— Вон, видишь, вон там стоят землянки и доты. Вот это она и есть.
Я — туда. Не доходя метров ста, вижу, как из блиндажа выходит офицер (определил, что это офицер, по портупее. Это потом стали с офицеров портупеи снимать, потому что и «духам» было видно издали, кого в первую очередь отстреливать при атаке).
Подхожу к стоящему офицеру полустроевым шагом:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться, сержант Бабурин.
И вижу: что-то не то, потому что капитан держит в подрагивающей руке незажженную сигарету и смотрит на меня странно.
— Ты где шел?
Оглядываюсь и показываю: вот здесь.
— Здесь же минное поле!
Вначале я подумал, что он шутит. Но когда капитан начал запоздало закуривать и материться, понял, что это серьезно.
— Я вижу, что ты прешься по самому минному полю. Кричать — ты начнешь метаться и точно взорвешься. Или станешь столбом. Что мне — вертолет вызывать, снимать тебя оттуда? Думаю, повезет — дойдешь.
Особенно меня убедило оптимистичное «повезет». Вот тут у меня холодный пот на спине, конечно, проступил. Даже сейчас кожей вспоминаю.
Много позже я узнал, что в 1982 году (а это было начало 1982 года) с минными полями в Афганистане был очень сильный беспорядок. С декабря 1979 года, когда наши первые воинские части туда вошли, они часто перемещались и выставляли для безопасности вокруг себя минные поля. А затем, уходя, далеко не всегда их ликвидировали, зачастую даже не оставляли сменщикам карт с обозначением минных полей. Было лишь известно, что примерно вот здесь есть минное поле.
В годы моей службы даже был приказ по 40-й армии о наказании виновных, когда в одной из частей солдатский сортир угораздили поставить на минном поле, что обнаружилось, когда около него подорвался солдат.
Так что солдатское везение — штука очень важная.
Второй особо примечательный случай был у меня в начале 1983 года, когда за отличие в службе я был отпущен в отпуск. Поскольку «чистые» отпуска не разрешались, то организовали мне командировку в Ташкент с последующей поездкой на две недели в Омск.
У кого как, а у меня с тех пор отношение к Ташкенту как к очень холодному городу. До сих пор кожей ощущаю Ташкент через продуваемый ледяным ветром пересыльный пункт на военном аэродроме. В огромных палатках чугунные печки-буржуйки, конечно, есть, да вот дров при них нет. Грелись ночью, как могли, даже расходились группами по подъездам соседних домов, а там — поднимались на самую верхнюю, более теплую лестничную площадку.
Хотя по сибирским меркам и мороза-то не было, так — минус десять-пятнадцать, наверное.
Убыл в отпуск я в конце января, а возвращался в начале февраля. Солдат-срочник не мог через границу перемещаться сам, без команды. Меня должны были включить в команду на борт, летящий из Ташкента в Афганистан. Вначале я записался в такую команду, вылетавшую бортом в Джелалабад. Было по-прежнему холодно, а Джелалабад — самый теплый район в Афганистане, говорили, что даже с субтропическим климатом. И захотелось побывать в тех местах.
Когда я уже во всю настроился побывать в Джелалабаде, вдруг узнаю, что через час вылетает другой борт, который идет на Кабул. Ох уж мое любопытство! Я решил, что в Кабуле побывать интересней. И уже через Кабул двинусь на Пули-Хумри. Поэтому я попросил вычеркнуть меня из первого списка, и зарегистрировать в следующем.
Через час нас построили и колонной повели на посадку. Продержали у готового борта с установленным трапом где-то минут пятнадцать и развернули на пересылку. Объяснили, что потеряна связь с только что улетевшим самолетом. Еще через некоторое время солдатская молва принесла известие, что вылетевший первым транспортный борт сбит, не долетев до Джелалабада. Идут бои вокруг его обломков, вокруг тех грузов, которые он вез. Все, кто летел на транспортнике, погибли.
Так получилось, что именно о той потере впервые сообщила программа «Международная панорама» — ее ведущий Александр Каверзнев заявил на всю страну, что сбит советский военно-транспортный самолет. Именно эту программу увидела моя мама, которая направила маршалу Советского Союза Устинову паническую телеграмму: «Немедленно сообщите, что с моим сыном». Но все это я узнал много позже, когда после службы оказался дома, потому что в Афганистане узнать о чем-то было просто неоткуда. Тогда еще не существовало мобильных телефонов, не было посылок, только почта.
Только почта, поэтому почтальона ждали всегда.
Под Новый 1983-й год приходит почтальон к нам в расположение. Ему традиционно ставится табуретка, мы все его окружаем, и он, взяв пачку писем, начинает выкликать. И вот, взяв вторую пачку, он говорит:
— Бабурин.
Я радостно беру письмо. Второе письмо:
— Бабурин.
И дальше:
— Бабурин, Бабурин, Бабурин…
Вся пачка писем — моя. Начинаю ловить на себе не очень добрые взгляды однополчан и стал всех успокаивать:
— Спокойствие, это словарь. Это не письма, это словарь.
Поскольку нельзя было отправлять ни бандеролей, ни посылок, моя жена (а я женился после окончания ВУЗа, до армии) по моей просьбе высылала мне в конвертах вырезки из немецких газет. Я не настолько знал немецкий, чтобы их читать и все понимать. По моей просьбе, Таня раздербанила немецко-русский словарь, по частям сложила его в конверты и отправила. И я его полностью получил, сшил и стал им пользоваться. А делал я это, потому что рассчитывал после армии пойти поступать в аспирантуру и знал, что мне нужно будет сдавать экзамен по немецкому языку. Конечно, занятий с немецким реально у меня не получилось, было не до них. И потом вступительный экзамен в аспирантуру по немецкому языку я героически «прополз», по-другому не сказать.
На вступительном же по теории и истории государства и права, кстати говоря, я получил четверку потому, что стал жертвой собственных знаний — слишком о многом хотел сказать. С тех пор никогда не растягиваю ответ на неопределенное время. И своим студентам говорю: вы вначале изложите концепцию вашего ответа, его план. И потом уже идите по этому плану. А тогда я действительно хорошо знал историю, и решил ответить развернуто. Был остановлен профессурой на первой трети своего выступления. Однако потом было отмечено, что ответ хороший, но не полный.
Но вот с иностранным языком. Я на тех экзаменах получил тройку впервые в жизни. У меня в аттестате за среднюю школу нет ни одной четверки. И в дипломе о высшем образовании нет ни одной четверки. Хотя я своим сыновьям говорил, когда они начали учиться:
— Не старайтесь быть отличниками, это очень тяжело. Нет никакого особого удовольствия на старших курсах, когда другие идут на экзамен с мыслью «лишь бы тройку»; идти на экзамен думая «не дай Бог четверку» — это же удар по репутации. Зачем такие муки?
Так вот, на вступительных я немецкий сдал на тройку, а через год, сдавая кандидатский минимум, не просто получу отличную оценку, мой ответ будет особо отмечен комиссией с точки зрения знания языка. Но это станет возможным только благодаря тому, что я попаду в руки такого преподавателя, как Анна Андреевна Бойко, окончившей Институт иностранных языков перед войной в том выпуске, которому еще преподавала немецкая профессура — носители языка, — арестованная в 1937 году. С приходом тех, кто просто учил иностранные языки, уровень преподавания, по ее словам, многократно снизился. Но это будет потом.
Еще одна истина в Афганистане подтвердилась: А.В. Суворов прав, утверждая, что тяжело в ученье — легко в бою.
Никогда не забуду подполковника И.Е. Пузанова. Игорь Евгеньевич Пузанов, командир 149 полка, а затем заместитель командира нашей дивизии даже у офицеров вызывал зубной скрежет требовательностью до педантичности и своим мастерством загонять на учении до полусмерти. Но когда дело доходило до боевых выходов — все стремились попасть под его руку: именно он так организовывал любую операцию, что она проходила с минимальными потерями или вообще без потерь. Его ругали. У него учились. И ему подражали.
Вообще, с командирами мне везло, с признательностью вспоминаю каждого. А уже в депутатские годы познакомился и со своим командующим ОГСВА — генералом армии В.Ф. Ермаковым. Горжусь службой под его началом.
Афганистан в моей жизни, как и в жизни каждого, кто прошел его солдатской дорогой, — это бесценные страницы жизни, связанные, с одной стороны, с молодостью и радостью, с другой — с разочарованиями и горечью потерь.
Не просто расставаться с иллюзиями. Тяжело терять друзей и даже просто сослуживцев.
Когда меня спрашивают, почему максимализм меня обуревает, то я искренне отвечаю: потому что я увидел в Афганистане человека, с которого заживо сняли кожу. Именно так нам сказал судебный медик, прибывший из Кабула, показывая на то, что осталось от нашего сослуживца. Это было оставшееся без конечностей тело, точнее, кусок мяса. А ведь многие лично знали этого солдата перед тем, как он с приятелем ушел за анашой в кишлак. Второго так и не нашли. А то, что осталось от первого, обнаружили на второй день после того, как были подняты по тревоге, в излучине реки.
Именно тогда, глядя на страшные останки, я дал себе слово: ради того, чтобы этот ужас не пришел ко мне на Родину, чтобы остановить этот страх Божий подальше от родных краев, я буду жить решительно и бескомпромиссно. Я должен оправдать право остаться живым здесь.
Именно Афганистан приучил радоваться каждому прожитому мигу. Мы не боялись смерти, но и на встречу с ней не торопились.
Опасайтесь тех, кто вообще отрицает страх: если человек утверждает, что никогда не боялся, он говорит неправду, а если он говорит правду, то это не человек. Преодолеть страх, но при этом не допустить глупостей и решить поставленную задачу — вот в чем солдатская наука побеждать.
Страшно бывало. До сих пор с содроганием вспоминаю поздний вечер лета 1982 года, когда при выполнении задачи в Кабуле возникла реальная угроза не просто погибнуть, а бесславно пропасть без вести, просто исчезнуть, не выполнив приказа командования. Установить, что мы не дезертировали было бы невозможно. Вот это страшно — безвинно еще и честь потерять. К счастью, все сложилось успешно. Солдатское счастье!