оздушной обороны квадрата, заменив неподвижные ракетные установки подвижными, то есть часто перемещающимися с места на место. Частично они действительно будут мобильными — передвигаемыми с помощью самоходных машин, — но почти все стационарные противовоздушные ракетные установки можно переместить за одну ночь. Тогда, если только нельзя каким-либо образом добиться того, чтобы вся территория просматривалась средствами разведывательного наблюдения в реальном времени (это очень трудная задача, если противник хорошо умеет маскироваться и пользоваться своими радарами и радиостанциями), будет уже невозможно направлять истребители-бомбардировщики тщательно продуманными воздушными маршрутами, обходящими стороной все известные места дислокации ракетных установок.
В других случаях эта цепочка может выстраиваться иначе: первое действие может быть оперативным, ответ противника — тактическим, а дальнейшая реакция — технической. Вполне очевидно, что возможны бесконечные комбинации во взаимодействии вертикальных уровней и их горизонтальных измерений.
Даже в том случае, если наше вертикальное восхождение с одного уровня на другой далеко от совершенства и полноты, мы больше не можем рассматривать стратегию только в ее горизонтальном измерении, как волнующееся море, в котором волны и ответные волны парадоксальной логики взаимно уничтожают друг друга в постоянном стремлении к недостижимому равновесию. Не можем мы рассматривать стратегию и как многоэтажное здание, предполагая наличие своей, отдельной, правды на каждом из этажей. Взамен мы должны принять сложную картину, объединяющую в сознании оба эти образа: этажи не прочны, как в реальном здании, но пребывают в оживленном движении, подчас готовые прорваться на другой уровень. Точно так же, как и в динамической реальности войны, взаимодействие самих вертикальных уровней сочетается с горизонтальными измерениями стратегии и сталкивается с ними.
Глава 8Стратегия театра военных действий I: решения военных и политиков
Поскольку логика стратегии на уровне театра военных действий соотносит военную мощь с территориальной протяженностью, мы можем многое понять в ней, прибегая к аналогиям из зрительного восприятия и рассматривая войска и их перемещения с птичьего полета или, скажем, со спутника. Конечно, у стратегии есть пространственный аспект на каждом уровне, но на уровне тактическом значение имеют подробности рельефа местности, тогда как боевые столкновения на оперативном уровне могут быть совершенно одинаковыми в любой географической обстановке. Однако на уровне театра военных действий некоторые специфические территории как раз и являются предметом борьбы. Будь они размером с целый континент или всего лишь с небольшой остров; будь то провинция, регион, вся страна или некая группа стран — в любом случае «театр военных действий» образует скорее некое в разумной степени самодостаточное пространство, нежели выступает частью какого-то большего целого[74].
Хотя логика стратегии на уровне театра военных действий определяет взаимодействие враждующих сил в пространственном смысле, она охватывает собою только факторы, имеющие военное значение: длину фронтов и защитный потенциал местности, по которой они проходят; глубину территорий; все аспекты доступа и проходимости этой территории и т. п. И напротив, эта логика не обращает никакого внимания на политический, экономический и моральный характер рассматриваемой территории, ставя на одну доску обжитые и возделанные земли, богатые ресурсами, и негостеприимные пустыни. Поэтому неудивительно, что в процессе формирования военной политики логика стратегии на уровне театра военных действий зачастую игнорируется, даже если она полностью понятна.
В случае Кореи, например, концентрация мощных северокорейских сил со множеством танков и артиллерии возле границы, хорошо известная способность северокорейской пехоты просачиваться вглубь вражеской территории, а также воинственность северокорейского режима наводят на мысль, что война должна была начаться неожиданной и чрезвычайно интенсивной атакой. Однако подобное нападение не могло ни продолжаться достаточно долго, ни проникнуть слишком далеко вглубь южнокорейской территории, потому что большая часть северокорейской артиллерии была малоподвижной, а пехота, не снабженная машинами, скоро истратила бы и энергию, и боеприпасы.
В подобных обстоятельствах логика стратегии на уровне театра военных действий требует значительного ослабления южнокорейской обороны, призванной защищать всю страну прямо вдоль линии прекращения огня, но при этом — укрепления обороны, ориентированной на ожидание врага где-то в глубине своей территории. Согласно логике эластичной обороны, охватывающей ближайшие к фронту 50 километров южнокорейской территории, не было необходимости в попытках удержать фронт. Вместо этого следовало бы организовывать акции по задержке наступления противника в сочетании с устройством засад за естественными преградами, что заставило бы зашедших слишком далеко северокорейцев нанести поражение самим себе. Будучи полностью мобилизована и развернута, южнокорейская армия могла бы контратаковать превосходящими силами на всем пространстве вплоть до самой границы, а затем и за ней, в то время как авиация США и Южной Кореи имела бы возможность наносить тяжкий ущерб северокорейским войскам — и при их наступлении, и при отступлении.
Логика стратегии на уровне театра военных действий, несомненно, отдает предпочтение эластичной обороне, но не обращает внимания на природу территории, которой дважды придется выдержать бои за нее, а также на ее оккупацию бесцеремонными северокорейцами в промежуточный период. Это не пустыня, а густонаселенный сельскохозяйственный регион, простирающийся до северных окраин Сеула, огромной столицы, где живут около девяти миллионов корейцев, расположены все общенациональные учреждения и значительная часть промышленности страны. Потеря этих 50 километров — прежде всего потому, что оба корейских правительства заявляют об исключительном господстве над всем полуостровом, — может привести к краху общественного доверия к южнокорейскому правительству, а также деморализовать вооруженные силы. Поэтому неудивительно, что южнокорейская политика пренебрегает стратегической логикой, стремясь взамен обеспечить Сеул, столицу страны, непоколебимой защитой, нацеленной на недопущение любого вражеского вторжения.
Эту логику можно обойти вниманием, но, конечно, такая позиция ни в коем случае не сведет на нет последствия этой логики. Для Южной Кореи это чревато и затратами, и опасностями. Многочисленные войска нужно постоянно поддерживать в степени высокой боевой готовности; необходимо возвести и сохранять в рабочем состоянии тщательно разработанные препятствия в виде минных полей; заграждений против техники и укрепленных бетонных стен — а все это стоит немалых денег. Но даже при этом статичная оборона остается гораздо более хрупкой, чем эластичная, — при том же самом балансе сил. Однако ничто в логике стратегии театра военных действий как таковой не может навязать иной порядок приоритетов, да и вообще навязать какие бы то ни было приоритеты. Во всяком случае — не в большей степени, чем известное соотношение между безработицей и инфляцией способно навязывать политические решения в пользу первой или второй: в одних странах терпимо относятся к высокому уровню инфляции, но не безработицы; в других же дело обстоит ровно наоборот. Экономическая логика, определяющая отношение между двумя этими явлениями, не предписывает выбора какой-либо экономической политики в пользу одного из них. Точно также. в случае Кореи логика стратегии театра военных действий определяет отношения между эластичностью обороны и ее ценой и опасностью, но политические приоритеты требуют неэластичной обороны, затмевая собою все прочие соображения.
В годы «холодной войны» НАТО усматривало самую значительную для себя угрозу там, где ныне находится мирная Германия, расположенная в центре территории альянса. И точно так же, как южнокорейское правительство, НАТО было политически склонно к статичной обороне в географических обстоятельствах, которые гораздо более благоприятствовали эластичной обороне. В ретроспективном взгляде на стратегическую ситуацию на театре военных действий мы увидели бы, что восточные рубежи Федеративной Республики (Западной Германии) простираются от Балтийского побережья вплоть до Австрии. На протяжении примерно 625 миль граница шла вдоль Восточной Германии и Чехословакии, которые в то время были районами базирования Советской армии. Если бы, в случае мобилизации, подразделения бельгийской, британской, канадской, голландской, западногерманской и американской армий вышли бы из своих казарм и баз, чтобы занять отведенные им позиции, то «центральный фронт» НАТО обрел бы свой физический облик. Мы не увидели бы непрерывной линии, в которой подразделения стоят плечом к плечу друг с другом, — скорее это был бы ряд развернутых в боевом порядке людей, машин и вооружения в пределах полосы территории, идущей с севера на юг. По грубым оценкам, примерно треть натовских танков и мотострелковых формирований («силы прикрытия») выдвинулись бы на расстояние нескольких миль от границы, тогда как остальные войска оставались бы на некоторой дистанции — поглубже в тылу. Хотя фронт, удерживаемый силами прикрытия, не следовал бы за каждым изгибом границы, он все же растянулся бы примерно на 600 миль. Кроме того, равнинные участки границы с нейтральной Австрией также нужно было бы защитить, потому что советские войска, вторгнувшись из Венгрии, могли бы пройти по долине Дуная весьма быстро.
Теперь мы можем, наконец, опровергнуть предложение об использовании пехоты, вооруженной ПТУР. Учтя длину фронта, который надлежало бы защищать силам альянса, мы тут же поймем, что фронтальная оборона войсками ПТУР была бы очень слабой, даже если бы она была тщательно защищена преградами, находящимися под должным охранением. Ибо на этих узких участках фронта, где две стороны могли бы действительно сойтись в бою, советская боевая техника обладала бы огромным численным превосходством над пехотой с ПТУР, несмотря на то, что ракеты несравненно дешевле. В пос