого оружия или же применение меньшего количества более сложных видов оружия. Напротив, именно прямолинейная логика, экономическая логика здравого смысла налагает пределы на стремление к качеству за счет численности, потому что небольшая выгода от качественных улучшений в конце концов должна снизиться до нуля, если принять в расчет научно-технологические ограничения, свойственные данной эпохе. Даже лучшая винтовка, изготовленная из самых передовых материалов по самым последним технологиям, может быть лишь немногим эффективнее, чем любая современная винтовка, основанная на тех же самых научных принципах, но, конечно, куда более дешевая. То же относится и к бомбардировщикам, и к ракетам, и к подводным лодкам, и к любым другим видам вооружений, которые мы можем сравнивать друг с другом.
Мы знаем, что, прибегая к подобным вычислениям, находимся вне области стратегии, потому что, пока мы наращиваем качество, обретенная при этом дополнительная эффективность может упасть лишь до нуля, но не ниже него (если только надежность не будет принесена в жертву сложности — хотя предполагается, что качество включает в себя и надежность). И напротив, если результатами управляет динамический парадокс стратегии, рост качества, в конце концов, начинает снижать эффективность отдельных видов оружия после прохождения некоторой (кульминационной) точки.
Противоречия между военными приоритетами и инженерными амбициями постоянно пытаются сгладить как военные с техническим складом ума, так и инженеры с военным образованием, причем и те и другие представляют собою лишь небольшую часть соответствующих групп. Но, когда продукты технического развития, наконец, передают в пользование вооруженным силам, решение об их применении или отказе от него зависит именно от общепризнанных взглядов и институциональных интересов. Если новое характеризуется лишь неким приростом качества в сравнении со старым (что обычно и происходит, когда несколько лучшие самолеты, танки и ракеты сменяют подобных им, в сущности, предшественников), то военная модернизация не встречает сопротивления со стороны институций: новое прекрасно входит в старые пазы, не требуя никаких изменений ни в организации, ни в существующей доктрине, ни в устоявшихся привычках.
Но, если речь идет о подлинном новшестве, а не только о новой модели, и у предлагаемого оборудования вообще нет никаких непосредственных предшественников, как было, например, с телеуправляемыми летательными аппаратами — ТПЛА (Remotely Piloted Vehicles, RPV) или с беспилотными летательными аппаратами — БПЛА (Unmanned Aerial Vehicles, UAV), то для его использования вооруженные силы должны изменить свою структуру. Обычно для этого нужно создать новые подразделения, причем неизбежно за счет ранее сформированных, что вызывает немалые затруднения. Существующие подразделения (скажем, самолетов-истребителей) имеют своих представителей в органах, уполномоченных принимать решения; даже если их члены носят низкое воинское звание (в данном случае это молодые летчики), там непременно будут и офицеры высокого ранга, принадлежащие к данному роду войск и к данной традиции (в этом случае генералы ВВС). Подразделения, которые только еще предстоит сформировать, конечно же, не могут быть представлены людьми, облеченными институциональной властью, у них нет защитников со стороны бюрократии.
В итоге применение новшества будет сильно задержано, даже если потенциально оно может оказаться очень полезным. Но тут все зависит от ситуации: если вооруженные силы как целое растут, в изобилии располагая ресурсами, то они легче приноровятся к нововведениям, потому что существующие подразделения могут потерять только в росте, а не в численном составе, который уже налицо. И, конечно же, в военное время неотложные тактические нужды могут превозмочь бюрократическое сопротивление.
Напротив, если в момент предложения новшества налицо скудость средств, если имеющиеся войска уже испытывают недостаток в ресурсах, а никакой войны нет и даже угроза ее отсутствует, тогда бюрократическое сопротивление будет упорным — и, скорее всего, успешным. С 1990-го по 2000 год появление дешевых, надежных и небольших, но мощных компьютеров привело к сильным структурным переменам во всем мире; различные виды коммерческой деятельности везде были коренным образом перестроены. Однако случилось так, что эти годы совпали с окончанием «холодной войны» и с соответствующим урезыванием оборонных бюджетов, и потому военные силы ничуть не изменились. Они не приспособили свои структуры и методы к тому, чтобы использовать множество потенциальных преимуществ, порождаемых изобилием компьютеров. Они просто добавили компьютеры к своим уже существующим организационным системам.
Новшеству могут благоприятствовать исторические обстоятельства, как это произошло с поразительно быстрым введением огнестрельного оружия в Японии[57]. Но может оно и потерпеть полную неудачу либо из-за социального сопротивления, которое попросту отвергает это новшество[58], либо потому, что не происходит организационной перемены, из-за чего новшеству, возможно, и не сопротивляются вовсе, но применяется оно в корне неверно.
Знаменитый случай отвергнутого новшества — митральеза (mitrailleuse, «картечница»), предшественница пулемета, спешно принятая на вооружение французской армией в 1869 году, в предвосхищении войны с Пруссией. В мире однозарядных ружей с поворотным затвором митральеза могла делать до 300 выстрелов в минуту, с хорошей точностью, на расстоянии как минимум 500 метров. Она была вполне надежной и в бою с пехотой, не готовой к скорострельному огню, могла бы оказать решающее воздействие. Изобретенная в Бельгии, митральеза была в обстановке страшной секретности изготовлена на французских оружейных заводах по приказу Наполеона III, считавшего себя экспертом в артиллерии. Значительное количество митральез уже было готово, когда в 1870 году началась война с Пруссией.
Но обстановка чрезвычайной секретности не позволила произвести полевые испытания и открытые тактические обсуждения оружия. Слишком тяжелая для того, чтобы ее могли передвигать люди, и поэтому устанавливавшаяся на легкой двухколесной тележке митральеза напоминала установку полевой артиллерии. Пехота не была экипирована для того, чтобы снабжать митральезы достаточным количеством боеприпасов: ведь в те времена сотни патронов на одного солдата хватало на целые недели кампании, и в каждом батальоне имелось всего несколько повозок на гужевой тяге, уже и без того груженных палатками, продовольствием и войсковым имуществом. Кроме того, Наполеон III, как уже говорилось, считал себя знатоком артиллерии — и, возможно, в силу всего этого митральеза поступила на вооружение именно в этот вид войск. Когда началась война, французские артиллеристы, разумеется, применяли новое оружие так, как будто это полевое орудие, то есть располагали его в тылу пехоты. Это означало, что митральезы не могли стрелять по своей цели, то есть по немецкой пехоте[59]. Было бы напрасно ожидать, что артиллеристы откажутся от своих привычных представлений и разместят митральезы в передних рядах пехоты: это показалось бы отступлением вспять, к методам XVII века. Кроме того, новое оружие нельзя было вручить пехоте, не передав ей заодно и малочисленные повозки для артиллерийских боеприпасов. В битве при Сен-Прива — Гравелоте 18 августа 1870 года прусская пехота выдвинулась вперед достаточно далеко для того, чтобы попасть под обстрел митральез. Выпуская по 25 патронных катриджей (300 выстрелов) в минуту, новое оружие произвело настоящую бойню, убив значительное количество из 20 163 пруссаков, которые погибли в тот день[60]. Но, если не считать этой битвы, митральезы не оказали никакого воздействия на исход войны. А если бы это новшество не было отвергнуто вследствие организационной неудачи, оно могло бы не допустить катастрофического поражения французов в войне.
Хотя иные конфликты между инженерами и военными могут разрешиться только посредством институциональных перемен, хроническое разногласие между инженерами и политиками — обычное состояние дел. Политические цели государства обычно представляются инженерам настолько далекими и неясными, что совсем не входят в их расчеты. В некоторых случаях власть просто внезапно вмешивается сверху, отдавая распоряжения. Американский президент может принять решение остановить вполне многообещающую техническую разработку — просто потому, что она оскорбляет его этические чувства или угрожает его публичному имиджу. А другой президент может приказать инженерам разработать некое новое оружие, стоящее за границами нынешних возможностей науки, невзирая на то, что научный прогресс нельзя направить и подстегнуть ни политическим решением, ни дополнительным финансированием. Гитлер или Сталин могли распространить свою диктатуру на лаборатории, приказав создать баллистические ракеты или атомную бомбу, и притом как можно быстрее.
Засвидетельствованы случаи подобного вмешательства и со стороны ученых, притом — не менее впечатляющие. Едва ли не самый значительный из них произошел 11 октября 1939 года, когда влиятельный экономист Александр Сакс передал президенту Рузвельту письмо, подписанное уже ставшим знаменитым Альбертом Эйнштейном. В этом письме содержался меморандум, подписанный другим ученым-беженцем, еще не известным на тот момент Лео Силардом