ледние два десятилетия «холодной войны» дело обстояло так, что более 10 000 танков, еще большее число БМП, изрядное количество самоходной артиллерии и всевозможные подразделения поддержки могли атаковать из Восточной Германии и Чехословакии прямо с рубежа боевого развертывания, без перегруппировки, а куда более многочисленные войска пришли бы за ними из Польши и СССР[75]. Эту огромную массу машин было бы, конечно, невозможно распределить поровну с севера на юг на каждом участке фронта: она сосредоточивалась бы на четырех-пяти векторах наступления, каждый из которых продвигался бы на запад колонной такой ширины, которую могла позволить местность. Одни из них могли ограничиться проходом шириной не более узкой двухполосной дороги, тогда как другие могли наступать полосой, занимающей в ширину не менее десяти миль. Но даже если сложить все векторы и ширину каждой колонны, то получится, что советские бронетанковые войска все же атаковали бы суммарно на участке, занимавшем небольшую часть всего 600-мильного фронта. Таким образом, даже если были бы собраны многочисленные силы пехоты с ПТУР, насчитывающей десятки тысяч солдат, наступающая советская бронетехника без труда оказалась бы в численном превосходстве в любом боевом столкновении.
Поэтому арифметика истощения обеспечила бы альянсу несомненное поражение. Иначе и быть не может, если всю численность пехоты с ПТУР нужно распределить так, чтобы охватить всю границу, а вторгающиеся бронетанковые войска при этом атакуют сосредоточенными силами[76].
Конечно, пехоту, вооруженную ПТУР, тоже можно было бы сосредоточить — и на деле она могла бы, сосредоточившись, превзойти численностью вторгающиеся колонны, если бы была достаточно мобильной. Но это не удалось бы сделать, просто-напросто обеспечив пехоту с ПТУР колесными машинами, чтобы перевозить ее туда-сюда вдоль линии фронта по приграничным патрульным дорогам, потому что любое передвижение, совершающееся так близко к границе, стало бы слишком уязвимым для артиллерийского огня. Это можно было бы реализовать лишь одним способом: удерживая основную массу пехоты с ПТУР в ожидании на тыловых перекрестных дорогах, в готовности рвануться вперед на своих машинах, чтобы усилить участки фронта, подвергшиеся атаке. Не пригодная к движению по сельской местности и поэтому привязанная к дорогам, моторизованная пехота с ПТУР на марше была бы весьма уязвима для атак с воздуха и совершенно не способна двигаться вперед навстречу артиллерийскому огню, предшествующему каждой из наступающих колонн. Вертолеты могли бы обеспечить даже более быстрый ответ. Достаточное их количество могло бы позволить пехоте, вооруженной ПТУР, всякий раз превосходить в сосредоточении наступающие колонны, но это уже не та более дешевая альтернатива, которая предлагалась изначально, — да и зачем вообще перевозить пехоту с ПТУР, если у вертолетов могут быть свои ракеты, и они не нуждаются в пехотинцах для того, чтобы их запускать. В любом случае эти самые хрупкие из всех летательных устройств были бы крайне уязвимы для установок ПВО, сопровождающих бронетанковые войска, а также для ниспадающего занавеса упреждающего артиллерийского огня, неизбежного при широкомасштабном наступлении.
Поскольку колесные машины и сильно уязвимы, и привязаны к дорогам, а вертолеты столь же уязвимы и к тому же слишком дороги, только наземные машины, оснащенные надежной броней и способные передвигаться по бездорожью, могут под огнем обеспечить пехоте с ПТУР мобильность, чтобы дать ей возможность сосредоточиться и противостоять сосредоточенной атаке. Такие машины, бронированные и гусеничные, несомненно, могли бы доставить ракетные установки туда, где они понадобятся. Конечно, они повторяли бы собою нынешние боевые машины механизированной пехоты, в вооружение которых, разумеется, входят и противотанковые ракеты. И, если нужно разработать бронемашины, почему бы не вооружить их встроенными ракетными установками, которые можно использовать прямо с этих машин, без демонтажа? И, если в любом случае нужны машины со встроенными ракетными установками, зачем ограничиваться неуклюжими ракетными установками с низкой скоростью стрельбы? Ведь пушки по-прежнему превосходят их в противотанковом бою на ближних расстояниях. Если довести наши рассуждения до этого уровня, то изначальное предложение отпадает, превращаясь в простой вариант уже существующих моторизованных войск — или даже в воссоздание самого танка. Мы прошли полный круг, возвратившись к общепринятому решению: война бронетехники против бронетехники. Теперь мы можем признать, что сохранение бронетанковых войск — не просто результат институциональной заскорузлости, не просто сила традиции, не просто могущество окопавшейся бюрократии. Без надежно защищенной мобильности нет сосредоточения, а без сосредоточения нет силы.
До сих пор мы еще ни разу не упоминали о столь важном аспекте боевых действий, как предполагаемое тактическое преимущество любой обороны над нападением. В этом контексте очень часто говорят о соотношении «три к одному», в котором нападение, как полагают, нуждается, чтобы одержать победу. Это верно на тактическом уровне, поскольку войска обороны, удерживающие линию фронта, могут вырыть окопы и стрелковые ячейки, насыпать брустверы и т. п., они могут убивать и ранить нападающих с гораздо большим успехом, чем атакующие. Поэтому для лобовых атак на окопавшихся защитников соотношение «три к одному» — весьма разумная, но грубая оценка.
Однако при более широком взгляде, уже на оперативном уровне, мы. видим, что нападающие вовсе не нуждаются в том, чтобы атаковать на этом отдельно взятом участке. Взамен они могут обойти этот участок с одной стороны или с обеих — такова простейшая разновидность реляционного маневра. Если окопавшиеся солдаты остаются на месте, то оборона терпит полное поражение и может быть уничтожена в ходе боя разворачиванием огня вдоль по линии участка. Если оборона реагирует на обходное движение с флангов, она может сделать это, либо утончая свою линию, чтобы растянуть ее на достаточную длину, либо вовсе оставив укрепленную линию, чтобы перехватить атакующих. В первом случае относительное преимущество сохраняется, но баланс силы смещается в пользу атакующих, потому что на каждом сегменте линии будет меньше защитников. Во втором случае баланс силы сражающихся войск остается неизменным, но относительное преимущество утрачивается. В любом случае уже не понадобится трех подразделений для того, чтобы разгромить всего одно.
При построении западного фронта в Первую мировую войну относительное тактическое преимущество было достигнуто и на уровне театра военных действий, потому что непрерывная протяженность укрепленной линии от побережья Бельгии до швейцарской границы не допускала возможности какого-либо простого обхода с флангов. Это относительное преимущество сохранялось и на оперативном уровне, потому что атаки колонн, сосредоточенные на узких участках фронта, не могли превзойти оборону в сосредоточении. Располагая полевыми телефонами, железнодорожными путями и грузовиками, нужными для сбора войск, ответное сосредоточение обороняющихся оказалось быстрее наступления пехотинцев, шедших на огонь артиллерии, на колючую проволоку и на пулеметы. Интеллектуалы, преобладавшие во французском Генеральном штабе после 1918 года[77], могли математически доказать превосходство обороны над наступлением в ответном сосредоточении, неизбежно проистекающее из преимущества в скорости передвижения составов по рокадным железным дорогам и грузовиков — по дорогам вдоль линии фронта над медленным наступлением пехоты, идущей навстречу огню. Нужно было лишь компенсировать возможный первоначальный рывок врага, если бы разведке не удалось обнаружить приготовления до тех пор, пока нападение не станет явным. Однако этого, несомненно, можно было бы добиться, поскольку непрерывная линия обороны обладала бы тактическим преимуществом окопавшихся войск, которые нельзя было обойти со стороны, что позволяло одному подразделению сдерживать три или даже больше наступавших подразделений, по крайней мере, до прибытия подкреплений.
Согласно этим подсчетам, до тех пор пока немецкие матери не станут рожать втрое больше сыновей, французы смогут сопротивляться любому нападению, если только не будут еще до того ослаблены собственными тщетными атаками. Поэтому победа была бы обеспечена, если бы строго следовали сугубо оборонительной стратегии театра военных действий. Но к обороне прибавилась еще одна составляющая, призванная снизить цену, которую приходится платить кровью. К тому же здравый смысл говорил, что бетонированные траншеи и укрепленные орудийные позиции, построенные еще в мирное время, несомненно, гораздо лучше антисанитарных и менее надежных окопов, вырытых в грязной почве, и убежищ, наспех сооруженных под огнем. Равным образом тщательно построенные форты для защиты артиллерии должны были повысить ее потенциал — как для контрбатарейного огня, чтобы не дать вражеской артиллерии разбить линию пехоты, так и для атаки на наступающих вражеских пехотинцев.
Таковы были казавшиеся убедительными аргументы в пользу постройки огромной «линии Мажино» вдоль французско-немецкой границы. На деле эти укрепления достигли своего наибольшего успеха в мае — июне 1940 года, когда немецкое наступление обошло их стороной, через Бельгию, чтобы избежать устрашающих преград, основательно окопавшейся пехоты и артиллерии на укрепленных позициях. В силу обычного парадокса стратегии «линия Мажино» не защитила Францию потому, что была чрезмерно успешна: ведь наивысшее достижение любой оборонительной системы заключается в том, чтобы заставить врага отказаться даже от попыток атаковать ее. В ретроспективе можно рассчитать, что не столь колоссальная оборонительная система, с притягательными разрывами, сослужила бы Франции лучшую службу, по меньшей мере дав немцам возможность