Бойцов нужно было закалять для зимних кампаний, и римские командиры порою делали это, приобретя славу сторонников строгой дисциплины: в любую погоду их бойцы носили полотняную одежду. Однако Ираклий, похоже, не подражал такой практике, если мог обойтись без неё: его некогда устранённый предшественник, то есть, вероятно, его непосредственный законный предшественник, Маврикий (582–602 гг.), был свергнут и убит мятежниками, когда приказал войску выступить в зимний поход против авар и славян после долгих месяцев сражений. Предводитель мятежников, Фока (602–610 гг.), захватил императорскую власть, как до него делали многие, но у него не хватило политического таланта на то, чтобы создать атмосферу легитимности, и возникшая вследствие этого смута дала Хосрову возможность предпринять вторжение.
Хотя Ираклий находился в численном меньшинстве и его преследовало не одно персидское войско, он не мог просто остановиться с наступлением холодов, если бы сасанидские войска уже не остановились сами, опередив его в этом, – а они вынуждены были так поступить. Дело не в том, что сасанидские бойцы не столь выносливы, как византийские, но их лошадям нужен был фураж, чтобы выжить после наступления октября, когда в горных областях Анатолии зелёные пастбища истощаются, так что им приходилось отступать на зимние квартиры, где у них хранился фураж, и пребывать в относительном бездействии до самой весны.
Эта логистическая деталь стала чрезвычайно важным фактором в последующих событиях. Создалось следующее мнение: что бы ещё ни затеял Ираклий, ему придётся возвратиться на территорию империи в Анатолии, чтобы найти убежище в хорошо снабжённых квартирах до наступления зимы – ведь именно так он поступил в 624 г., а потом и в 625 г.
Это обусловило стратегическую неожиданность в 627 г., когда он продолжил продвигаться вперёд даже зимой. Византийские кони не отличались от сасанидских, но в мире всё же существовали совсем другие кони, и вскоре они вышли на сцену событий, причём самым драматическим образом.
Ираклий ещё находился далеко от Константинополя 29 июня 626 г., когда город подвергся двойной атаке: авар с их осадными машинами и следовавших за ними славян – и сасанидского войска Шахрвараза. Согласно «Пасхальной хронике» (“Chronicon Pascale”):
[Около тысячи авар] подошли к досточтимому храму (икос) святых Маккавеев на другой стороне [залива Золотой Рог], в Галате (эн Сикес), и, показавшись персам, которые собрались возле Хрисополя [ныне Юскюдар на азиатском побережье прямо напротив Константинополя], они известили друг друга о своём присутствии вестовыми огнями[734].
И авары, и персы уже бывали там, как мы видели, но порознь. Весьма вероятно, что они сговорились о совместных действиях в 626 г., чтобы напасть на город одновременно – так утверждает Феофан: «Сарвароса [= Шахрвараза] с остальным войском [Хосров] послал против Константинополя, чтобы присоединить к себе западных гуннов, называемых также аварами, со… склавами… и с ними идти к осаде Константинополя»[735].
Даже если обе стороны прекрасно договорились друг с другом на уровне политическом, это ничего не значило для оперативной координации двух войск – а ведь именно сухопутные войска прежде всего атаковали приморский город Константинополь, выдававшийся в море только узкой частью, обращённой к суше, да и та была сильно укреплена. Ни у Сасанидов, ни у авар не было с собой кораблей, а тем более военных судов.
Каган принял следующее решение: послать своих подданных-славян на их лодках-однодеревках (моноксилах), чтобы атаковать обращённую к морю часть города, выходящую на Золотой Рог: правда, там стояла оборонительная стена, но она представляла собою куда менее прочный барьер, чем стена Феодосиева. Те же лодочки должны были перевезти на европейскую сторону сасанидских бойцов. Славяне «приплыли с Истра [Дуная] на бесчисленном множестве выдолбленных ладей [моноксил-однодеревок] и наполнили весь залив [Золотой Рог]»[736]. Славянские лодки не могли сравниться с галерами и боевыми лодками византийского военно-морского флота, укомплектованными обученными экипажами и лучниками на борту. Никакие катастрофические поражения, лишившие империю её самых ценных земель и большинства её войска, не могли причинить столь же тяжкий ущерб флоту империи, который всё ещё удерживал приморские владения в северной Африке, южной Испании, на Сицилии, в Италии, на Крите, на Кипре и на многих островах Эгейского моря.
Византийский военно-морской флот знал эпохи взлётов и падений, но он был достаточно силён с 29 июля по 7 августа 626 г., когда и авары, и Сасаниды сняли осаду города. В «Пасхальной хронике» (“Chronicon Paschale”) мы читаем: «…вечером и с нашей стороны, несмотря на встречный ветер, отплыло в Халы около 70 кораблей, дабы воспрепятствовать моноксилам [однодеревкам] переправиться» [р. 178].
Это были не боевые корабли, а лодки, но всё же изрядных размеров, не обычные «шлюпки», то есть гребные плоскодонки. Красноречиво звучит замечание о том, что они шли против ветра: ведь это предполагает наличие подготовленных экипажей и хорошего парусного вооружения, а также боевых лучников на борту.
Армянский историк Себеос сообщает о морской битве, из которой персидское войско возвратилось с позором, потеряв 4000 человек вместе с судами [Часть I, р. 79], а «Пасхальная хроника» (“Chronicon Paschale”) повествует о печальной участи славян:
Все славяне, которые были на однодеревках, были сброшены в море или перебиты. И армяне вышли из-за Влахернской стены и подожгли притвор находившегося там храма св. Николая. Славяне, бежавшие с однодеревок, думая, судя по пожару, что это сделали авары, стоявшие лагерем у моря, пришли сюда и здесь были перебиты [армянами] (СР, р. 178).
Когда осада была снята, сасанидские войска отступили в восточную Анатолию, чтобы снова заняться преследованием Ираклия, а каган разобрал свои осадные машины, соблюдая условия перемирия, но пригрозил возвратиться, хотя многие славяне из-за раздоров с ним оставили его войско: как мы видели, их отпадение, возможно, вдохновили и вознаградили византийцы.
Не сумев взять город и, несомненно, уничтожив все съестные припасы в округе за осаду, длившуюся целый месяц, авары и славяне вынуждены были совершать рейды в другие места, чтобы раздобыть себе пропитание. В обычных обстоятельствах византийские войска на марше могли вызывать к себе конвои с повозками, гружёнными едой, как до них делали римляне, и поэтому могли вести долгие осады, длившиеся целыми месяцами, даже после того как вся окружающая местность была полностью разорена.
У авар не было такой логистики, основанной на сборе налогов: они зависели от дани и обычного вымогательства. Это, разумеется, получалось у них неплохо; кроме того, со своим множеством лошадей, предназначенных также для членов их семей и для слуг, авары могли собирать фураж в обширной округе, чтобы вести долгие осады. У славян лошадей было меньше (точнее, совсем немного, как можно полагать); кроме того, они были слишком многочисленны для того, чтобы кормиться за счёт благосклонных даров осаждённых. Поэтому они ушли, и уже одно это могло вынудить кагана снять осаду, поскольку, хотя авары обладали столь вескими тактическими преимуществами, что им удалось запугать множество славян, всё же их было слишком мало для того, чтобы осаждать шесть километров Феодосиевой стены.
Ход войны передвижений, которую Ираклий вёл с марта 624 г., резко изменился осенью 627 г.[737]
Он опять выдвинулся к востоку, на Кавказ, и нет никакого сомнения в том, чего именно от него ждали: что он возвратится назад с наступлением зимы. Но это был не рейд, пусть даже «стратегический»: это было полномасштабное глубокое вторжение. Оно стало возможным благодаря сильному подкреплению, полученному теперь уже очень опытным, весьма подвижным, но по необходимости малочисленным войском Ираклия. В 6117 г. от сотворения мира через прикаспийские равнины верхом на маленьких, выносливых лошадях (или пони), которые впервые появились вместе с гуннами и затем в последний раз возвратились в Европу спустя шесть веков вместе с монголами, прибыли конные лучники из степных краёв, «40 000 храбрецов», согласно «Хронографии» Феофана[738].
Их привёл тюркский каган, гораздо более великий, чем его аварский противник: Зиевил, как называет его Феофан, хотя, несомненно, имеется в виду Тон-ябгу, речь о котором уже шла выше. Тогда он был главным правителем Западного каганата обширной Тюркской империи, которая простиралась от Китая до Чёрного моря и тогда уже распадалась. А может быть, его стоило бы назвать уже главой возникавшего тогда преемника Западного Тюркского каганата, то есть Хазарской державы, либо его следует считать носителем обоих этих титулов, если учесть, что хазары, несомненно, возникли из более пространного каганата[739]. Но в любом случае люди Тон-ябгу были прежними союзниками и нынешними врагами Сасанидской Персии, естественное влияние которой в Центральной Азии, конечно, сталкивалось с интересами тюрок, как бы они ни назывались, – это было восходящее к глубокой древности (и длящееся по сей день) состязание между Ираном и Тураном. Кроме того, тюрки были потомственными врагами авар, которые изначально правили тюрками, а затем бежали от них на запад. Авары, которым только что не удалось взять Константинополь, были для тюрок «рабами, <…> бежавшими от господ своих… они будут растоптаны копытами наших коней и раздавлены, как муравьи»[740].
Но даже самые дерзкие вторжения византийцев не могли сводиться к одним только военным действиям. Ведь им предшествовали, их сопровождали, обеспечивали их возможность и следовали им энергичные усилия, направленные на то, чтобы привлечь на свою сторону союзников и разделить врагов, прибегая ко всем возможным средствам.