И горькая забота опять взяла Авку в свои холодные лапы. И беспощадная каторга замаячила впереди. Но он храбро сказал:
— Идем домой.
— А как же…
— Идем. Даньку нельзя впутывать в наши дела. Если все откроется, его ведь тоже могут… за решетку. Как сообщника. А у него вон сколько малышни…
— Но кто же нам поможет, если не он?
— Он уже помог…
— Как?
— Идем, идем…
Они помахали Даньке ладонями — уже от калитки. Прокричали спасибо.
— Приходите еще! — отозвался он. — Только не завтра! Завтра мне на дежурство, таскать шлейфы за фрейлинами!
— Надоело? — посочувствовал Авка.
— Хуже кислой тыквенной похлебки!.. Я просил перевести в барабанщики, а министр церемоний говорит: "Ишь чего захотел, много вас таких…"
— Свинья он! — сказал Авка.
— Ты уж держись! — подбодрил императорского пажа Гуська.
— Придется…
— И гляди, чтобы твои детки не свихнули шею на микрочихе! — посоветовал Авка.
— Не-е! Я им даю тыквочки с запалом всего на пять секунд! Не успеют разогнаться!..
Когда прошли полквартала по улице Золотых Семян, Гуська сумрачно сказал:
— Ну и что дальше?
— Пошли на Цветочную гору.
— Зачем?
— Оттуда лучше всего видать дворец.
— Август, ты что задумал? — спросил Гуська тоном строгого равноправного друга.
Но Авка молча шагал вперед.
Гуська сжал губы, сунул кулаки в клетчатые карманы и, видимо, решил больше ни о чем не спрашивать.
По лестнице в четыреста ступеней поднялись на Цветочную гору. Это было самое высокое место в столице, за исключением Императорского холма, где стоял дворец. На горе была окруженная колоннами площадка. С нее жители столицы и приезжие люди любовались видом главного города Тыквогонии. Но сейчас никто не любовался. Весь народ толпился на улицах, площадях и рынках, обсуждал слухи: куда едем? что будет?
С площадки казалось, что дворец совсем недалеко — вот он, как на картинке.
— Гуська, видишь главную башню?
— Ну и что?
— Видишь полукруглое окно вверху?
— Ну и что?
— Все говорят, что там кабинет императора…
— Ну и что?
В самом деле, что такого? Каждый знал, что там кабинет императора. Нередко в окне показывалась фигура в белом мундире и золоченой короне-тыкве. Снизу лица было не разглядеть — башня-то ого-го какая! — но тыквогонцы знали: это его величество, размышляя о нуждах империи, обзирает страну. Находились, правда, злые языки, они болтали, что это вовсе не император, а специальный придворный. А некоторые даже говорили: чучело. Но таких было немного.
— Смотри, Гусь, наружная стена совсем недалеко от башни.
— Ну и ч… — начал опять Гуська и глотнул. И быстро сказал: — Авка, не надо.
— У нас в кладовке есть во-от такая чихалка. Куда там Данькиным! Хватит на целую минуту. Если сперва вверх, а потом вот так, — Авка горизонтально провел над площадкой ладонью, — прямо в окно…
— Авка, не надо!
— А что делать-то? Так и жить? И все время думать, что из-за тебя человека сгноили в тюрьме? И притворяться, что… хороший и честный… перед Звенкой… Так, да?
— Ты не долетишь до окна, — беспощадно сказал Гуська. — Или долетишь, но промажешь, вляпаешься в стену. А потом вниз — и в лепешку…
— Ну и пусть!
— Тебе пусть. А твоей маме?
— Ну… чего маме… — ослабел Авка. — У нее еще Бума есть. Скоро женится, будут внуки. Хватит маме хлопот без меня…
— Дурак, — убежденно сказал Гуська.
— Ну и пусть дурак. А что еще делать? Ты знаешь?
Гуська не знал. Мало того, в глубине души он понимал: нет у Авки выхода. Потому что кто же сумеет долгие годы жить и помнить каждый день, что он самая предательская бзяка с отпадом? Ну, некоторые взрослые — те, наверно, смогут, у них закаленные характеры, а из нормальных пацанов — никто.
И Гуська ужаснулся. Не столько из-за Авки, сколько из-за себя. Потому что у него, у Гуськи, судьба была еще страшнее. Авка улетит в императорское окно и пропадет там во дворце неведомо на сколько времени. А Гуське снова маяться. Как на Щетинистом острове, у осокоря. Нет страшнее муки, когда ждешь и ничего не знаешь…
Но Гуська зажал в себе слезы. Потому что настоящий друг должен не хныкать, а помогать тому, кто задумал геройское дело. Иначе будешь мокроглазая бзяка-бояка, а то и похуже…
Они пришли в Авкин двор, отыскали за хлевом доску ростом с Гуську. К передней части прибили руль-поперечину, к задней приспособили плоский хвостовик из куста жести, чтобы легче удерживать направление полета (Авка придумал!). Авка разыскал в кладовке веревочную сетку, чтобы прикреплять тыкву к доске. Потом раздобыл в кладовке бутылку с кислым молоком.
— Чего это вы мастерите? — спросила мама с крыльца.
— Воздушный самокат! — весело сообщил Авка, пряча бутылку за поясницей. Мама покачала головой: ох уж эти мальчишкины фантазии…
Потом Авка прикатил несколько тыкв-чихалок, в том числе и самую главную — в полтора обхвата.
Все имущество уложили в большущую корзину, поставили ее на Гуськин самокат и отвезли на пустырь за Гороховым ручьем, где рос высокий, с пушистыми головками белоцвет (сразу вспомнился Данька — ох, придется ли Авке еще увидеться с ним?). Здесь Авка испытал свой микрочих с тыквами средних размеров.
Все получилось даже лучше, чем у Даньки. Потому что хвостовое оперение! И по вертикали микрочих подымался послушно. Правда один раз Авка забылся, скрючил ноги, и струей сорвало левый башмак.
Гуська тоже прокатился один раз. И сказал:
— Авка, давай лучше я полечу к его величеству. Я легче. А ему ведь все равно, от кого слышать признавание…
Авка только вздохнул:
— Хороший ты человек, Гусенок…
И они повезли микрочих с главной тыквой ко дворцу.
По дороге Авка вспомнил, что негоже являться к императору в обтрепанных штанах и рубашке — этакий уличный шалопай. Надо было надеть костюм, в котором сдавал экзамены. Однако возвращаться — дурная примета. И мама обязательно спросит: "Куда это ты собрался такой нарядный?" Можно, конечно, сказать, что на экскурсию в Императорскую кунсткамеру, но… нет, врать маме не хотелось. Конечно, раньше это случалось: и насчет отметок в школе, и по поводу всяких приключений. Но сейчас-то, когда, может быть, гибель на носу… Зачем лишний грех брать на душу?
Дворец на Императорском холме был окружен высоченными стенами из желтого кирпича. Поэтому даже в пасмурную погоду он казался освещенным солнцем. Так и должна выглядеть резиденция его величества!
Часовые на стенах появлялись лишь изредка — просто для порядка. Потому что какой сумасшедший полезет на неприступные вертикали!
Под стенами тянулись аллеи с дубами и вязами, но не везде. Местами — просто лужайки в зарослях желтой акации. Здесь были прекрасные места для игры в прятки. Вот и сейчас из-за кустов слышалась девчоночья считалка:
Мальчик девочку искал
Среди сосен, среди скал…
Но, к счастью, на той лужайке, куда выбрались по склону Авка и Гуська, никого не оказалось.
В этом месте между главной дворцовой башней и стеной было самое короткое расстояние. Сейчас башню скрывала зубчатая кромка стены, однако Авка все рассчитал заранее и знал: здесь самая подходящая точка для взлета.
С помощью зажатого в пальцах стебелька определили время. Было начало пятого. В самый раз! Данька рассказывал как-то, что в четыре часа во дворце обед, на котором обязательно присутствует император. Авка влетит, спрячется и подождет, когда его величество вернется в кабинет. ("А если не вернется?" — "Буду ждать до упора…").
Они быстро снарядили микрочих. Закрепили под доской одетую в сетку чихалку-великаншу.
Гуська потрогал ее босой ногой.
— Авка… Она больше тех, на которых мы летали, всего в два раза. Их нам хватало, пока считали до пятнадцати. Значит, эта — до тридцати. Думаешь, хватит до окна?
— Она в поперечнике больше в два раза! А в объеме, значит, в восемь! Вы этого еще не учили во втором классе… Не бойся, долечу!
Но Гуська боялся. И за Авку, и за себя. Как он будет ждать…
— Гусь, ты это… Если до завтра не вернусь, скажешь маме, куда я девался. Или лучше Буме…
— Ладно…
— И не хлюпай носом. Я не промахнусь мимо окна, не дрожи…
— Ага… Ты только сразу не взлетай, я сбегу с холма, чтобы видеть: попал ты в окно или нет.
— Ладно. Я досчитаю до ста и уж потом… Ну, беги…
— Сейчас… — Но Гуська не побежал сразу. Сперва они неловко облапили друг друга и постояли так три секунды.
— Гуська, если что… ты скажи Звенке… ну, в общем, как было дело…
— Сам скажешь. Только целься в окно как следует…
— Ладно… — И Авка легонько толкнул Гусенка вниз по склону. Тот помчался, мелькая желтой рубашонкой и клетчатыми карманами.
"Один… два… три…" — Авка с натугой перевернул микрочих, вставил в тыкву воронку, вылил в нее полбутылки молочной кислятины.
"Тридцать девять, сорок, сорок один…"
Мальчик девочку искал
Среди сосен, среди скал… -
тараторили опять за кустами девчонки. Авка постарался представить Звенкино лицо — чтобы оно оказалось перед ним, как раньше. Но не получилось… И не надо! Все равно они больше не увидятся… Он сел на доску.
"Восемьдесят семь, восемьдесят восемь, девяносто…"
Чихалки после кисломолочного вливания не срабатывали сами по себе. Надо было дать им крепкого шлепка. И Авка — при слове "сто" — дал! И вцепился в руль-поперечину.
Свистящий толчок бросил его вверх. Гораздо сильнее, чем прежде! Только бы удержать равновесие! Желтая кирпичная кладка заструилась вниз. Воздух прижал Авкины волосы к макушке Мелькнули могучие зубцы с бойницами. И вот башня! Совсем близко. Тоже будто скользит вниз… Сверху приехало полукруглое окно — то самое! Авка круто нажал на передний край доски — вперед!
Темное распахнутое окно, вырастая в размерах, понеслось на Авку. На миг вспомнилась пасть шароглота… Трах!