Напротив, Израиль находился дипломатически в очень слабой позиции. У него не было ни нефти, ни каких-либо иных богатств. В ООН он оказался в изоляции перед лицом многочисленных арабских, мусульманских и коммунистических голосующих блоков, к которым присоединили свои голоса африканские государства в надежде на надлежащее вознаграждение от арабских производителей нефти. В Европе Израиль обвиняли за отказ от сотрудничества в вопросе о разрешении конфликта с Египтом, с целью нового открытия Суэцкого канала, да и соблазн арабских экспортных рынков также играл свою роль в изоляции этой страны.
Как мы видели, при неблагоприятных обстоятельствах наличие силы в вертикальном измерении может не принести особой выгоды, но сама по себе потенциальная сила в горизонтальном измерении может оказаться и вовсе невыгодной. Хотя, даже если бы Египет вообще бы ничего не делал, возрастающее дипломатическое давление, возможно, заставило бы израильтян отказаться от завоеванной территории без заключения мирного договора, которое они требовали взамен. А в долгосрочной перспективе возрастающая американская, европейская и японская зависимость от арабской нефти привела бы к еще большему дипломатическому давлению на Израиль. Однако и то и другое представляло собою процессы долгие и неопределенные: если бы Соединенные Штаты вернулись к активной позиции, оправившись от вьетнамской травмы, а Советский Союз был бы отвлечен от конфликта собственными трудностями, то арабские производители нефти не стали бы бравировать последствиями наложения эмбарго в пользу Египта. Да и их контроль над нефтяным рынком не мог бы длиться вечно.
Только военная акция могла активизировать потенциальную силу Египта в горизонтальном измерении. И это была мощь не промышленная, как в случае союзников во Второй мировой войне, но скорее дипломатическая — способность использовать силу других: и вес Советского Союза в мировых делах, и арабское «нефтяное оружие». Как мы видели, египтяне на самом деле не могли выиграть эту войну и знали об этом. Но они и не нуждались в полной победе, чтобы активизировать дипломатическое давление на Израиль. Если бы египтяне могли дойти до самого Тель-Авива, они бы не нуждались так сильно в дипломатической поддержке. Но с другой стороны, они не могли надеяться на интерес Советского Союза и Соединенных Штатов, не совершив какой-либо действительно крупной военной акции, ибо простых рейдов коммандос и артиллерийских обстрелов было недостаточно. Привлечь к себе такой интерес реально было только пересечением Суэцкого канала, причем не операцией на одну ночь, поскольку за ней последовала бы контратака израильтян, которая могла бы снова поставить египтян в униженное положение. Садату нужна была настоящая победа в сражении, даже если бы она не развилась в окончательную победу в кампании на уровне театра военных действий.
Суэцкий канал — около сотни метров спокойной воды — сам по себе не был серьезным препятствием. В любом случае израильтяне не стали укомплектовывать личным составом укрепления на своей стороне канала, рассчитывая на мобильную защиту с помощью бронетехники, основанной на быстром разворачивании усиленной танковой дивизии, направленной против любых попыток пересечь канал. И как всегда, они чрезмерно полагались на свои ВВС[194]. Поэтому египтяне могли без особого труда пересечь канал, но это не решило бы тут же встававшей перед ними проблемы, а именно схватки с контратакующими израильскими танками. В еще меньшей степени они способны были сопротивляться полной силе израильской армии, которая в течение трех дней после пересечения канала мобилизовала бы своих резервистов. А тем временем израильские ВВС, успешно состязаться с которыми в воздушном бою египетские истребители не могли, стали бы систематически атаковать египетские войска по обеим сторонам канала.
План египтян, который решил эти проблемы, казавшиеся нерешаемыми, — своего рода идеальный образец, гармоничный относительно и вертикального, и горизонтального измерений, а также взаимодействия между ними.
В горизонтальном измерении один из важных элементов был дипломатическим: сирийскую военную диктатуру, хотя отнюдь и не состоявшую с Египтом в тесных отношениях, убедили начать одновременное наступление. Поэтому Израиль вынужден был перебросить часть своих сил на Голанские высоты, а не на Синайский фронт. И действительно, две из пяти резервных танковых дивизий были отправлены на войну с Сирией в течение первой недели войны.
Столь же важный элемент этого плана в горизонтальном измерении сочетал в себе пропаганду и обман с целью достичь полной неожиданности запланированного нападения. Скрыть наличие скопления египетских войск и оборудования для наведения мостов возле канала было невозможно, но израильтян успешно убедили в том, что это всего лишь общевойсковые учения, часто проходившие раньше. Израильтяне не обращали внимания на ясные указания на то, что нападение вот-вот состоится, вплоть до раннего утра 6 октября 1973 года. Они не смогли преодолеть свои сомнения и не издали приказов о мобилизации вплоть до 9.20. Некоторым армиям требуются недели на то, чтобы призвать гражданских лиц, экипировать их и сформировать из них боевые подразделения. Израильтяне справились с этим за 24 часа или даже чуть быстрее, и еще за день полностью укомплектованные бригады бронетехники добрались до Синайского фронта. Но в 9.20 6 октября, на момент принятия решения о мобилизации, до начала войны уже оставалось менее пяти часов.
Согласно общепринятой теории, внезапность достигается, когда «сигналы», несущие правдивую информацию, маскируются «шумом» — большим количеством устаревших, ошибочных и ложных сведений; один из вариантов этой теории подчеркивает значение сознательного обмана[195]. Но в этом вопросе есть и еще более глубокая истина: обман работает только в том случае, когда налицо сильная предрасположенность к самообману. К 6 октября 1973 года израильская разведка уже в течение нескольких месяцев бдительно наблюдала за наращиванием египетских войск возле канала, точно так же, как Сталин внимательно следил за приготовлениями немцев к неожиданной атаке 22 июня 1941 года, а должностные лица США знали, что японцы где-нибудь да нападут, еще задолго до атаки на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941-го.
Но израильтяне не предприняли атаки с целью прервать приготовления египтян. Правда, тогда действовало соглашение о прекращении огня, население наслаждалось спокойствием, а дипломатическое положение Израиля было слабым: атака вызвала бы ожесточенную критику и, возможно, суровое наказание. В таких обстоятельствах только полная уверенность, что египтяне вот-вот нападут, могла бы убедить израильское правительство издать приказ об упреждающей атаке[196]. Когда врагу по тем или иным причинам позволяют подготовиться к атаке, то неизменно появляются и выглядящие убедительными объяснения, призванные оправдать такое бездействие. По мнению израильтян, в 1973 году Садат всего лишь блефовал, как он уже не раз блефовал и прежде. По мнению Сталина в 1941 году, Гитлер должен был бы предъявить ультиматум или выдвинуть территориальные требования, прежде чем начать атаку, которую Сталин предотвратил бы, приняв требования Гитлера и даже при необходимости уступив Украину (в таком случае вся тяжесть разгрома Германии легла бы на плечи британцев, а в дальнейшем и американцев). По мнению Рузвельта в декабре 1941-го, бездействие оправдывалось сознательным расчетом на то, что японцы должны будут начать войну ради объединения страны, — хотя, конечно, он не ожидал атаки на флот США при Пёрл-Харборе (атаки ждали в других местах).
Но здесь есть и кое-что еще. Когда достоверные предупреждения не игнорируются вследствие политических запретов и не отвергаются из-за теорий, сбивающих с толку, их превращают в ложные предупреждения уже после случившегося. Это тоже один из реверсивных ходов стратегии. Если бы израильтяне поместили микрофон в стол Садата, чтобы подслушать его приказы о начале атаки 6 октября 1973 года, и, мобилизовав свои резервы, послали три или четыре дивизии на фронт, то Садат (в свою очередь, обнаружив эти маневры) мог бы отменить свой приказ о наступлении. В таком случае 6 октября 1973 года, возможно, ничего не произошло бы, и это превратило бы достоверные предупреждения в ложную информацию. Впоследствии источник мог бы все-таки быть оправдан, но скорее был бы дискредитирован как ложный (таков стандартный прием применения себе на пользу найденных подслушивающих устройств противника). В следующий же раз внезапности возможно было бы достичь, потому что однажды это не удалось.
Благоразумные советники Садата, составлявшие для него план, не верили, что египетские войска смогут противостоять полномасштабной контратаке, когда несколько запоздавшая израильская мобилизация завершится, даже в том случае, если часть израильской армии будет брошена на сирийский фронт. Для этой, казалось бы, непреодолимой проблемы было найдено еще одно решение в горизонтальном измерении: через несколько дней сражений, когда активизировались бы и «нефтяное оружие», и советская дипломатическая поддержка, а Соединенные Штаты встревожились бы надлежащим образом, Египет стал бы добиваться договора о прекращении огня в Совете безопасности ООН, чтобы заморозить рубежи, достигнутые после 6 октября, и утвердить свои приобретения.
Даже несмотря на то, что мобилизация израильских резервных сил несколько запоздала из-за внезапности, египтяне все же вынуждены были схватиться и с израильскими ВВС, и с примерно двумя сотнями израильских танков гарнизона, стоящего на канале. Хотя их было мало, египтяне сохранили горькие воспоминания о том, что быстро передвигающиеся и быстро думающие израильские бронетанковые войска сделали с их большой, но не гибкой армией. Гармония измерений здесь не помогла бы: египтянам нужно было найти военное решение в одном лишь вертикальном измерении.