Санлия скользнула в комнату угрем, колыхая разноцветными шелками туники, улыбаясь с привычной мягкой радостью, и ей, в отличие от светленькой служанки, хотелось верить. Алестар даже сам улыбнулся, как ни тошно было на сердце. Протянул навстречу руки, обнял, зарылся лицом в темную волну длинных волос, прижимая наложницу к себе. Спросил негромко:
– Сан, отец вернулся?
– Нет, мой принц, – откликнулась Санлия, нежась в его объятиях, выгибаясь томно и умело, но не навязчиво, а как бы невзначай, просто от удовольствия. – И известий от его величества пока нет.
– Значит, скоро вернется. Иначе прислал бы гонца. Заплети мне волосы.
– С радостью, мой повелитель, – отозвалась Санлия, потираясь лицом о его плечо. – Одну косу? Или несколько?
– Как хочешь, – разрешил Алестар, с неохотой разнимая руки и поворачиваясь к наложнице спиной. – И расскажи что-нибудь.
Млея под ласковыми касаниями гребня и пальцев, он лежал, постепенно расслабляясь, и слушал журчащий голос Санлии, всегда знающей кучу того, что Алестару никто другой не рассказывал. На рынке подорожал перламутр: урожай раковин-жемчужниц, привозимых из Суаланы, в этом году полностью пропал из-за какой-то неизвестной болезни. Значит, и жемчуг подорожает…
В храме глубинных богов кто-то украл священный сосуд с алтаря, и старший жрец Герлас объявил, что проклинает святотатца и ему не дожить даже до осенних холодов. А верховный жрец Троих Тиаран сказал, что если ждать, пока исполнится проклятие глубинников, то преступник успеет от старости помереть, каждый день распивая тинкалу из краденого сосуда. И теперь весь город ждет, кто же из жрецов прав…
На границе Карианда и Маравеи проснулся вулкан, и, пока король Карианда не усыпил его, извержение чуть не погубило острова Маравейского треугольника. Король же Маравеи слишком стар, чтобы управлять Сердцем моря, но не хочет назначить наследника из своих четырех сыновей… Каи-на Эрувейн выходит за кариандского купца, свадьба через три недели…
– Погоди, как за купца? – перебил Алестар, пошевеливаясь. – И родители ей позволили?
– Ну… – лукаво отозвалась Санлия, заплетая ему очередную тонкую косичку. – Они бы, может, и не позволили, но кариандец как-то уговорил Эрувейн и втихомолку уложил на песок, так что теперь ничего не поделаешь, хоть хвост узлом завяжи.
– Глупенькая, – хмыкнул Алестар. – Из дворца – в купеческий дом. А ведь могла выбрать из дюжины лучших женихов.
– Судьбу и улов не узнаешь заранее, – отозвалась Санлия любимой пословицей. – Может, у них все по любви сладилось.
– По любви, – криво ухмыльнулся Алестар. – Ну, может…
В сердце привычно кольнуло знакомой болью. Вот интересно, пройдет она когда-нибудь, или теперь всегда будет больно, стоит вспомнить свою потерю? Потому что отец может сколько угодно говорить, что Алестар еще будет счастлив с кем-то другим, что кариандская принцесса – его настоящая судьба… Все это ложь. Нет, отец хочет ему добра, конечно же, но запечатление… Это как дурман жвачки руш: сладко, но фальшиво, потому что навязано кем-то извне, а не выбрано самим Алестаром. Разве он хотел запечатлеться с двуногой? Вот и мучаются теперь оба. Надо бы, кстати, заглянуть к этому отродью. Вчера он… перестарался. Та была сама виновата, но чего и ждать от дурной твари?
Алестар невольно напрягся, вспоминая боль и тоску, накатившие после их соития. Да, это было… слишком. И не только потому, что после досталось и самому Алестару, просто он сорвался, а это недостойно принца. Сорвался, не смог управлять собой, потом и вовсе сдуру собрался в город на поиски целителя, лечившего Галифа, и хорошо, что братцы-охранники его остановили, хоть какая-то от них польза случилась.
– Санлия, – спросил он, поворачивая голову, чтобы наложница могла заняться другой половиной волос, – а ты тоже думаешь, что запечатления достаточно для любви и счастья?
– Не знаю, мой принц, – ясно и грустно сказала та. – Полагаю, когда-нибудь вы сами сможете ответить на этот вопрос. И уж точно не меня стоит спрашивать.
Алестару стало стыдно: сам того не желая, он ткнул в больное место. Санлия ни единой чешуйкой не виновата в своем горе, но разве объяснишь это тем, кто ищет полноценную супругу, способную к запечатлению? Остальные наложницы, получив после свадьбы хозяина свободу, могут выйти за кого пожелают, и только Санлия… Умная, милая, восхитительная Санлия… Кто решится связать судьбу с калекой?
– Прости, – сказал он, помолчав немного. – Я не хотел обидеть.
– Вы и не обидели, повелитель мой, – привычно мягко и ровно прозвучал голос Санлии. – Служить вам – счастье, другого мне не нужно.
Пальцы ее так же бережно и ласково перебирали волосы Алестара, заплетая мелкие красивые косички, но расслабление, всегда приходящее в такие минуты, сегодня медлило. Алестар молча дождался, пока последнюю косичку украсит крупная бирюзовая бусина, повернулся, обнял наложницу. Притянув к себе, шепнул:
– Сан, я тебя никогда не брошу. Захочешь – останешься со мной, а нет – мы что-нибудь придумаем. Жрецы Трех ищут средство, чтобы разорвать мое запечатление, может, они и для тебя что-нибудь сотворят. Я сам попрошу верховного – наследнику он не откажет. А если не получится… Ты же красивая – глаз не отвести, и приданое я дам такое, что не у всякой каи-на бывает. Сан, хорошая моя, ты еще выбирать станешь…
Плечи под его ладонями дрогнули, Санлия резко и глубоко вдохнула, напряглась всем телом. Подняла лицо, взглянув беспомощно и жалко, словно Алестар ей не спасение обещал, а наказание, приоткрыла губы, будто хотела что-то сказать, но тут же улыбнулась старательно – только глаза остались печальными. Шепнула:
– Благодарю… повелитель мой.
И сразу опустила голову, коснувшись губами плеча Алестара, замерла в его объятиях, только тело так и осталось каменным.
– Все равно я тебя не оставлю, – упрямо сказал Алестар, гладя гибкую шелковистую спину. – А запечатление – да нет в нем ничего такого уж хорошего. Мне с тобой куда лучше, чем с этой…
Сердце опять тоскливо и как-то гадко потянуло, стоило вспомнить «эту». Упрямо сжатые губы, ненависть в безобразно черных глазах, ядовито-наглые слова… Почему двуногая никак не поймет, что надо покориться? Ей-то куда хуже, чем Алестару.
Санлия лежала в его объятиях, покорная, нежная, податливая, готовая в любой момент раскрыться, как цветок анемона, потянуться навстречу руками, губами, всем телом. И с ней было легко и правильно, как и должно быть двоим на ложе. Вот сейчас стоит повернуться, наклониться вниз, поцеловать упругие, радостно отвечающие губы – и все будет, как раньше…
Алестар вздохнул, мягко отстраняя наложницу. Улыбнулся в вопросительно распахнутые глаза, легко и быстро поцеловал.
– Сан, мне в город надо. Я ведь вчера так и не поговорил с тем целителем.
Оттолкнувшись от ложа, он бросил, на ходу повязывая пояс:
– Если отец вернется или пришлет известие, отправь кого-нибудь, пусть меня найдут.
– Вы даже не позавтракаете, мой принц? – вскинулась Санлия. – Позвольте, я принесу что-нибудь…
– Некогда, – бросил Алестар, но сразу же заколебался.
Если целителя не окажется дома, кто знает, сколько его придется ждать или где искать. А поесть в городе… Акалантцы любят своего принца, любят настолько, что изъяви он только желание что-то отведать, в любой харчевне хозяин кинется накрывать роскошный стол на дюжину едоков, а на рынке примутся уговаривать попробовать то и это, и желать здоровья, и благодарить за честь, и денег никто не возьмет ни монетки, а будут кланяться и умолять снова осчастливить посещением… Нет уж. Это в детстве они с Кассией сбегали от воспитателей и возвращались с рынка, налопавшись всяких вкусностей так, что потом и на еду смотреть не могли, да еще с собой притаскивали, оделяя слуг и товарищей по играм. А теперь даже думать не хочется, чтобы снова плыть по тем же рядам и галереям, отвечая на приветствия и вопросы, когда же Акаланте сможет поздравить его высочество со счастливым браком. Слава глубинным богам, что еще о двуногой в городе не знают…
– Потом, – сказал он хмуро, понимая, что только что испортил себе настроение, и так с утра далеко не жемчужное. – Вернусь – пообедаем вместе.
Подхватив кувшинчик с недопитой тинкалой, он в несколько глотков осушил его, поморщившись от приторной сладости и перебора специй. Ничего, зато до обеда не проголодается.
– Счастливого пути, мой принц, – тихо сказала Санлия, низко склоняя голову и оставаясь так, пока Алестар не выплыл из комнаты.
Дару и Кари привычно пристроились рядом, стоило Алестару оказаться в коридоре. Смотрели хмуро, особенно Дару, но рта не открывали – и на том спасибо. И вообще, не им судить, как и что он делает и чем занимается. Охрана – вот и пусть охраняют, бездельники. Алестар поплыл к ближнему выходу из дворца, стремительно раздражаясь на неудачное утро. Сначала эта белобрысая дурочка со своей паршивой тинкалой, потом Санлия… Она, конечно, славная, но вечно прячет грусть, и Алестар ничем не может помочь, а чувствовать себя виноватым надоело. Еще целитель этот… Если и сегодня не удастся до него добраться, надо накрутить хвост Ираталю, чтобы раздобыл неуловимого жреца и приволок прямо во дворец. А может, попросить об этом верховного? Все равно к нему плыть. Надо же узнать, скоро ли он получит зелье, которое освободит от двуногого наказания.
Город встретил Алестара привычным оживлением площадей, торговых галерей и храмов. Ему улыбались, кланялись, радовались искренне или не очень, а в ответ мутью в чистой воде поднималась злость, заставляя сжимать лоур в сведенных пальцах. Неужели никто не видит, что ему не до чужой радости? Что все эти приветствия, вопросы о здоровье его величества и планах принца на супружество, пожелания счастья – что все это насквозь фальшиво и противно, глубинные боги, как противно!
Улыбаясь в ответ, он махал рукой, склонял голову, иногда отвечал, едва сдерживаясь, и то лишь потому, что отец всегда внушал: «Это твой народ, ты обязан знать их жизнь, думать вместе с ними, понимать их и отвечать на любовь благодарностью». Быть благодарным не хотелось – хоть узлом завяжись! Да что же они не отстанут никак! Надо было в объезд…