Давай, думал он. Ничто в обоих мирах не способно было противостоять тебе прежде. Он взглянул на Кёдай. Но она – кое-что новое.
Затем, подобно некому мрачному туману, великий древний змей начал опускаться вниз.
Кёдай обнажила клыки и злобно зашипела на титанический силуэт. Мичико взирала вверх в смиренном благоговении. Все ее предыдущие встречи с О-Кагачи происходили в видениях и снах, и в них появлялась всего пара его голов. Тоши разделял шок принцессы, но не ее бессилие. Он подбежал к Кёдай и схватил ее за плечи.
- Отзови его, - сказал он. – Ты призывала его к себе раньше, теперь его нужно отозвать прочь. Сделай это сейчас же, или твоя сестра погибнет.
Кёдай оторвала взгляд своих желтых глаз от О-Кагачи и замкнула его на Тоши. Она раскрыла рот, и ее раздвоенный язык вырвался наружу, остановившись в волоске от лица очимуши.
- Пусти, - прошептала она.
К Мичико вернулся дар речи. – Делай, что она говорит, Тоши. Она больше никому не позволит сдерживать себя.
Тоши еще секунду стоял, замерев, не мигая, смотря на острые концы змеиного языка Кёдай, мелькавшие перед его лицом. Затем он опустил руки и шагнул назад.
- Прости, - поклонился он. – Но я говорю правду.
Принцесса встала между Тоши и Кёдай. – Все так, как говорит Тоши, сестра. Ты вправе позволить своему отцу уничтожить меня. Это уравновесит то, что мой отец сделал с тобой. Но я не хочу умирать. Особенно сейчас.
Ярость в глаза Кёдай смягчилась. Она протянула руки и взяла ладони Мичико.
- Пойдем, - сказала Кёдай. – Мы приготовимся.
Воздух загустел вокруг сестер. Тоши заморгал, чтобы прояснить зрение, но когда взглянул снова, Мичико и Кёдай уже не было.
Над его головой О-Кагачи продолжал опускаться на лес всем своим бескрайним телом. Разбросанные по всей тренировочной поляне старейшины кицунэ, наставники, и солдаты продолжали спать. Мёдзин Объятий Ночи полностью игнорировала все молитвы с момента его прибытия в поселение кицунэ, и уж подавно не отвечала на них сейчас.
Тоши прошел между лежащими вповалку лисами, подталкивая их ногами. Некоторые, как Жемчужное-Ухо и ее брат, ворочались и стонали, словно готовые пробудиться. Но никто так и не поднялся, и Тоши вновь оказался ни с чем, ни на шаг ближе к спасению, зато гораздо ближе к О-Кагачи. Единственной полезной вещью, которую он подобрал за время обхода, была его джитта, которую он обнаружил на поясе у Острого-Уха.
Раздраженный и озлобленный, Тоши грузно опустился на землю. Он сел, скрестив ноги, и пассивно принялся вырезать джиттой небольшие борозды в грязи. Вот так, в итоге он не мог даже выдумать ни единого полезного символа. Хидецугу однажды сказал ему, что так все и кончится: Тоши останется один, брошенный всеми, и лишенный всех своих фокусов, перед лицом неминуемой расплаты. Тоши не обратил тогда большого внимания на это предсказание, полагая, что он будет очень стар к тому времени, как оно исполнится.
Я пытался, думал Тоши. Ирония состояла в том, что он действительно пытался сделать что-то полезное и правильное. Выпустить Похищенную, чтить желания Объятий Ночи … он искренне пытался помочь другим, помимо себя самого.
О-Кагачи взревел опять. Тоши подбросил джитту вверх так, чтобы ее острие вонзилось в землю. Вот, думал Тоши. Вот, что я получил за моральность и духовную прилежность.
Глава 23
Мичико почувствовала, как исчезла, растворившись в мире, став частью всего, и при этом оставаясь отделимой и отличимой от него. Ощущение было пьянящим, но также удушающим и подавляющим. Она чувствовала себя рыбой в сосуде, который был того же размера, что и она: перед ней был целый мир, но он начинался и заканчивался в границах ее собственного тела.
Видишь, сестра, как я жила. Голос Кёдай звенел в голове Мичико, хотя принцесса не видела ее. До того, как я была перенесена в твой мир, я была вплетена в ткань обоих миров, словно нити в твоей одежде. Древний змей олицетворяет все в какуриё и уцушиё. Многие ками, которых ты знаешь, отделились от О-Кагачи, когда им была дана индивидуальность жителями твоего мира. Ваши молитвы могут придать духам назначение, а это назначение, дает им силу, индивидуальность.
Зрение Мичико померкло. Когда оно вновь прояснилось, она оказалась парящей в огромном пустом облаке из тьмы и постоянно меняющихся образов. Она увидела безграничное пространство мелькающей энергии и дрейфующих облаков сияющей пыли… эта сцена была ей знакома. Дважды могущественные духи показывали ей мир духов, его необъяснимое течение, бурлящее в сложном ритме, постичь который, было ей не дано.
Но какуриё казался каким-то другим теперь, когда ее проводницей была Кёдай. Присутствие ее сестры успокаивало Мичико, делая странное окружение более реальным, живым, и не таким давящим.
Здесь, сказала Кёдай, не существовало «Я». Не было никакой Кёдай, отделенной от ткани О-Кагачи. Все в обоих мирах является частью древнего змея, но ничто не могло сравниться в этом со мной. Ибо я была насильно вырвана из его сущности, не молитвами многих, но высокомерием одного. Я никогда не предполагалась быть отделенной, никогда не должна была обладать собственной индивидуальностью. Тогда, у меня не было ни собственных желаний, ни воли. У меня даже не было мыслей, требуемых для осознания этих неотъемлемых аспектов существования. Я была всецело подчинена и полностью ограничена и сдержана.
- Мне так жаль, сестра. Это звучит, как адское существование.
Оно не было ни адским, ни райским. Оно просто было. Я не знала ничего, кроме этого, поэтому не могла ни любить, ни ненавидеть это существование. Как могла я жаждать прикосновения твоей руки, если даже не знала о твоем существовании? Если я не знала о существовании руки, которой можно было коснуться?
Пустота вздрогнула и начала вращаться. Мичико видела прежде, как образовывался эта воронка – визуальное отражение преступления Конды.
А потом пришел он. Голос Кёдай звучал низко и озлобленно.
Сцена перед Мичико сместилась, перенеся ее из таинств какуриё в небольшую каменную комнату в башне ее отца. Конда был там с Генералом Такено и советниками Даймё из Оборо и Минамо. Они стояли вокруг пылающей жаровни, озарявшей комнату зловещим, синим светом. Над жаровней парил каменный диск с выгравированным изображением зародыша змеи.
Он выкрал меня из моего дома, оторвал меня от всего, что я о себе знала. Он дал мне индивидуальность без свободы, так, что я осознавала свое плачевное состояние, но была неспособна изменить его. Вот тогда, сестра, и начался ад. Если бы твой отец оставил меня в покое, я никогда бы не знала ни сожаления, ни злости, ни одиночества. Если бы он перенес меня сюда полноценным ками, для служения с должным уважением и восхищением, я стала бы добровольной участницей великих событий физического мира. Я бы осыпала его таким количеством благословений, какое бы он только мог принять, на какое я была бы лишь способна. Ибо я была бы живой.
Но он не совершил ни того, ни другого. Он заточил меня в камень и оставил в сознании. Он сделал меня могущественной, но лишил выбора. Он создал меня индивидуальной сущностью, но использовал, как инструмент в своих целях.
Мичико вновь оказалась зажатой, застывшей, и неподвижной. Она смотрела сквозь искаженное окно на лицо своего отца. Залитые синим светом дикие глаза и безумная ухмылка Конды были самым страшным зрелищем во всей ее жизни.
Это лицо моего врага. Лицо твоего отца. Это то, что я видела двадцать долгих лет своего материального существования. Я никогда не позволю заточить себя подобным образом снова. Ты понимаешь меня, сестра?
- Понимаю, Кёдай. Он великий человек, но великие люди не всегда становятся хорошими отцами.
Вид изнутри каменного диска замерцал. Когда зрение Мичико прояснилось, она вновь смотрела на пустоту мира духов. Постепенно, Кёдай проявилась рядом с принцессой.
- А как насчет твоего отца? – спросила Мичико. – Мы понимаем, что Даймё Конда желает вновь пленить тебя, чтобы использовать ради славы его народа. Этого мы не допустим.
- Но что насчет О-Кагачи? Что сделает древний змей, когда отыщет тебя?
Кёдай взглянул в сторону, ее челюсть нервно подергивалась, в неосознанной имитации привычки самой Мичико. Я опасаюсь худшего.
- Тогда, как и я, ты боишься, что он не только пленит тебя, - сказала Мичико. – Он сожрет тебя. Он поглотит, и станет переваривать твою индивидуальность, пока она вновь не превратиться в продолжение его собственной. Он вернет тебя себе, чтобы залечить рану, нанесенную его миру, невзирая на твои желания. Невзирая на множество ран, которые он нанесет в процессе.
Голос Кёдай звучал мягко, едва ли не меланхолично. Я призывала его из-за страха. Но я также боюсь и его самого. Всего этого нет, она указала ладонью на губы Мичико и свои. Ни языка, никакого обмена мыслями и тому подобного. Он олицетворяет все, и потому ему ничего не нужно. Значение имеет лишь его попечительство, создание границ между мирами духовного и материального. Это единственное, что им движет. Теперь я вижу, насколько он ужасен.
Мичико взглянула мимо Кёдай, окинув взором весь какуриё. С ее ракурса ей были видны сами края мира духов, границы его пространства, вся его форма. Хотя его глубины оставались неизмеримыми, она чувствовала, что может протянуть руку и взять его, как некое редкое, экзотическое сокровище. Не это ли чувство испытывал ее отец? Видел ли он также истинную форму духовного мира, и мечтал ли о том, чтобы держать его, защищать и менять на свой вкус?
Кёдай действительно была ее сестрой, думала она. В их жизнях было так много параллелей. И, тем не менее, они почти ничего не знали друг о друге, они были неизвестны, возможно, даже непостижимы друг для друга. Кёдай обрела тело из плоти, а Мичико в виде эфемерного духа осматривала основы мироздания, но все это не было истинным пониманием. Они были лишь гостями в мирах друг друга, наблюдающими за течением чужой жизни. Мичико никогда не смогла бы постичь всю глубину кошмара обретения личности, лишь для того, чтобы провести двадцать лет медленного осознания, что это личность беспомощного, замурованного узника. Кёдай никогда не поймет, как равнодушие Конды к Мичико было столь же жестоким и болезненным, как и его привязанность к каменному диску, и как его действия навсегда изменили течение ее собственной жизни. Они были зеркальными отражениями, связанными, идентичными, но отличными и отделенными друг от друга.