«Народоволец» погрузился, выключил электромеханизмы, кроме гирокомпаса и электродвигателей экономхода. Миноносец уже над лодкой, раздаются взрывы глубинных бомб. Лодку подбросило, вышли из строя все лампочки. Бомбы рвутся то там, то здесь. Лодка, будто спичечный коробок в щупальцах осьминога – туда-сюда мечется, но вырывается-таки из «осьминоговой тряски». Разрывы бомб колотят воду бездумными кулачищами далеко от лодки.
Потопленный торпедами «Д-2» 14 октября 1942 года транспорт «Jacobus Fritzen»
Жертва атаки подводной лодки «Д-2» 19 октября 1942 года железнодорожный паром «Дойчланд»
…В том походе «Народоволец» послал на дно еще два крупных транспорта. И каждая схватка с врагом – на пределе сил. И в каждой схватке – воля, профессионализм, желание не только отомстить за Ленинград, за всех сограждан, испытавших ужасы войны, но и выжить, не дать врагу потопить лодку, чтобы вернуться на базу, привести судно в порядок и вновь выйти в море.
Немного о чудесах! Кому и зачем даются на войне чудеса? Кто может надеяться на чудо? Нужно ли надеяться на чудо солдату или офицеру, поднимающему взвод или роту, или батальон в атаку на врага, на шквальный огонь, на тысячи пуль, нацеленных в сердце смельчака? Важный вопрос. Важно знать правильный ответ на него. А он есть. И все великие воины, герои всех войн, и советские воины Великой Отечественной войны знали ответ на эти «чудесные» вопросы.
1. Они никогда не думали о чудесах. Они думали только о победе в конкретном бою и о Победе над Германией в целом.
2. Они шли в бой, надеясь только на себя самих и на товарищей по оружию.
3. Они готовы были отдать жизнь за каждого из них.
4. Они дрались не за свою жизнь и собственное благополучие, но за счастье и свободу сограждан, своей Родины.
5. Только таких солдат и офицеров любят чудеса, только таким чудеса помогают.
6. Чудеса одновременно не любят, когда на них надеются (авось пронесет нелегкая) и когда ими пренебрегают (привалило тебе чудо, уцелел ты в смертельном бою – порадуйся, но не расслабляйся: завтра снова в бой, без чудес, но с боевыми товарищами).
7. О чудесах не думают заранее…
В том походе «Народовольцу» часто везло. Но если бы не титаническая военная работа каждого члена экипажа, то… везти-то некому было бы, лодка просто не выжила бы.
Выжила. Выходили, вынянчили ее подводники, и, потопив три крупных транспорта, вновь продравшись сквозь сложнейшую систему минных заграждений, подводная лодка вернулась к острову Лавенсари.
Командир подводной лодки «Д-2» Р. В. Линденберг (слева) и лейтенант В. И. Сизов в центральном посту
Навстречу «Народовольцу» вышли советские тральщики и морские охотники с бело-голубыми военно-морскими флагами. Для моряка нет ничего роднее родных флагов.
Несколько дней провели на острове подводники. Передохнули, поели вдоволь, посвежели. А 7 ноября 1942 года лодка вошла в Кронштадт. Немцы из Петергофа обстреляли «Народоволец», но вреда ему не нанесли.
Командир подводной лодки Роман Владимирович Линденберг лихо поднялся по сходням на берег и доложил контр-адмиралу А. М. Стеценко о выполнении боевого задания.
Конечно же, все были рады! Особенно – три матроса с живыми поросятами в руках. Такой обычай есть хороший у моряков: если потопил ваш экипаж корабль врага, то вот вам главный приз, главная награда – хорошенький на вид и на вкус поросенок. А уж если три победы одержали вы в походе, то принимайте сразу трех поросят!
Евгений Алексеевич Галашин родился в 1921 году. О войне не думал, мечтал стать ученым. После школы поступил на химический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, отучился год, и грянула война.
Весь курс отправили под Ельню рыть окопы. Уже развернулось Смоленское сражение, немцы рвались к Москве. Студенты и местное население рыли окопы за Ельней, готовили очередную линию укреплений для Красной армии. Но 28 июля студентов вывезли в Москву, а в конце августа всех призвали в армию и отправили в Самарканд на 10-месячные курсы в школу офицеров при Академии химической защиты.
Советское руководство, опасаясь, как бы фашисты не начали применять химическое оружие, решило подготовить большую группу квалифицированных офицеров, специалистов по химзащите.
В конце мая 1942 года бывшие студенты МГУ, теперь – курсанты школы офицеров, сдали экзамены, получили звания лейтенантов. Евгений Галашин, правда, сплоховал, нагрубил старшине (старшему офицеру), и тот отомстил ему, добившись от руководства, чтобы его обидчик уехал на фронт в звании младшего лейтенанта.
Его назначили командиром взвода химзащиты минометного полка, один из батальонов которого занял позицию в березовой роще под Синявином. Березы стояли светлые, стройные одна к одной. Молодая листва веселыми гирляндами висела на тонких дужках веток. Гомонили птицы, войне не подчиняясь. Минометчики и «химики» оборудовали землянки. Июньское солнце бегало вместе с ветром по листьям, лицам людей, по траве, неспроста не скошенной, не по разгильдяйству или лени.
И вдруг на окраине рощи ухнул взрыв. Его тут же догнал другой, третий. Бойцы нырнули в окопы, землянки, прижались отчаянно к прохладной еще свежей земле. И пошел бомбовый ураган реветь взрывами, тяжело ревели снаряды, низко ухая, вгрызаясь в землю, разнося ее в клочья, в пыль-труху.
Сколько длится артобстрел? На этот вопрос по-разному отвечают штабисты, командиры, планирующие операции, и солдаты, офицеры, генералы в окопах, землянках, блиндажах и дотах. Первые дают точный ответ: 30 минут, или 45 минут, или 60 минут. Евгению Галашину артобстрел показался вечностью. Он и был, тот бомбовый смерч, вечностью.
Вдруг стало тихо. Младший лейтенант Галашин вышел из землянки и застыл в удивлении: березовая роща, дерево к дереву, ветка к ветке, лист к листу – вся полегла под ударами немецких бомб. Ни одного деревца, пусть очень маленького, не спаслось. Немцы бомбили рощу так основательно, будто приказ они получили от Гитлера: все до единой березы уничтожить.
Командир минометчиков, бывалый майор, свистнул от удивления, но быстро взял себя в руки, организовал людей. Они подсчитали потери (не березы они погибшие считали, а солдат и офицеров), и командир приказал младшему лейтенанту Галашину отправиться в штаб полка с донесением. Он еще сказал почему-то: «Долго жить будешь, Евгений Алексеевич, коли пережил такое!»
Зачем он сказал эти слова, непонятно, но жить младшему лейтенанту, студенту второго курса МГУ, действительно хотелось. И очень долго.
Он выполнил задание, вернулся в батальон.
Бои под Синявином разгорелись тяжелые. Минометчики вели обстрел немецких позиций, поддерживая пехоту. «Химики» помогали им, чем могли. Однажды под вечер комбат приказал младшему лейтенанту Галашину отправиться в штаб полка и сообщить командиру, что в батальоне мины на исходе.
Молодой офицер побежал по полю. То там, то здесь ухали снаряды. Галашин почувствовал удар в правую руку, но, разгоряченный бегом, не обратил на это внимание. Артобстрел усиливался. Тяжелый грохот взрывов гнал младшего лейтенанта по полю, по пологому овражку, по перелеску, опять по полю к лесу – там находился штаб.
Он передал сообщение комбата командиру полка, и тот воскликнул: «Галашин! Да ты же ранен!» Евгений Алексеевич посмотрел на правую руку: она была вся в крови, и правый бок был весь в крови, и брюки. И только теперь Галашин почувствовал усталость, даже не усталость, а полную беспомощность. Он потерял сознание.
Его положили на телегу, рядом сели раненые бойцы, санитар. «Долго будешь жить, лейтенант», – то ли кто-то сказал, то ли почудилось ему, и под мирный скрип колес он провалился в забытье. Иной раз сознание прояснялось, он видел небо, синее, безоблачное, без солнца. Чтобы увидеть солнце, уже не жаркое, ему нужно было приподняться. Но слабость тут же «выключала» сознание. А может быть, и не сознание, может быть, он просто спать очень хотел после бессонной недели боев, а сил и необходимости сопротивляться нормальному для крепкого молодого человека желанию у него, потерявшего много крови, не хватало.
В очередной раз он очнулся от непонятной возни в телеге и воющего шума в небе. «Спасайся, кто может!» – крикнул кто-то.
Телега остановилась. «Мессеры», свободные охотники, напугали санитара, раненых, остановили смирную, старую лошадь. Солдаты увидели самолеты врага загодя и, спрыгнув с телеги, рассыпались по полю, приникли к земле: кто-то к кочке, кто-то к кустику прижался, кто-то к деревцу.
Мог бы и Галашин кинуться вслед за ними, оставив лошадь старую одну-одинешеньку. Да слабость была сильнее желания жить. Она сковала тело его, волю, силу. Только глаза она не смогла закрыть и «вырубить» мысль.
Он смотрел в небо, слышал воющий звук «мессера» где-то сзади, грубый треск пулеметной очереди, и не мог подняться. И лошадь почему-то не двигалась с места: то ли от страха, то ли по какой-то лошадиной задумке.
Свободный охотник вырвался откуда-то сзади, пролетел совсем низко, удалился, развернулся и ринулся на русскую телегу, одинокую. Любили немецкие асы безнаказанную охоту!
После войны они хвалились о своих победах, о сбитых самолетах. Герои. Холеные, гордые, говорливые, они почему-то забывали рассказывать о расстрелах беженцев, устремлявшихся на восток, о мирных украинских, белорусских, русских деревнях… Герои! Ни один немецкий ас не ответил на Нюрнбергском процессе за свои проделки. А жаль. А зря.
Галашин видел, как черный «мессер», плавно снижаясь, летит прямо на него, он ясно и четко видел жесткое лицо фашистского летчика, он хотел подняться, что-то сделать, как-то защититься, но – слабость была сильнее. Он вжался в дно телеги и, кажется, спиной почувствовал каждую соломинку под собой.
Опять промазал ас и разозлился, и развернул свой «мессер»…
«Долго жить будешь!» – услышал он голос санитара, который помогал ему выбраться из-под телеги. Как оказался под ней младший лейтенант Галашин, он и сам сказать не мог. Видно, слабость все же сдалась, видно, желание жить одолело ее.