Конечно, он не стал говорить, как Звенка купалась, и как он боялся, что она простудится. В основном — про этот… гра-ви-то-план. И про Звенкины рассказы о дальней земле.
— Ну и вот… и улетела… А если не верите, то у меня доказательство, птичка. Смотрите…
Баронесса посмотрела. На желтую ласточку, потом опять на Авку. И вдруг спросила:
— А что, красивая девочка?
Авка мигнул.
— Да некрасивая! — досадливо вырвалась у него. — Только…
— Только засела в голове и никак не забыть, — догадливо закончила баронесса.
У Авки опять затеплели уши. Он вновь затосковал. И по Звенке, и от того, что вспомнил: зачем он здесь. "Ох… уж скорее бы… Ик…"
И баронесса словно услыхала его внутреннее иканье и оханье. Решительно выбралась из кресла, шагнула к закрытой двери, глянула наружу сквозь глазок.
— А, да там еще один посетитель! Что же эта швабра из перьев молчит? Заснула в рабочее время… Ладно, придется все делать по правилам…
"О-о-й-й…" — Авка вжался в стул. Баронесса обратила на него деловитый (опять с заметным косоглазием) взор.
— Ну-ка скажи "А-а!"
— Зачем?
— Без вопросов. Живо!
— А… ик, кхе…
— Не кряхти, а чисто!.. Ну?
— А-а-а! — со звоном отчаянья завопил Авка. И сам испугался.
— Очень хорошо. Голос номер семь… А теперь обещай молчать до конца жизни про все, что здесь увидишь и услышишь. Иначе сотворишь самую черную гугнигу и будешь бзяка с полным отпадом… Ну? Даешь слово?
— Д… даю… Только вы… ик.. не изо всех сил, ладно?
— Ладно, — хмыкнула баронесса.
Она шагнула к странной штуке на тумбочке. Засунула между шестернями маленькую продолговатую тыкву. Опустила на нее что-то вроде блестящей ложки. Крутнула сбоку колесо с изогнутыми спицами. Тыква завертелась, из жестяного контрабаса донеслось шипение… А потом:
— Ай!.. Нет!.. Ой-ёй-ёй! Не надо!.. Простите, пожалуйста! А-а-а-а!..
У Авки отвис подбородок, и очередной "ик" застрял на полпути.
Кто-то сидящий в трубе аппарата вопил совершенно по-мальчишечьи. Ну, почти как Авка прошлой осенью, когда он три раза подряд схлопотал "хуже некуда" по чистописанию и у доброго папы "лопнуло терпение, подобно переспелой семенной тыкве".
— Ой! Ваше сиятельство, не надо больше! А-а-а! Хватит!..
— Ладно, хватит так хватит, — покладисто кивнула баронесса и остановила машину. Оглянулась на Авку. — Ну, как? По-моему, очень похоже на твой голос, не правда ли?
— Не… ик… знаю… — Авка часто мигал. Ничего не мог понять. И наконец боязливо спросил: — А… ик… это… зачем?
— Неужели не ясно? Чтобы тот, кто дожидается в прихожей, ни о чем не догадался раньше времени. Если побоится немного, это не вредно. Пусть посидит и подумает, что здесь всё — на самом деле…
— А… "на самом деле" значит не будет? — дошло наконец до Авки, и душа его робко возликовала.
Баронесса выпрямилась и с высоты роста устремила на мальчишку обиженно-гордый взгляд.
— Посмотри на меня внимательно, Август Головка. Да, я далеко не красавица. Но разве я похожа на чудовище, которое мучает несчастных детей?
В ответ Авка очередной раз икнул. Кто ее знает, похожа или нет? Вообще-то явная ведьма. Но говорят, среди ведьм встречаются и не злые…
Баронесса продолжала:
— Много лет назад я попросилась на эту должность для того, чтобы избавить юных жителей Тыквогонии от жестокостей школьных наставников. Потому что с детства знаю, как это несправедливо. В пансионе Добрейшей Сандокрассы, где я училась, все просто стонали от злых придирок сестер— воспитательниц. И я дала себе слово…
— Но вы ведь… были девочка… — Несмело перебил Авка. — А к вам сейчас посылают мальчишек…
— Да! И это еще несправедливее… Мальчики по своей натуре склонны к шалостям, озорству, непослушанию и всяким фокусам. Многие не любят учить уроки, говорят взрослым дерзости и купаются без спросу. Что тут поделаешь? Так было всегда и будет впредь, пока наш мир держится на трех китах. Порой мальчишечьи выходки вызывают немалую досаду, это понятно. Однако переделывать мальчиков путем суровостей и строгостей бесполезно и вредно. Это все равно что переделывать законы природы. Природа не терпит бесцеремонного вмешательства, оно нарушает гармонию мироздания… Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Д-да… — неуверенно отозвался Авка и тихо икнул последний раз.
— Вот и хорошо. И помни, что ты клятвенно обещал молчать. Иначе меня выгонят с должности. Впрочем, ты мальчик не хуже других, а за долгие годы меня не выдал еще ни один…
— А вы, значит… никого никогда?.. — не сдержал любопытства Авка.
Баронесса слегка опечалилась:
— Нельзя сказать, что никогда. Изредка попадаются столь негодные личности, что я вынуждена… соответствовать своей должности. Что мне было делать с двумя юными злодеями, которые чуть не довели до инфаркта уличного кота? Они привязали к его хвосту пустую сушеную тыкву-погремушку, и бедное животное полдня носилось по улицам столицы!.. Бывали и другие случаи, да… Иначе как бы я подновляла коллекцию голосов? — И она погладила жестяной раструб. Потом вздохнула: — Но такие случаи редкое исключение…
— Теперь понятно, почему император наградил вас медалью! — радостно догадался Авка.
— А вот и непонятно, — сухо сообщила баронесса. — Потому что с его высочеством я обошлась по всем правилам. Это была просьба его мамы императрицы, и я не могла обмануть ее величество…
— Что же он такое натворил? — опасливо спросил Авка.
— Вообще-то это государственная тайна… но ты обещал молчать о нашей беседе. Наследник продул друзьям-приятелям в известную тебе игру "чопки" какую-то императорскую реликвию. И не стал говорить, кому именно проиграл. И отказался требовать ее обратно, сказал, что за это его обзовут "бзяка-отбирака"… Вот его и доставили сюда… Впрочем, его высочество не был на меня обижен. Когда все закончилось, он даже сказал: "Благодарю вас, мадам. Я думал, это будет гораздо неприятнее".
"Наверно, за это и медаль", — проскочило в голове у Авки. Но сказал про другое (дернуло его за язык):
— А голос принца у вас тоже сохранился?
Авка уже понял, что машина с трубой умеет не только вопить по-мальчишечьи, но и запоминать голоса.
— К сожалению, нет. Я включила запись, но во время процедуры его высочество героически молчал, а его храброе сопение аппарат уловить не сумел.
— А как он действует? — опять не сдержал любопытства Авка.
— Довольно просто. Звук попадает в трубу и заставляет колебаться вот эту металлическую пластинку с иглой. Игла выцарапывает на кожуре вертящейся тыквы зубчатые бороздки. Это и есть запись голоса. А звучание — это обратный процесс. Игла бежит по бороздке и заставляет звучать трубу. Главное, чтобы тыква была гладкая, иначе иголка спотыкается…
— До чего замечательно! — выдохнул Авка. — Ваше сиятельство, это вы сами придумали?
— Нет, это давнее изобретение моего покойного мужа. Фигус фон Рутенгартен был большой любитель музыки. У него в замке каждую неделю играл замечательный оркестр, и барон решил оставить на память лучшие музыкальные произведения. Для этого и придумал тыквофон…
— Что?
— Что такое "тыква", известно. А "фон" на одном из древних языков означает звук. Отсюда и название аппарата… Но изобретения полагается регистрировать в Императорской патентной коллегии. А там всякие ученые мужи воспротивились. Как, говорят, можно подменять скрипучем тыквенным звучанием живые голоса оркестровых инструментов и песен! Надругательство над искусством! И запретили!
— Но ведь никакого скрипа почти не слыхать! Вовсе даже настоящий голос!
— Да, но попробуй убедить коллегию! Она даже постановила: сломать тыквофон!.. Ну, ломать его барон, конечно, не стал и даже сохранил кое-какие музыкальные тыквы, однако все это под секретом. Достоянием тыквогонского общества изобретение так и не стало…
— Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, — горько посочувствовал баронессе Авка. — Вот в Никалукии… ну, там, где Звенка… еле-еле разрешили построить гра… ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем…
Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и… незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть — надолго… Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.
Баронесса внимательно взглянула на него.
— Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос…
— Ой, нет… — Авка опять машинально вцепился в лямку.
— Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу… Негромко, чтобы не услышали за дверью… Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в ввиду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению… А?
"Может, правда?"
— Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?
— Бзяка буду.
Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.
— Говори, Август Головка…
Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.
— Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… — Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.
— Замечательно! — Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке "ложку" с иглой. Крутнула маховик опять. — А теперь слушай…
Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: "Говори, Август Головка…" А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: "Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как-нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…" Затем — сбивчивые вдохи и выдохи…
Неужели это правда он, Авка? Чудеса…
— Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?
— Можно.
— Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?..
— До девочки?
— Ну да…
— Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…
— Когда потом-то… — прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…