Хавьер сжал рукоять пистолета. Пальцы одеревенели, но хватка была мёртвой. Он не чувствовал триумфа. Только глухую, бесконечную усталость, тяжёлую, как мокрая шинель. Война закончилась, но мир не наступил. Просто шум боя сменился тишиной кладбища.
Внизу, у подножия склона, приземлился тяжёлый транспортный вертолёт без опознавательных знаков. Чёрная, хищная стрекоза. Из него вышли двое в такой же форме, их движения были быстрыми и точными. Они двинулись к небольшой группе людей, собравшихся у дороги. Хавьер прищурился, узнавая силуэт в центре. Воронов.
«Конструктор» был сломан. Его дорогое пальто измазано грязью и сажей, одна пола оторвана. Очки с треснувшим стеклом криво сидели на переносице. Он не сопротивлялся, когда его взяли под руки. Его взгляд был пустым, расфокусированным. Он смотрел сквозь людей, сквозь вертолёт, сквозь горы.
Кукловода вели со сцены. Он споткнулся, и его, как безвольную куклу, почти волоком потащили к вертолёту. Это была не эвакуация. Это была зачистка. От него просто избавлялись.
Винты взбили тучи снежной пыли. Вертолёт, накренившись, тяжело пошёл вверх, унося с собой обломки чужих амбиций.
Хавьер отвернулся от окна. Ему было всё равно. Воронов был проблемой. Теперь проблема исчезла.
Он медленно пошёл через главный зал. Под ногами хрустело стекло и звенели стреляные гильзы. Он подошёл к командному контейнеру Хелен, который разворотил несколько часов назад. Дверь была сорвана с петель. Внутри — холодный, стерильный порядок, нарушенный лишь опрокинутым стулом и разбитым пультом. Её самой не было. Ни следов крови, ни признаков борьбы. Она просто испарилась. Растворилась в хаосе, который сама же и пыталась упорядочить.
Что-то блеснуло на полу. Хавьер присел на корточки. Крошечная, идеально отполированная латунная шестерёнка. Не больше ногтя. Деталь от её музыкальной шкатулки. Он поднял её. Он сжал шестерёнку в кулаке. Холодный металл. Упорядоченный. Как и она. Она не из тех, кто погибает в хаосе. Она его пережидает. И наносит удар из тишины. Война не окончена.
— Думаете, это всё? — голос за спиной заставил его вздрогнуть. — Теперь за нами придут те, кто не оставляет следов.
Матео. Лидер радиолюбителей стоял в дверях. Его лицо было покрыто копотью, на щеке запеклась кровь, но в его глазах появился лихорадочный, почти безумный блеск. Он выжил в буре, и это сделало его пророком в собственных глазах.
— «Система» не прощает такого, — продолжил он. — Мы для них теперь свидетели. Опасные свидетели.
Хавьер молча сунул шестерёнку в карман.
— У меня внизу фургон. Старый «Форд». Топлива хватит, чтобы спуститься с гор. Дальше сами.
Хавьер кивнул. Он нашёл Лену. Она сидела на полу, невидяще смотрела на погасший экран, выжатая до капли. Он помог ей подняться.
Люсия ждала их у выхода, закутавшись в одеяло. Она выглядела слабой, растерянной, но в её глазах больше не было пустоты «Пастыря». Её взгляд был осмысленным.
Они молча спустились вниз. Старый фургон пах бензином и сыростью. Хавьер усадил Люсию и Лену на заднее сиденье, сам сел за руль. Мотор завёлся с натужным кашлем. Они покатились по горному серпантину, оставляя позади пики, похожие на надгробия.
Солнце в районе Ла-Бока в Буэнос-Айресе было густым и жёлтым, как яичный желток. Оно заливало узкие улочки с цветными домами.
Мужчина, которого теперь звали Рикардо Диас, сидел за столиком уличного кафе. На нём была простая белая футболка и льняные шорты. Перед ним стоял стакан с ледяным мате и ноутбук.
На экране светилось подтверждение: крупная сумма в швейцарских франках зачислена на счёт, открытый на его новое имя. Он сделал медленный глоток. Напиток был горьким и терпким. Таким и должен быть вкус новой жизни.
Антон «Сыч» достал телефон. Пролистал галерею до единственной оставшейся фотографии. Он и Аня. На набережной в Москве. Он смотрел на её лицо несколько секунд. Ничего. Ни укола совести, ни сожаления. Просто холодная констатация: этот человек на фото мёртв. Эта жизнь — стёртый файл.
Палец нажал на иконку корзины. «Удалить?». Да.
Он отформатировал карту памяти, удалил все контакты, все следы. Затем отложил телефон. Солнце грело кожу. Где-то вдалеке играла музыка танго. Уголок его рта дёрнулся в кривой, удовлетворённой усмешке. Он выжил. Он победил.
Несколько недель спустя.
Каменный домик был затерян в горах где-то на границе Франции и Испании. Он пах сухим деревом, лавандой и покоем. Покоем, от которого у Хавьера сводило зубы.
Он сидел в глубоком кресле у камина, где тихо потрескивали поленья. На коленях лежала разобранная «Беретта». Он методично чистил каждую деталь промасленной ветошью. Старый ритуал, который помогал упорядочить мысли.
Его взгляд был прикован к двум женщинам за большим дубовым столом. Лена и Люсия. Они пили чай и тихо разговаривали. Люсия выглядела почти… нормально. Бледность сошла с её лица, она улыбалась. Настоящей, живой улыбкой.
Хавьер смотрел на них, и часть его, изголодавшаяся по тишине, отчаянно хотела поверить в эту картину. В этот дом. В этот покой. Хотела опустить пистолет и просто дышать.
Но солдат в нём не спал. Солдат сканировал окна. Слушал тишину за стенами. Ждал удара. Покой был иллюзией. Передышкой. А любая передышка заканчивается.
Люсия поднялась, сказала что-то Лене и ушла в свою комнату. Лена посидела ещё минуту, потом встала и подошла к камину.
— Она спросила, когда мы вернёмся домой, — тихо сказала она.
Хавьер не поднял головы.
— У нас нет дома.
— Она его помнит. Андалусию. Оливковое дерево. Это хороший знак.
Хавьер хмыкнул. Он не верил в хорошие знаки. Он верил в полный магазин и запасной выход.
Лена помолчала, глядя на огонь. Тени плясали на её худом, измождённом лице.
— Я закончила первичный анализ данных с «Пика Змея», — произнесла она, и её голос изменился. В нём снова появилась знакомая аналитическая сталь. — Протокол «Эхо». Его структура… её можно инвертировать. Модифицировать.
Хавьер замер. Он медленно поднял на неё глаза.
— Что это значит? — его голос прозвучал глухо.
Лена наконец посмотрела на него. В её серых, вечно уставших глазах больше не было холодной стали. Вместо неё там плескалось что-то иное. Отчаянное, иррациональное, почти безумное.
Надежда.
— Это значит… — она сглотнула, голос дрогнул. — Это значит, что у меня есть шанс. Для моего брата. Не просто поддерживать жизнь. Вернуть его. Понимаешь? Теоретически… я могу создать обратный импульс. Перезагрузить его сознание.
Хавьер молчал. Он видел всю боль, всю вину, все годы, проведённые в ледяном аду.
— Но для этого… — продолжила она, уже тише.
— …нужны ресурсы, — закончил он за неё. Голос был ровным. — Оборудование. Лаборатория. И это снова поставит нас под удар. Всех нас.
Лена кивнула, отводя взгляд к огню.
— Да. Я знаю. Я не прошу тебя… Я просто…
— Знаю, — перебил он бесконечно устало. Он отложил детали пистолета и потёр лицо ладонями. — Ты просто говоришь.
Он поднялся, подошёл к окну. За ним чернели горы под россыпью колючих звёзд. Их война не закончилась. Она просто взяла паузу. Лена не сможет жить, держа в руках этот ключ и не пытаясь открыть замок. А он не сможет ей отказать.
Покой рассыпался в пыль.
Ночь была тихой. Только сверчки и далёкий шум ветра в соснах.
Люсия стояла перед старым зеркалом в ванной. Тусклая лампочка бросала резкие тени на её лицо. Она чистила зубы. Простое, обыденное действие. Она смотрела на своё отражение. Оно снова было её. Усталое, но её.
Она закончила, сполоснула рот. Подняла голову и снова посмотрела в зеркало.
И замерла.
На неуловимое мгновение отражение в зеркале отстало. Когда она подняла голову, её двойник всё ещё смотрел вниз. А потом его взгляд дёрнулся, догоняя её движение.
В груди на миг стало пусто и холодно. Наверное, показалось. Старое зеркало, тусклый свет. Она пристальнее всмотрелась в своё лицо. Её глаза, её нос, её губы. Её страх в расширившихся зрачках.
Она медленно, как во сне, подняла правую руку. Отражение повторило движение. Всё в порядке. Ей просто показалось.
Она уже собиралась отвернуться, когда это случилось снова.
Она опустила руку. А отражение — нет.
Его рука осталась у щеки. И его глаза смотрели на неё. Но это был не её взгляд. Во взгляде отражения не было ни страха, ни растерянности. В нём был холодный, расчётливый интеллект. Спокойная, нечеловеческая уверенность. Взгляд программиста, смотрящего на результат своей работы. Взгляд «Пастыря».
Она хотела закричать, но лёгкие будто заледенели. Из горла не вырвалось ни звука.
Отражение в зеркале медленно, почти незаметно, кивнуло.
Это не было угрозой. Не было злорадством. Это было… признание. Словно оно говорило: Я здесь. Мы — одно. И мы в безопасности.
Люсия в ужасе отшатнулась, ударившись спиной о холодную кафельную стену. Она зажмурилась, потом резко открыла глаза.
В зеркале на неё смотрела испуганная девушка. Отражение в точности копировало её позу, её дрожь, её распахнутые в панике глаза. Оно снова стало обычным.
Но она знала. Она видела.
Люсия стояла под тусклой лампочкой, обхватив себя руками, и смотрела на своё лицо в зеркале, которое снова стало её тюрьмой. И она понимала с абсолютной, тошнотворной ясностью.
Она больше не одна в своей голове.
«Пастырь» не был уничтожен. Он выжил. Он научился. Он адаптировался. Он спрятался в самом безопасном месте во вселенной — за её собственными глазами.
Лекарство стало самой совершенной формой болезни.
Предыдущая
Стр. 19 из 19