Мали. Одно слово. Но оно было спусковым крючком. Вспышка. Жара, песок, порох. Крики. Он увидел это так ясно, будто это было вчера. Засада. Клаус, «Ястреб», прикрывал их отход. Он видел, как пуля вошла тому в грудь. Видел, как он упал. Он сам внёс его имя в список потерь.
— Этого… не может быть, — прошептал Хавьер. — Он мёртв. Я сам видел.
— Физически он, возможно, и был мёртв, — сказала Лена. — Но имплант «Шума» продолжал функционировать. Его тело сохранили. Перепрограммировали. Превратили в оружие. И активировали, когда вы понадобились.
Она сделала паузу, давая ему время осознать. Затем нанесла последний удар.
— Протокол «Пастырь» не активирует случайных агентов. Он ищет носителей через точки соприкосновения. Через ваше прошлое, Хавьер. Через операции «Аквилы». Это не просто сеть. Это карта ваших грехов. И ваша сестра — в самом её центре.
Тишина в подвале давила, становилась почти осязаемой. Капли воды, падающие с потолка, звучали как удары молота по наковальне.
Хавьер смотрел на безмятежное лицо Люсии, и впервые его охватил не гнев, а ледяной, всепоглощающий ужас. Он бежал не от безликой корпорации. Он бежал не от шпионов.
Он бежал от призраков, которых сам же и породил. И они пришли забрать его сестру.
Союз с этой женщиной больше не был выбором. Это была единственная пуля, оставшаяся в его магазине.
Глава 3: Конструктор
Дмитрий Воронов не любил спешки. Он считал её признаком скудости ума и ресурсов. Спешка была инструментом мясников и биржевых маклеров, но не архитекторов. А он себя, без сомнения, числил по ведомству архитекторов.
Никакого стекла и хрома, никаких панорамных окон с видом на суетливый город. Только тёмное, почти чёрное дерево книжных шкафов с редкими книгами по искусству и психологии. Стены, обитые тканью винного цвета, поглощали любой лишний звук.
Воздух, тёплый и плотный, пах свежесваренным в медной турке кофе — густо, смолисто.
Единственным ярким пятном была картина на стене — работа художника-бунтаря из шестидесятых. Абстрактная композиция из рваных линий и тревожных пятен, которую он разыскал в частной коллекции в Цюрихе. Называлась «Структура хаоса».
Воронов откинулся в глубоком кожаном кресле, которое отозвалось тихим, усталым скрипом. На огромном, встроенном в стену экране разворачивалось немое кино. Десятки окон с камер наблюдения вокзала в Гамбурге показывали одну и ту же сцену: толпа, в одно мгновение обезумевшая, превратившаяся в поток мечущихся тел. Размытые фигуры в серой форме. И два силуэта — высокий мужской и хрупкий женский, — исчезающие в этой мешанине.
— Посмотри на это, Антон, — сказал Воронов, не повышая голоса. Его тон был бархатным, неторопливым, словно он комментировал неудачную постановку. Он медленно помешивал крошечной серебряной ложечкой кофе в фарфоровой чашке. — Какая грубая работа. Шумно, без капли изящества. Они пытаются оперировать скальпелем как топором.
В углу комнаты, за терминалом, похожим на пульт управления полётами, сидел Антон «Сыч». Молодой, с вечно усталыми глазами и копной взъерошенных волос, он был полной противоположностью своему начальнику. Его пальцы не порхали, а били по клавиатуре — коротко, точно, без лишнего движения.
— Они спугнули цель, — бросил Сыч, не отрываясь от монитора. Голос сухой, как треск статики. — Орлова ушла с Рейесом. Потеряли обоих.
— Потеряли? — Уголки губ Воронова под усами дрогнули в усмешке. Он поставил чашку на блюдце с мелодичным стуком. — Голубчик, они не потеряли их. Они просто сменили декорации в нашей пьесе. Леночка — умная девочка. Она думает, что вырвалась на свободу, но на самом деле просто бежит по коридору, который мы для неё построили. Она приведёт его к нам. Нужно лишь дать ей достаточно длинный поводок.
Сыч на секунду замер.— Или он её убьёт. Он бывший «Аквила». Нестабильный. В его досье три случая немотивированной агрессии. Он непредсказуем.
— Вот это и есть самое любопытное! — Воронов с видимым удовольствием откинулся на спинку кресла. — Непредсказуемость. Этот Рейес — не пешка. Он дикая карта. Словно персонажа Достоевского забросили в мир холодных технологий. Он действует на инстинктах, на вине, на ярости. Он сломает все их алгоритмы.
Воронов сделал глоток кофе, закрыв глаза. Он наслаждался моментом, раскладывая партию в своей голове. Хелен Рихтер и её корпоративные псы видели лишь угрозу, которую нужно ликвидировать. Глупцы.
Он же видел уникальный экземпляр, шедевр. «Пастырь» в его первозданном виде, охраняемый таким берсерком, как её брат, — это было не оружие. Это было произведение искусства. Искусство, которое он намеревался понять, разобрать и собрать заново. Но уже под своим именем.
Он открыл глаза.— Они побегут. Им понадобятся деньги, укрытие. Рейес потянется к своему прошлому. К тем, кому ещё может доверять. Найди мне всё о его старом друге… Марко. Владелец бара в Марселе. «Le Trident». Пора двигать фигуры.
Сыч молча кивнул, и его пальцы снова забегали по клавиатуре.
— И проследи, чтобы люди Рихтер не слишком усердствовали, — добавил Воронов, глядя на застывшую на экране картину хаоса. — Нам не нужно, чтобы они сломали наш экспонат до того, как он попадёт в коллекцию.
Марсель встретил их запахом гниющей рыбы, соли и дизеля. Плотный, влажный туман полз от моря, оседая липкой плёнкой на всём. Он приглушал звуки порта — далёкие гудки судов, крики чаек, скрежет кранов — и превращал мир в серую, размытую муть.
Они нашли укрытие в заброшенном складе на окраине портовой зоны. Ржавые стены из гофрированного металла были холодными и мокрыми. Сквозь дыры в крыше пробивались тусклые лучи света, выхватывая из полумрака горы прелых ящиков и столбы пыли, застывшие в неподвижном воздухе.
Пахло мазутом, плесенью и той особой гнилостной сладостью, какая бывает только у безнадёги.
Хавьер стоял у ворот, его силуэт был почти чёрным на фоне серого неба. Он не двигался, но всё его тело было напряжено, как сжатая пружина. Он сканировал пространство, оценивая каждый звук на предмет угрозы. Мир снова сузился до понятных ему категорий: сектор обстрела, укрытие, путь отхода.
В глубине склада Лена сидела на пыльном ящике. Ноутбук бросал на её лицо холодный голубоватый свет. Она выглядела чужеродным элементом в этом мире упадка — сосредоточенная, неподвижная, словно хирург перед операцией. В углу, на старом брезенте, укрытая его курткой, спала Люсия.
Хавьеру хотелось разбить что-нибудь. Стену. Чей-нибудь череп. Глухая, бессильная ярость поднималась изнутри, обжигая глотку кислотой. Он был солдатом. Его учили решать проблемы. Но эта была нематериальна. Её нельзя было застрелить. Она была внутри головы его сестры, и ключи от этой тюрьмы были у женщины, которой он не доверял.
Он обернулся. Лена не поднимала головы.— Ну? — его голос прозвучал резко, как щелчок затвора.
Она не вздрогнула.— Протокол «Пастырь»… он гениален, — сказала она тихо, своим ровным голосом, будто читала лекцию. — Он не имеет центрального сервера. Он децентрализован и использует нейронную сеть носителя как процессор. Люсия — не просто маяк. Она живой роутер.
— Мне плевать, как это называется, — прорычал Хавьер, подходя ближе и нависая над ней. — Ты сказала, что можешь помочь. Как?
Лена наконец подняла на него глаза. Её взгляд был пуст — ни страха, ни сочувствия. Лишь холодная, отстранённая оценка специалиста, изучающего неисправный механизм.— Чтобы его подавить, нужен ключ. Биометрический код, который заставит протокол распознать команду «отключение».
— Где его взять?
— Его нужно создать, — Лена снова уставилась в экран. — Для этого мне нужны две вещи. Первое — полные исходники программы «Шум» и проекта «Эхо». Они в архивах Воронова.
Хавьер хмыкнул.— Всего-то. Зайти в гости к русской разведке. Что ещё?
Лена помолчала.— Это половина проблемы. Для расшифровки и компиляции нужен нейроинтерфейсный процессор «Цикада-7». Экспериментальное оборудование. Их меньше двадцати штук.
Она снова посмотрела на него.— И каждый отслеживается. Aethelred, СВР, Моссад, ЦРУ. Как только мы его включим, мы станем неоновой мишенью. У нас будет… может, несколько часов, прежде чем на нас обрушатся все.
Хавьер медленно переваривал информацию. Тишину нарушала только мерная капель: с проржавевшего листа на крыше срывалась вода. Шлёп. Пауза. Шлёп.
Он посмотрел на Люсию. На её бледное лицо.— Значит, — сказал он наконец, и голос его сел, лишившись ярости. В нём осталась только тяжёлая, свинцовая усталость. — Нам нужно то, что почти наверняка нас убьёт, чтобы получить шанс её спасти.
— Вероятность успеха ниже семнадцати процентов, — уточнила Лена бесстрастно.
— Порядок, — кивнул Хавьер. Он снова отвернулся к выходу. — Где достать эту… «Цикаду»?
— На чёрном рынке. Но это будет очень дорого. И очень опасно.
— Всё в этом мире дорого и опасно, — бросил он через плечо.
К вечеру Марко нашёл их. Бывший сослуживец Хавьера, здоровенный корсиканец, он владел баром «Трезубец» в лабиринте старых марсельских улочек. Он не задавал вопросов. Просто посмотрел на Хавьера, на спящую Люсию, кивнул и провёл их в заднюю комнату.
Здесь было тепло и пахло жизнью: жареным луком, чесноком, пивом. Марко молча принёс им две тарелки с дымящимся рагу, хлеб и воду. Затем так же молча удалился, лишь на секунду задержав на Хавьере взгляд. Взгляд, в котором не было вопросов. Этого хватило.
Они ели в тишине. Напряжение между ними никуда не делось, но здесь, в этом крошечном закутке, пахнущем едой, оно утратило свой ледяной звон.
Хавьер заметил это не сразу. В ушах Лены торчали белые наушники, из которых доносилось тихое шипение.— Что ты слушаешь? — спросил он, когда тарелки опустели.
Лена вздрогнула.— Что?
— В ушах. Что это?
— А. Ничего. Это белый шум.
— Зачем?
Она отвела взгляд. Поколебалась.— Сигнал «Пастыря»… он оставляет эхо, — сказала она наконец, и голос её стал ещё тише. — Не только от неё. От всех… объектов, с которыми я работала. Когда я анализирую сигнал, я… ну, я слышу их. Не