Зная это, стоит ли обсуждать, почему Россия вступила в Первую мировую войну, в которой у нее не было абсолютно никаких интересов? А что ей оставалось, если хозяева решили воевать?
Кстати, кроме того, что страна была поставлена под ружье во имя защиты интересов метрополии, хозяева российской оборонки сделали на ней еще и совершенно роскошный гешефт. Казенные заводы не справлялись с военными поставками, и, естественно, владельцы частных заводов тут же втрое и вчетверо взвинтили цены на свою продукцию, а промышленное лобби во властных кругах эти цены продавило. Чтобы расплатиться за поставки, российское правительство брало заем за займом у тех же Англии и Франции, все более загоняя державу в безвылазную долговую кабалу. Каждый снаряд, вышедший из ворот частного завода, мало того, что стоил в два, три, а то и четыре раза больше, чем на казенном заводе, так еще и оплачивался дважды: в настоящем и в будущем, когда придет пора отдавать долги. Красиво, правда? А кому принадлежала львиная доля частных заводов – угадайте-ка с трех раз!
Ну, а после войны перспективы открывались еще более радужные. Троцкий по этому поводу писал:
«Думская делегация, нанесшая дружественные визиты французам и англичанам, могла без труда убедиться в Париже и Лондоне, что дорогие союзники намерены во время войны выжать из России все жизненные соки, чтобы после победы сделать отсталую страну полем своей экономической эксплуатации. Разбитая Россия на буксире победоносной Антанты означала бы колониальную Россию»[144].
Причем Россия даже в случае победы не получала никаких особенных выгод, поскольку война шла за передел рынков между англо-французскими и германскими промышленниками, а нам что там было ловить? Мы оказывались «разбитыми» в любом случае – и в любом случае вынуждены были бы выставить на продажу за долги все, что имели. Россия гарантированно становилась колонией – неплохой довесок к победе над Германией, не так ли?
…Когда к власти пришли большевики, никто сначала ничего не понял. Выскочила кучка каких-то чертиков из бутылки… Впрочем, понять не поняли, однако отреагировали мгновенно. После того как стало ясно, что новое правительство не намерено продолжать войну, Россия как государство союзникам стала не нужна. И уже 23 декабря 1917 года, на следующий день после начала переговоров в Брест-Литовске, представители Англии и Франции встретились в Париже и договорились о разделе России на «зоны влияния». Англия получала Кавказ и Прибалтику, Франция – Украину и Крым. «Зоны» впоследствии менялись в зависимости от того, с каким из «верховных правителей» России и на каких условиях договаривались те или иные страны. А они финансировали всех «полевых командиров», имевших шансы усесться хоть на какой-нибудь тронишко – в расчете на будущие преференции.
Вот и пример. 26 октября 1917 года заправлявший на Дону казачий атаман генерал Каледин заявил о поддержке Временного правительства, а ввиду отсутствия такового «временно» объявил себя правителем Донской области. 2 декабря 1917 года американский посол Фрэнсис сообщил в Вашингтон, что Каледин командует частями общей численностью в 200 тысяч человек, что он провозгласил независимость Донской области и готовится идти на Москву. Госсекретарь США Лансинг в ответной телеграмме дал указание через посредство англичан или французов предоставить Каледину заем. Ну а представители Антанты обходились в этих делах без посредников. Никакой благотворительности: займы после войны будут взысканы, а нет денег – пусть расплачиваются натурой. Дон – это хлеб, Кавказ – нефть, север – лес и рыба, почти везде есть какие-нибудь полезные ископаемые, а Сибирь – вовсе золотое дно. Наконец, дешевые остарбайтеры тоже пригодятся. Дело в проекте казалось чрезвычайно выгодным, но с реализацией возникли проблемы – большевики не желали проигрывать.
Вскоре, почувствовав, что ставленники не справляются, спонсоры перешли к прямой интервенции. О том, как «благодетели» Белого движения намеревались колонизировать Россию, говорит один очень любопытный документ. 30 августа 1920 года английская газета «Дейли геральд» опубликовала текст тайного соглашения французского правительства с бароном Врангелем. После одержанной победы в уплату за помощь барон обязался признать все финансовые обязательства России по отношению к Франции, вместе с процентами. Эти обязательства конвертировались в новый заем под 6,5 % годовых (притом что до войны средняя ставка была 4,25 %). Уплата долгов гарантировалась:
«а) передачей Франции права эксплуатации всех железных дорог Европейской России на известный срок; б) передачей Франции права взимания таможенных и портовых пошлин во всех портах Чёрного и Азовского морей; в) предоставлением в распоряжение Франции излишка хлеба на Украине и в Кубанской области в течение известного количества лет, причём за исходную точку берётся довоенный экспорт; г) предоставлением в распоряжение Франции трёх четвертей добычи нефти и бензина на известный срок, причём в основание кладётся добыча довоенного времени; д) передачей четвёртой части добытого угля в Донецком районе в течение известного количества лет»[145].
А ведь кроме французов, были еще и британцы с не меньшими аппетитами, и американцы с аппетитами куда большими, и японцы, скромненько претендовавшие на всю Сибирь. После войны российскую экономику попросту разделили бы на сферы влияния, а там, глядишь, подуванили и саму Россию. Впрочем, последнее не обязательно, вариантов можно придумать много – от новой мировой войны за «русское наследство» до совместного существования на землях новой колонии.
Если бы в Лондоне, Париже и Нью-Йорке могли заглянуть в будущее, то плюнули бы на все текущие проблемы, залили бы страну кровью по нижние ветви берез, но большевиков раздавили. Однако видеть непрогнозируемое будущее – удел святых, но никак не капиталистов, поэтому бывшие союзники повертелись, покрутились, да и отступились. Зачем напрягаться – рано или поздно русские сами приползут. Завалят окончательно экономику, начнут умирать с голоду миллионами – и приползут.
Но гадкие большевики опять все испортили, каким-то непостижимым образом удержавшись у власти. Они с самого начала принялись планомерно вышибать из российской экономики капиталистов, не слишком интересуясь их национальной принадлежностью. Первой жертвой стала финансовая система. Декретом ВЦИК от 14 (27) декабря 1917 года были национализированы частные коммерческие банки и установлена государственная монополия на банковское дело. Декретом СНК от 23 января (5 февраля) 1918 года их капиталы полностью и безвозмездно передавались Государственному банку. К 1920 году процесс был завершен, и кровь по жилам экономики гоняли исключительно государственные банки.
За то же время под разными предлогами были национализированы все хотя бы относительно крупные предприятия. Предлоги сплошь и рядом предоставляли сами владельцы, активно выступавшие против нового правительства, – но кто же знал, что за это в РСФСР лишают собственности? Привыкли к тому, что их интересы защищает мощное лобби в коридорах власти – а лобби-то вылетело из власти вместе с правившими классами!
В 1921 году, с введением нэпа, у столпившихся возле наших границ «эффективных менеджеров» появилась надежда – однако нэп ограничился в основном торговлей, дальше дело не пошло. Промышленность и банковское дело остались государственными, вкладываться же в российский аграрный сектор – дураков не было.
А большевистское правительство продолжало чудить. Оно нагло отказалось платить царские долги, а вместо долгой гнилой разборки, является ли советская Россия правопреемницей царской, попросту выкатило встречный иск за интервенцию и Гражданскую войну. Но это так, мелочи. Хуже то, что большевики и не думали раскупоривать каналы, по которым в советскую экономику мог проникнуть иностранный капитал.
В какой-то момент советскому правительству даже попытались поставить ультиматум, сделав условием международного признания СССР отнюдь не изменение существующего строя, а всего-то отмену монополии внешней торговли. Оное правительство показало известную комбинацию из трех пальцев, но его все равно признали, никуда не делись. Тем более открывалась неплохая перспектива – концессии, расчет на то, что, не в силах поднять экономику, власти начнут сдавать ее в аренду. И действительно начали, причем выглядело это колоритно и поучительно.
Деятельность структуры под названием Главконцесском – Главный концессионный комитет – еще ждет своего вдумчивого исследователя. Однако некоторые примеры имеют место быть…
Вот наша старая знакомая – «Лена Голдфилдс», историю которой рассказал петербургский историк Николай Стариков в работе «Кризис: как это делается». Оказывается, несмотря на все «преступления против трудового народа», 14 ноября 1925 года было подписано соглашение, согласно которому британский банковский консорциум, владевший «Лена Голдфилдс», получил право добычи золота на тридцать лет.
«Площадь полученной концессии, – пишет Николай Стариков, – охватывала огромную территорию от Якутии до восточных склонов Уральского хребта, а экономические интересы этой компании теперь выходили далеко за пределы золотодобычи. Теперь это серебро, медь, свинец, железо. По договору с советским правительством в распоряжение «Лены Голдфилдс» был передан целый комплекс горнодобывающих и металлургических предприятий: Ревдинский, Бисертский, Северский металлургические заводы, Дегтярское и Зюзельское месторождения меди, Ревдинские железные рудники, Егоршинские угольные копи…»
Тогда же был подписан и контракт о разделе продукции, согласно которому доля государства в добыче золота оказалась 7 %. Остальное принадлежало «Лене Голдфилдс». Хорошо ребята устроились, ничего не скажешь!
Как такое могло быть? Очень просто: во главе Главного концессионного комитета в то время находился Лев Давидович Троцкий, фигура темная и смутная, непонятно на кого работавшая и непонятно кем финансируемая. Так, известно, что, еще находясь на посту наркомвоенмора, он не гнушался продавать германской разведке вверенные ему военные тайны, чтобы получить деньги на свою работу. Так почему бы ему брезговать откатами?