Ответное приветствие логофета было изысканно вежливым:
Как поживает велепреподобнейший (мегалопрепестатос), благороднейший (эугенестатос) и прославленный (перивлептос) эмир верных? Как эмир и Совет (герусия) города Тарса? <…> Как вы сами? Как принял вас патрикий и стратиг Каппадокии? [Византийский правитель той области, которую послам из Сирии пришлось пересечь.] Как обращался с вами уполномоченный императора (василикос), посланный заботиться о вас? Не случилось ли каких-нибудь несчастий или огорчений во время вашего путешествия? Пребывайте в ликовании и веселии оттого, что ныне вы разделите трапезу с нашим святым императором.
Упоминание «несчастий или огорчений» вполне объяснимо. Чтобы по суше добраться до Константинополя из столицы Сайф-ад-Даула, находившейся в Алеппо, послам пришлось пересечь приграничную зону, бывшую тогда ареной набегов и ответных набегов, засад, внезапных нападений, грабежей и угона скота, производимого приграничными военными силами, отрядами воинов джихада, жителями приграничной полосы, бродячими бандитами и контрабандистами – если не учитывать того, что эти категории были взаимозаменяемы, как мы увидим ниже.
Текст продолжается приветствиями и ответами для послов от эмиров Египта, Персии и Хорасана (что соответствует областям нынешнего северо-восточного Ирана, северо-западного Афганистана, Таджикистана, Туркменистана и Азербайджана) в числе иных правителей.
Нетрудно представить себе психологическое воздействие, которое эти церемониальные обмены приветствиями оказывали на обе стороны. Отношения почти со всеми упомянутыми державами были практически всё время натянутыми и очень часто выливались в вооружённые конфликты. Тогда, как и теперь, правители-мусульмане, послушные своей религии, должны были рассматривать все немусульманские страны на планете как «дом войны», дар ал-харб, который мусульманам предстоит завоевать до дня искупления. Поэтому постоянный мир (салам) с немусульманской державой нельзя было (да нельзя и сейчас) заключить на законных религиозных основаниях. Соответственно этому мусульманские притязания на византийские земли были безграничны. Верным позволялось лишь перемирие (худна), временное, прагматически обусловленное соглашение, целью которого было выиграть время: на неделю, на год или на срок одного поколения – покуда джихад не возобновится. Однако, пока длилась худна, нужно было вести переговоры, и обе стороны были заинтересованы в цивилизованных взаимоотношениях, которых удавалось достичь независимо от того, насколько жестокой была или будет война до или после перемирия[242].
Впрочем, и до возникновения ислама дело обстояло ничуть не лучше на месопотамской границе империи, где Сасаниды представляли собою постоянную опасность и время от времени предпринимали широкомасштабные наступления, включая последнее, в 603 г. и позднее, приведшее к крушению обеих империй, с роковым исходом.
Что же касается северного фронта империи, пролегавшего по Дунаю или на Балканах, то Болгария, ставшая к тому времени полностью христианской, была ничуть не лучшим соседом. Когда болгарские цари располагали реальным могуществом, они не удовлетворялись частичным захватом территорий и пытались притязать на византийский трон, да и на всю империю. Другие враги, предшествовавшие болгарам или чередовавшиеся с ними, то есть гунны, авары, Киевская Русь, мадьяры, печенеги и куманы, могли быть почти столь же опасны, даже если они не предъявляли притязаний на императорский престол.
Поэтому, когда послы прибывали к византийскому двору, война с их владыками либо только что завершилась, либо ещё шла, либо должна была вот-вот начаться. Это было ровно то же самое, что начинать разговор с обмена любезностями, перед тем как незамедлительно приступить к переговорам с неизбежными взаимными обвинениями и предполагаемыми или открытыми угрозами. Язык, предписанный дворцовым протоколом, был строго формальным и отнюдь не приветствовал обмен спонтанными репликами, но он мог хотя бы предотвратить непреднамеренные проявления пренебрежения и оплошности, создающие излишние затруднения.
Глава 6Династические браки
высокий уровень, чем все иные правители. Кроме того, сама мысль о том, чтобы отдать дочь или сестру императора на ложе варвара, каким бы христианином он ни был, или же в шатёр кочевника, пусть даже полный золотых сокровищ, а ещё того хуже – в мусульманский гарем, была невыносима: ведь она оскорбляла и национальную гордость греков, и христианскую благопристойность.
Всё было несколько проще, если императоры или их сыновья женились на дочерях правителей-иноземцев. Юстиниан II, прозванный Ринотмитом («Урезанным носом»), правивший с 685 г., затем низложенный, символически изувеченный и сосланный в отдалённое поселение Херсон в Крыму в 695 г., вступил в династический союз с хазарами, правившими в прилегавших степях. Он женился на сестре кагана Бусира Главана (Ивусир Глиаван в греческой передаче), принявшей имя Феодора – хотя, как мы увидим, только с помощью булгарского хана Тервеля Юстиниан II впоследствии возвратил себе престол в 705 г. и правил с грехом пополам до 711 г., когда был окончательно низвергнут.
Век спустя Лев III (717–741 гг.), дабы заключить союз против арабов-мусульман со степной империей хазар, которых византийцы и арабы независимо друг от друга разбили на разных фронтах, женил своего сына и преемника Константина V (741–775 гг.) на дочери кагана, принявшей имя Ирина, – её сын и его преемник Лев IV (775–780 гг.) получил прозвище Хазар. Случилось так, что эту Ирину запомнили благодаря двум её деяниям, друг с другом слабо связанным: во-первых, приняв христианство, она снискала себе репутацию весьма набожной женщины. В записи под 6224 г. от сотворения мира, то есть под 731/732 гг. н. э., Феофан Исповедник сообщает:
В том же году царь Лев [III] сговорил дочь хагана… за сына своего Константина, обративши ее в христианскую веру, назвал Ириною. Она, научившись Божественным писаниям, украшалась благочестием и обличала их [иконоборцев] нечестие[243].
Вторым её свершением было следующее: она ввела при византийском дворе свою национальную одежду, богато украшенный кафтан – длинное платье всадников-кочевников, которое могло распахиваться спереди, чтобы можно было сесть на коня, и которое при дворе стали называть цицакий. Хотя первоначально это была верхняя одежда кочевников, она заняла высший ранг среди разновидностей средневизантийского придворного костюма, потому что цицакий носил только сам император, да и то лишь по самым торжественным случаям. Гораздо позже Константин VII Багрянородный (913–959 гг.), тонкий любитель и знаток старины, объяснял: «Следует знать, что цицакий – это хазарская одежда, появившаяся в богоспасаемом Граде со времён императрицы из Хазарии»[244].
Несмотря на эти прецеденты, официальная версия гласила, что члены императорской семьи не должны вступать в брак с членами семей менее значительных правителей, сколь бы ни были велики притязания последних. Не предусматривалось рассмотрение никаких просьб со стороны религиозно враждебных мусульманских государств; степные державы ни в коем случае не были антихристианскими, но им тоже следовало отказывать. В трактате «Об управлении империей» (“De administrando imperio”) приводится «шпаргалка», содержащая предлагаемый ответ, цель которого – отклонить подобные просьбы, прибегнув к хитрости:
Если когда-либо народ какой-нибудь из этих неверных и нечестивых северных племен попросит о родстве через брак с василевсом ромеев, т. е. либо дочь его получить в жены, либо выдать свою дочь, василевсу ли в жены или сыну василевса…
Предлагается следующий типичный лукавый ответ на столь «неразумную» просьбу:
Об этом деле также страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина начертаны на священном престоле вселенской церкви христиан Святой Софии: никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещёным…
Более категоричного ответа и представить себе нельзя – хотя далее допускается одно исключение:
…разве что с одними франками. Ибо для них одних сделал исключение сей великий муж святой Константин, так как и сам он вел род из тех краев… [и] ради древней славы тех краев и благородства их родов[245].
Всё это было откровенной подделкой: Константин никогда не оставлял никаких указаний относительно брака, да и родился в Верхней Мёзии (ныне южная Сербия), тогда как Франкская конфедерация сложилась в долине нижнего Рейна, – но эта выдумка действительно оправдывала династические союзы с сильнейшей державой Запада, Франкским королевством Карла Великого и его потомков, а затем с Восточно-Франкским королевством, ставшим Regnum Teutonicum, Тевтонским (Германским) королевством в десятом веке, с приходом к власти Оттоновской династии.
В 781 г. Ирина, вдова Льва IV Хазарина (775–780 гг.) и регентша при её единственном сыне, десятилетнем Константине VI, устроила его помолвку с Ротрудой, шестилетней дочерью Карла Великого, тогда ещё «короля франков», а не коронованного императора, каковым он стал в 800 г., но уже правителя большей части Западной Европы. Тогда ещё не было сколько-нибудь значительных трений между двумя империями, но, поскольку Карл Великий продолжал расширять сферу своего влияния и проявлял всё большую активность в Италии, предсказать столкновения было несложно, потому что византийцы всё ещё владели прибрежными южными анклавами, то есть Неаполем, Реджо в южной Калабрии и Бриндизи в южной Апулии, а также Венецией как остатком прекратившего своё существование Равеннского экзархата, равно как и портовыми городами Далмации на побережье Адриатического моря – хотя Истрия, на самом севере этого побережья, уже принадлежала франкам. Предупредительный династический союз с самым могущественным с римских времён западным владыкой был, конечно, мерой благоразумной.