Ну, и кто скажет, что великие сатирики творили не с натуры?
…Ворошилов, обалдевший от такого планирования не меньше жителей приснопамятных Васюков (а кто бы устоял, когда подобное пишет бывший начштаба всей армии?), отправил записку Тухачевского в Штаб РККА, тогдашнему его начальнику товарищу Шапошникову. Надо полагать, тот получил немалое удовольствие даже от простого подсчета личного состава. После чего, вместе с заключением штаба, нарком 5 марта 1930 года направил всю литературу Сталину, приписав:
«Тухачевский хочет быть оригинальным и… «радикальным». Плохо, что в К.А. (Красной Армии. – Е.П.) есть порода людей, которые этот «радикализм» принимают за чистую монету. Очень прошу прочесть оба документа и сказать мне твоё мнение».
А что тут, собственно, говорить? И так все ясно. Однако надо понимать, что нарком оказался в трудном положении. Если бы он озвучил это мнение сам, то, учитывая склочную натуру «красного Бонапарта», скандал грохнул бы грандиозный. Тухачевский и так открыто хамил Ворошилову в лицо, попрекая «некомпетентностью». Возможно, тот что-то и недопонимал в уставах и прочей военной специфике – но вот такой галиматьи он не писал никогда. В любом случае, ему удобней было спрятаться за спину вождя.
23 марта Сталин отправил ответ:
«Тов. Ворошилову.
Получил оба документа и объяснительн. записку т. Тух-го и «сообщения» Штаба. Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тух-го, как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы, фантастический «план». В его «плане» нет главного, т. е. нет учёта реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного порядка. Этот «план» нарушает в корне ВСЯКУЮ мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с её лимитами хозяйственного и культурного порядка. «План» сбивается на точку зрения «чисто военных» людей, нередко забывающих о том, что армия является производным от хозяйственного и культурного состояния страны. Как мог возникнуть такой «план» в голове марксиста, прошедшего школу гражданской войны?
Я думаю, что «план» т. Тух-го, является результатом увлечения «левой» фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Потому-то анализ заменён в нём в «игрой в цифири», а марксистская перспектива Красной Армии фантастикой. «Осуществить» такой «план» – значит наверняка загубить хозяйство страны и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции.
Отрадно, что штаб РККА при всей опасности искушения, ясно и определённо отмежевался от «плана» т. Тух-го».
Нарком тут же сообщил Тухачевскому об оценке Сталина, добавив: «Я полностью присоединяюсь к мнению т. Сталина, что принятие и выполнение Вашей программы было бы хуже всякой контрреволюции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной и, во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма».
И всю эту историю, включая оценку Сталина и свою собственную, он огласил на расширенном заседании Реввоенсовета.
…Михаил Николаевич обиделся всерьез. 19 июня он пишет уже лично Сталину: «Я не собираюсь подозревать т. Шапошникова в каких-либо личных интригах, но должен заявить, что Вы были введены в заблуждение, что мои расчеты от Вас были скрыты, а под ширмой моих предложений Вам были представлены ложные, нелепые, сумасшедшие цифры»…
Это как? Он хочет сказать, что Шапошников подменил его письмо? Но мы ведь только что его прочли. Что можно придумать еще более нелепого и сумасшедшего?
В конце концов, 9 января 1931 года Сталин вызвал Тухачевского в Кремль и выслушал лично. Трудно сказать, какая там крутилась интрига, но вскоре тот был назначен начальником Красной Армии по вооружениям, а Шапошников отправился командовать Приволжским военным округом. Чем закончилась эта история – известно: Красная Армия получила пусть не пятьдесят, но двадцать пять тысяч танков, большую часть которых, в точности по Тухачевскому, угробила в первые военные месяцы. Правда, триумфа все равно не получилось – наломали кучу железа и в октябре оказались под Москвой.
«Роман в письмах» закончился «извинительным письмом Сталина», и это тоже надо читать! Учитывая на редкость склочную натуру «красного Бонапарта», вождь деликатно пытается ему объяснить некие истины уровня младших курсов кадетского корпуса.
«Приложенное письмо на имя т. Ворошилова написано мной в марте 1930 г. Оно имеет в виду 2 документа: а) Вашу «записку» о развёртывании нашей армии с доведением количества дивизий до 246 или 248 (не помню точно); б) «сообщения» нашего штаба с выводом о том, что Ваша «записка» требует по сути доведения численности армии до 11 миллионов душ, что «записка» эта ввиду этого – нереальна, фантастична, непосильна для нашей страны.
В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о Вашей «записке» резко отрицательно, признав её плодом «канцелярского максимализма», результатом игры в цифры и т. д.
Так было два года назад.
Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма не во всём правильными. Во-первых, ближайшее знакомство с делом показало, что цифра «11 миллионов душ» не вытекает из Вашей «записки», ибо то, чего может требовать Ваша «записка» и чего она, в самом деле, требует – это армии в 8 миллионов душ. Конечно 8-миллионная армия – тоже нереальна, не нужна и непосильна для нашей страны, по крайней мере, в ближайшие три-четыре года (не говоря уже о первой пятилетке). Но 8 миллионов всё же – не 11 миллионов.
Во-вторых, несомненно, что изменившийся за последние годы характер армий, рост техники, рост военного транспорта и развитие авиации, появление механизированных частей и соответствующая реорганизация армии – создают совершенно новую обстановку, лишающую старые споры о большом количестве дивизий их решающего значения. Нет нужды доказывать, что не количество дивизий, а, прежде всего их качество, их насыщенность техникой будет играть отныне решающее значение. Я думаю, что Вы согласитесь со мною, что 6-ти миллионной армии, хорошо снабжённой техникой и по-новому организованной – будет вполне достаточно для того, чтобы отстоять независимость нашей страны на всех без исключения фронтах. А такая армия нам более или менее по силам…»
Как показал сорок первый год, такая армия действительно оказалась стране по силам, но не по силам военному руководству. Впрочем, об этом мы уже говорили…
В одной из солидных монографий, посвященных советскому ВПК, сказано:
«Резкая отповедь вождя свидетельствовала о том, что в то время – в 1930 г., – руководство страны еще не намеревалось проводить курс на радикальную перестройку и перевооружение армии…» Интересно, если человек отказывается заказывать ведро борща – значит ли это, что он не собирается обедать?
«Обедать», конечно же, собирались и без Тухачевского. Потихоньку начали реорганизовывать РККА под новые задачи. В 1931/32 учебном году было создано 10 стрелковых дивизий, приступили к созданию 117 танковых и моторизованных и 58 авиационных частей. Росло и производство вооружений.
В хотя бы относительно заметных размерах производство танков в СССР началось в 1931 году, когда было изготовлено 100 Т-26 и 393 Т-27. На следующий год начали делать средние танки – 36 БТ-315, и даже изготовили два тяжелых. Но поскольку это были те самые пятибашенные монстры Т-35, то о тяжелых мы пока умолчим.
С другой стороны, Комиссия обороны при СНК продолжала прежние развлечения с планированием. В феврале 1931 года было принято решение на случай войны произвести к весне 1932 года 16 000 Т-27, 13 800 Т-26 и 2000 БТ, теперь уже совсем непонятно, против кого, поскольку основным соперником по-прежнему числилась Польша. Восемь лет спустя, в 1939 году, на польско-германском фронте она выставила 475 танков. В том же году французская армия, сильнейшая в Европе, имела их 1275 штук. СССР к тому времени наклепал 18 664 (а потом в дело вступили, цитируя Сталина, «возможности культурного порядка», и всю эту армаду за пару месяцев потеряли).
Так что говорить о том, что «красный милитаризм» получил отпор, не приходится – его несколько придушили, но не ликвидировали. Гонка вооружений раскручивалась и раскручивалась, балансируя между аппетитами военных и возможностями промышленности, чтобы отчаянно, с напряжением всех сил экономики, рвануть в третьей пятилетке (к войне мы не готовились, ага!).
…Еще с 1921 года шла речь о том, чтобы создать отдельный орган, координирующий работу военной промышленности. После нескольких попыток (механизм управления государством еще только отлаживался) в апреле 1938 года такой орган появился. Известно о нем очень мало, но даже то, что известно, заставляет затаить дыхание: вот это монстр!
И ведь молчали о нем историки, до последнего времени молчали!
«Госплан в петлицах»
Кто же в реальности ведал милитаризацией промышленности, ее мобилизацией и прочими военно-экономическими вопросами? Кто принимал решения? Да те же, что и всегда! И пусть нас не обманывает чехарда комитетов и комиссий – они решали чисто оперативные задачи.
Леннарт Самуэльсон в своей книге «Красный колосс» пишет[154]:
«Проблемой, которой не удалось избежать, было смещение функций главных ответственных органов, поэтому делались неоднократные попытки разграничить чисто военные решения (НКВМ или Реввоенсовет), национальное планирование (Госплан), организацию и мобилизацию промышленности (ВСНХ). Но в любом случае, кому бы ни принадлежала постановка вопроса, большинство из них рассматривалось и решалось de facto на Политбюро. В наиболее важных случаях Политбюро, от имени Центрального Комитета партии, принимало собственные постановления по обороне. Поскольку всё, что касалось обороны, имело гриф «совершенно секретно» и выше, считалось неприемлемым знакомить с этими решениями Политбюро даже Центральный Комитет, то есть формально высший выборный орган ВКП(б). Этот факт стоит особо подчеркнуть, так как в существующей литературе часто делаются ссылки на открытые, «подчищенные» постановления ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров (СНК) по вопросам обороны. Реальные же решения в полном объёме остаются вне поля зрения историков до сих пор. Дело в том, что эти решения Политбюро доводились до сведения по частям: каждый руководитель знал лишь свои, стоящие непосредственно перед ним задачи и сведения, необходимые для их выполнения. Строгое соблюдение принципа «need to know»