Ефим взял одно яблоко, повертел в пальцах, понюхал. Даже в перенасыщенной ароматами атмосфере от яблока тонко и сладостно пахло. Пахло хорошим вином и жизнью.
— Той же яблочный дух, — медленно произнес Ефим, — особна есть лечба тем, кои одержимы суть сухотною, тако же и тем, кои страждут меланколиевою болестию, понеже от того духу вредительное естество переминится.
Он осторожно вернул яблоко на место.
— Да ты ешь! — щедро предложил Путило. — Это коричное полосатое. Где еще таких попробуешь?.. Кушай!
— Боязно что–то, — признался Ефим. — Смотри, сколько их тут. Аппетит отбивает.
— Ну, как знаешь, — Путило выбрал яблоко покрупнее и хрустко вонзил в него зубы. — Сочное, — сообщил он.
В следующую секунду лицо его искривилось, он судорожно заперхал, стараясь сдержать кашель, но не справившись, согнулся, надрывно закашлял, размахивая руками и ударяя себя в грудь. Разжеванные куски яблока веером полетели изо рта. Ефим, не зная, чем помочь, беспомощно суетился вокруг, что–то спрашивал, хлопал ладонью по спине.
— А… а… н–не–е… А–ак–х!.. — пытался выговорить Путило и снова бился в кашле, переходящем в хрип.
— Я сейчас… водички! — крикнул Ефим.
Он прогрохотал по пандусам и ступеням, влетел в скупо освещенный тамбур, где они оставили вещи, дернул молнию на сумке. Там должен быть термос, вместе с завтраком. Мать, когда собирала его в дорогу, приготовила завтрак. И термос с горячим чаем.
Под руку попало что–то круглое. О черт — яблоко! Где же термос? А, вот он!
С термосом в руках Ефим кинулся вниз. Там было тихо, и это пугало сильнее самых душераздирающих хрипов. Отчетливо представлялось бездыханное тело Сергея Лукича, его искаженное лицо в пятнах гематом от лопнувших вен. Что делать, как помочь?
Путило сидел на перевернутом ящике среди раскатившихся яблок и осторожно, боясь вызвать новый припадок кашля, втягивал в грудь воздух.
— Вот, — сказал Ефим, наливая в колпачок дымящийся чай. — Выпей.
Путило глотнул немного, кашлянул словно на пробу, потом сипло произнес:
— Сладкий. Зря… Я соком захлебнулся, в дыхательное горло сок попал. А он тоже сладкий — знаешь, как тяжело, если сладким захлебнуться? Я думал — не откашляюсь.
Путило допил чай, кашлянул еще раз, окончательно освобождая грудь от едкого сока, поднялся и начал собирать раскатившиеся яблоки.
— Вот так живешь, — сообщил он, — а потом скушал яблочко неосторожно — и конец. Пошли, лучше, я тебе твое хозяйство покажу.
По наклонной штольне они двинулись к боевой линии. По дороге Путило остановился возле одной из ниш.
— Тут вода, — сказал он. — Хорошая, вкусная.
Из заржавелой трубы в ванну беззвучно падала прозрачная струя. Путило наклонился, поймав воду губами, гулко глотнул. Ефим напрягся в нехорошем предчувствии, но все обошлось. Тогда Ефим наклонился и тоже попробовал. Вода была очень холодная.
— Чего крана нет? — заметил Ефим. — Течет без дела.
— Какой кран, чудик? Это же ключ. Его перекроешь, так он снизу все к чертям собачьим размоет.
Ефим наклонился к пленному роднику и еще отпил воды, от которой ломило зубы и начинало болеть где–то над глазами.
— Там еще нортоновский колодец был, — продолжал экскурсию Путило, но местные колонку свинтили, считай, сразу после войны. Можно было бы восстановить, обсадная труба цела, но как туда штангу опустить — ума не приложу. Потолок мешает. — Путило стукнул кулаком по черным плахам обноски, уцелевшей в этом месте. — Ведь как строили, гады, а? Полста лет прошло, а все цело, все действует. Вот у кого поучиться… Хотя, если вдуматься — на кой ляд они это мастерили? Чтобы я тут сегодня конверсией занимался? Сделали бы нормальный склад, куда как было бы лучше.
Минуя погреба, наполненные щедрым урожаем, они поднялись наверх и очутились в доте, возможно том самом, что попался на глаза по дороге сюда. Тесный объем укрепления позволял разместить кровать с пружинной сеткой, шкафчик, в котором хранился запас продуктов, и столик, вплотную придвинутый к кровати. На орудийной площадке стояла новенькая электрическая плита с духовкой.
Ефим выглянул наружу.
— Дот, да не тот, — сказал он после некоторого раздумья.
Пейзаж, открывшийся в бойнице, оказался незнакомым. Дороги видно не было, склон полого упирался в ржавое болотце. На середине склона корявилась старая яблоня. Поломанные сучья почти лишены листьев, вид у дерева был сиротливый. Странным казалось, как уцелело древнее растение, разве что действительно никто не атаковал неприступные доты в лоб, а обошли их и брали с горжи — другой, не так защищенной стороны. Но все равно, крови в этих местах, должно быть, лилось преизрядно, потому и яблоня до сих пор жива. Яблоки, говорят, хорошо на крови родятся.
На секунду Ефиму померещилось, будто в одном месте земля среди бурой опавшей листвы мазнута кармином. Ефим потряс головой — почудилось. А если и нет — мало ли что может краснеть под яблоней?
Он спрыгнул вниз. Путило деловито перегружал из своего мешка в шкафчик пакеты с провизией. Шкаф и без того был забит до половины. Что там есть, Круглов не знал, видел лишь желтые пачки «Геркулеса» да несколько картонных клеток с яйцами.
— А чего предыдущий сторож ушел? — спросил Ефим. — Тут, вроде, хорошо. Тишина, воздух.
— А ляд его знает, — отмахнулся Путило. — Умом тронулся от воздуха. Позвонил, сказал, что ключ под дверью, а он здесь больше ни минуты не останется. Хоть дверь запер — и то хорошо.
— Понял! — сказал Круглов. — Это привидения. Где им еще быть, как не тут? Забрел мой предшественник куда–нибудь, где еще свет не проведен, и наткнулся на светящийся скелет. В каске и с железным крестом.
— Ага, — сказал Путило. — Ты больше языком чеши — тоже рехнешься. Только учти, мы, когда это дело размуровывали, милицию приглашали и саперов. Тут каждая щель осмотрена — ничего нет, одна труха. А труху вычистили даже в пустых помещениях. Мне гниль ни к чему.
— Скучный ты человек, Сергей Лукич, — сказал Круглов. — Я, можно сказать, только из–за привидений сюда и приехал.
— Ты сюда отсыпаться приехал, — оборвал Путило, — за казенный счет. Вот и отсыпайся — месяц–полтора, пока зимник не станет. А привидения оставь в покое. Как путь установится, начнем товар вывозить, там уж без тебя обойдемся. А пока — спи на рабочем месте.
Путило отдал последние инструкции, загрузил в багажник несколько ящиков затесавшихся летних сортов и укатил.
Ефим остался один. Он постоял на обочине, глядя вслед уплывающей «ниве». Легковушка удалялась совершенно как во сне, то и дело заваливаясь в сторону и плюясь из–под колес жидкой грязью.
Потом пришла тишина — пронзительная, какая только осенью бывает. Вроде и солнце на минуту высунулось из просевших туч, и стайка птиц пролетела с дробным щебетом, и день теплый, а все одно — не светло, глухо, мозгло. В такие дни нарочно ждешь вечера, чтобы сидеть у печки, подкладывая тонкие полешки и слушая песнь закипающего чайника. Под открытым небом неуютно, все время чудится, что сейчас упадет темнота и холод, и некуда будет податься.
Ефим поднялся на гребень холма, пошел вниз, выискивая среди ложбин шапку дота. Ничего не попадалось — склон как склон, перерезанный оплывшими остатками траншей. Не верится, что внизу ледниковая морена изрыта бетонированными ходами.
Потом Ефим увидел знакомую яблоню и болотину, на поверку оказавшуюся жалкой лужей. Сориентировавшись по знакомым приметам, увидел и капонир. Он удачно прятался на местности: так просто и не углядишь. Застекленная бойница светилась изнутри непогашенным электричеством. Сразу захотелось туда — домой. До чего же быстро человек привыкает к новому месту! Вот уже и бетонный склеп, в котором предстоит провести месяц, для него стал домом. Обидно, что до входа почти километр по крутому склону — сначала вверх, потом вниз, а затем обратный путь, но уже под землей.
Но прежде всего Ефим пошел к яблоне. Он догадывался, что вернувшись домой будет глядеть через амбразуру на недоступное дерево и мучиться, что же это краснеет неподалеку?
Среди счерневшей листвы открыто на виду у всего мира лежало большущее яблоко. Не верилось, как его могли пропустить и не заметить. Но еще удивительней была мысль, что такие красавцы могут вызревать на искалеченном ветеране, каким представлялась старая яблоня.
Ефим поднял прохладный плод. Все–таки хорошо, что это именно яблоко, краснобокий штрифель, а не выцветшая кумачовая тряпка, размокшая пачка из–под сигарет или полусъеденная ржой консервная банка.
Яблоко удобно лежало в ладони, восковый налет придавал кожице особую приятность, хотелось погладить яблоко словно доверчивого зверька. Светлые точки, проглядывавшие сквозь румянец, делали находку удивительно живой и настоящей.
Ефим понюхал яблоко. В осеннем профильтрованном воздухе легкая душистость штрифеля показалась ошеломляющей. Ефим только теперь понял, как он хочет есть. Плотная желтоватая мякоть с легким хрустом подалась зубам. Рот наполнился винной сладостью с легким привкусом не то земляники, не то ананаса. Казалось, от яблока можно кусать бесконечно, и его не убудет. Но внезапно Ефим вспомнил как пострадал час назад Путило, и тоже едва не поперхнулся соком. Он аккуратно доел яблоко, расшелушил огрызок, вытащив темно–коричневые семечки, и, зажав их пальцами, быстро расстрелял в разные стороны.
— Прорастайте, — великодушно напутствовал он разлетевшиеся семена.
Больше делать на улице было нечего. Круглов вернулся ко входу, заложил дверь изнутри на тяжелый засов, поднял оставленные в тамбуре рюкзак и сумку и двинулся через скупо освещенное подземелье.
Теперь, когда он шел один, путешествие доставляло куда меньше удовольствия, чем раньше. Шаги отдавались в переходах, все время чудилось, что кто–то перебежками следует сзади. Шуточки о привидениях почему–то стали не смешны, и мысль, что наверху еще день — не слишком помогала. День, он наверху, а тут — ночь.
— Да–а!.. — нарочито громко произнес Ефим. — Сейчас как выскочит фриц в каске и с железным крестом, как гаркнет: «Хенде хох!» — а я ему в ответ: «Штрифель зи дойч? Нонненапфель суислеп!» [нонненапфель, суислеп — сорта яблок] Он и отпадет. Так–то, знай наших.