Стража Лопухастых островов — страница 41 из 41

ТАМ СТУПА С БАБОЮ ЯГОЙ…

Плавни

1

Тому, кто в юные годы отправлялся искать загадочные острова, известно: трудности начинаются еще до экспедиции. Главная трудность — уговорить родителей: отпустите нас, ничего с нами не случится!

Практичный Пузырь предложил простой способ. Мол, рассказывать про плавание не надо. Просто следует сказать, что с утра все станут заниматься ремонтом лодки, потом заночуют в сарае, после этого еще целый день провозятся с ремонтом и вернутся домой вечером. Потому что рассчитывали: день пути до острова, потом возня со скважиной и ночевка, а затем день обратного пути.

На первый взгляд все получалось как надо. Но Ига поморщился, набрался храбрости и сказал:

— Вообще-то я родителям по большому счету не вру. Если не какая-нибудь ерунда вроде «Ты сегодня обедал?» — «Ага, до отвала!» Если сильно соврешь, потом на душе так, будто дохлую мышь проглотил.

Пузырь заметил, что ради больших достижений иногда приходится идти на жертвы. Но Ига возразил:

— Если в начале дела вранье, то и достижения не получатся. Примета есть такая…

Пузырь напомнил историю Руала Амундсена: тот всем сказал, что плывет к Северному полюсу (чтобы не приставали), а на самом деле отправился к Южному. И открыл его.

Но вмешался разумный Соломинка.

— Во-первых, мы не Руалы, не Амундсены. А во-вторых… мама с папой выйдут на двор и увидят, что там — ни нас, ни лодки. Ни утром, ни вечером, ни на следующий день. Представляете тарарам?

Представили…

— К тому же, не исключен вариант, что мы можем задержаться на острове, — заметил Лапоть.

— Тогда все равно будет тарарам, — сказал Пузырь.

— Но, по крайней мере, не влетит за вранье, — вздохнул Соломинка.

В конце концов отпустили всех. Пузыря, Соломинку и Лаптя — потому, что родители уже привыкли к их всяким затеям и загородному бродяжничеству (и, кроме того, были «морально готовы заранее», с весны: раз друзья налаживают лодку, значит, все равно куда-то поплывут). Начинающий поэт прибегнул к испытанному средству, о котором упоминал: ударился в рев — это на родителей всегда действовало безотказно (хотя поэту потом было неловко). Степке разрешили путешествовать почти без возражений — дед и бабка привыкли, что она целыми днями с Игой и, видимо, полагали: раз так, бояться нечего. Все опасались, что труднее других придется Власику. Но тот уговорил тетушку довольно быстро (хотя было подозрение, что прибегнул к Генкиному способу). Маргарита Геннадьевна раздобыла у знакомых сотовый телефон, вручила Власику и взяла с племянника клятву, что он будет звонить с пути через каждые два часа. А она станет сообщать о делах экспедиции родителям других путешественников.

Дольше всех уговаривал маму Ига (отец только нерешительно покашливал во время разговора). Для начала мама (творческая натура!) ярко обрисовала все беды, которые ждут «безответственных авантюристов, рискнувших отправиться неизвестно куда без сопровождения взрослых». Конечно, она ведь не знала о приключениях ненаглядного сына в иных пространствах! Ига отвечал разумно и сдержанно. Сначала. А потом подумал даже: не пойти ли Генкиным путем. К счастью, до такого скандала не дошло, хотя мама в пылу затянувшегося спора воскликнула:

— Нет! Нет, нет и нет! Только через мой труп!..

Ига пригрозил, что, если не отпустят, он от стыда перед ребятами сам станет трупом. Или, в крайнем случае, полутрупом.

— Но там джунгли и трясины! — не уступала мама.

— Да какие трясины! Мы же будем на воде, в лодке!

— А если лодка перевернется! Ты почти не умеешь плавать!

Ига искренне возмутился. Это он-то не умеет? Да он… да еще в прошлом году… все видели, как он на озере… да спросите хоть кого!..

В конце концов с Иги потребовали честное лопухастое слово, что он во время всего плавания не снимет с себя спасательный жилет. Ига — что делать-то! — дал. Хотя и представил, каким идиотом будет выглядеть в глазах экипажа «Репейного беркута».

Опасался он зря. В начале рейса Соломинка, назначенный капитаном, железно потребовал:

— На борту всем быть в жилетах. Кого увижу «без», то пешком пойдет обратно домой по кочкам.

И никто, даже Пузырь, не пикнул.

…Ранним утром корабль «Репейный беркут» на ручной двухколесной телеге был доставлен на дамбу. Там его оснастили мачтой с парусом, загрузили походным имуществом и с дружным криком спихнули на воду. Сиганули по сторонам лягушки, приветственно погудел проезжавший через дамбу самосвал.

Телегу загнали в кусты. Толкаясь шестами, вывели лодку через ряску и заросли рогоза в ближнюю протоку. Капитан Соломинка заправил тельняшку в трусы с лампасами, натянул на лоб бейсболку с якорем и отдал команду механику Пузырю:

— Запускай.

Музейный мотор (подарок Якова Лазаревича Штольца) зачихал, словно кот, сунувший нос в тополиный пух.

— Вперед помалу… — сказал капитан. — Лапоть, направляй…

— Два румба влево, — велел штурман Лапоть, сидевший впереди всех с картой на коленях.

Власик поднял видеокамеру, чтобы запечатлеть исторический момент.

— Поехали? — радостным шепотом спросила Степка у Иги.

— Не «поехали», а «пошли», — строго сказал Ига, который за дни подготовки экспедиции поднаторел в морской терминологии.

Генка Репьёв быстро шевелил губами (и облизывал их) — видимо, сочинял подходящие случаю поэтические строчки.

— Давай уж читай, не пыхти, — хмыкнул бесцеремонный Пузырь. Генка встал у мачты — тощенький, вдохновенно растрепанный, в желтом своем костюмчике с крылатой лошадью (уже по-походному измочаленном) — и звонко сказал над Плавнями:

Чрез левое плечо мы плюнем

В начале нашего пути,

Чтоб этот путь в конце июня

Благополучно нам пройти.

Друг другу очень твердо скажем мы;

«Стараться будем до тех пор,

Пока мы не отыщем скважину…

И фиг тебе, «НИИТЕРРОР»! 

Стихи единодушно одобрили. Власик, снимавший Генку, отложил камеру и занес его творение в судовой журнал. Поставил дату и час.

Был и в самом деле уже конец июня. Со дня скандальной телепередачи прошло две недели. Шум, поднятый из-за коварных планов, которые разработал кандидат наук Чарли Афанасьевич Мишечкин, постепенно утих. Потому что «НИИТЕРРОР» больше никак не проявлял себя. Занятое своей работой, отпусками, огородными делами и повседневными житейскими хлопотами взрослое население Малых Репейников успокоилось. Решило, что энтузиастам оружейной ярмарки дан достойный отпор.

Но «лопухастый народ» был более бдителен. Несколько мальчишек заметили на дамбе подозрительных дядек с приборами на треногах. Обратили внимание и на вертолет с непонятными эмблемами, который кружил над Плавнями: уж не искал ли остров со скважиной? Был также легкий скандал с незнакомым (явно нездешним) мужчиной, который на берегу озера делал фотоснимки и держался при этом крайне опасливо. Подозрительного типа атаковал и обратил в бегство Казимир Гансович. Уже второй раз этим летом сдержанный интеллигентный гусь проявил несвойственную ему агрессивность…

Короче говоря, экипажу «Репейного беркута» было ясно, что расслабляться и отступать от своих планов нельзя.

…Вышли на другую протоку, пошире. А по ней попали в речку Гусыню. В спину стал дуть плотный, но теплый ветер. Ответственный за парусное хозяйство Ига распустил на рее квадратную мешковину. Парус был единственный и гордо именовался «грот».

Грот надулся. Начал ощутимо помогать ровно чихающему мотору. «Репейный беркут» побежал быстрее. Наверно, чтобы оправдать свое название.

Кстати, в природе никаких репейных беркутов не существует. Эту птицу придумал Лапоть — специально для названия корабля. Объяснил, что она очень быстрая и будет способствовать повышению скорости судна. И с той поры постоянно рисовал выдуманного беркута на себе. Рисунок и сейчас белел на груди лопухастого штурмана. Нет, Лапоть, конечно, не снимал спасательный жилет, но расстегнул его нараспашку. Скоро и другие пораспахивали жилеты (кстати, самодельные, сшитые из кусков брезента и начиненные кусками пенопласта). Соломинка посмотрел на это сквозь пальцы. Наверно, потому, что глубина в Гусыне была не больше, чем по пуп.

Степка, прежде, чем расстегнуться, шепотом спросила Игу:

— Можно?

Она всегда его про все спрашивала и всегда слушалась. С другими иногда спорила, бывало даже, что вредничала, а с Игой — никогда. Видать, помнила, как он вытащил ее оттуда . А может, и не в этом дело, а… впрочем, ладно. Чего тут стоить догадки. Она часто садилась рядышком, притыкалась к его боку, как маленькая девочка притыкается к тому, по кому соскучилась. Ига… ему, признаться, и приятно было (даже этакая ласковость шевелилась в душе), но порой и досадно. Потому что опасался: не станет ли кто-нибудь усмехаться? Но потом увидел: все на это смотрят, как на самое обычное явление. Вроде как на то, что Ёжик то и дело устраивается под боком у Генки. Он, кстати, и сейчас устроился в корзинке, которую Генка держал под локтем. Вдвоем они о чем-то тихо беседовали…

2

Да, репейных беркутов на свете нет, но есть в Плавнях такие существа, которых больше не найдешь на всей планете.

Впервые в жизни Ига увидел настоящих шкыдл. Они обхватили похожими на черные обезьяньи ручки лапами сгнившее бревешко и волокли из воды на берег. Их было трое, не могли управиться. Тогда вылезло из осоки мохнатое черное существо на кривых как корни конечностях. Корявыми лапами ухватило бревешко, помогло шкыдлам.

— Чука! — радостно ахнул Соломинка.

— Правду Глеб говорил, что слухи об антагонизме чуков и шкыдл преувеличены, — заметил Лапоть.

Потом чуки помогли и путешественникам. Вот что случилось. На берегу появилось бородатое существо полуметрового роста, в такой же, как у Соломинки тельняшке до пят, и шляпе из осоки. С мясистыми щеками, мохнатыми бровями и похожим на красную картофелину носом.

— Кним, — уважительно выдохнул Соломинка. — Пузырь, возьми дальше от берега, книмы нелюдимые…

Но штурман Лапоть думал прежде всего о прокладке наиболее выгодного курса.

— Малый ход, — велел он. И обернулся к берегу. — Уважаемый кним, не могли бы вы подсказать дорогу?

— А чего ж… — охотно откликнулся болотный кним. — Ежели к нам с обхождением, то мы завсегда…

— Скажите, пожалуйста, если мы свернем в эту протоку, то сможем сократить путь? А то Гусыня здесь очень виляет.

— Оно конечно, сократить можете. Только глубина там еле-еле. Если повезет, проскочите с разгону…

— Рискнем, — решил Соломинка, глядя через плечо Лаптя на карту. — Сразу сэкономим полмили…

«Репейный беркут» на всем ходу, под мотором и парусом, въехал в окаймленную высоченным камышом канаву. Кним, которому Лапоть успел сказать «спасибо», покричал вслед:

— А ежели застрянете, не обессудьте, я предупреждал!..

Сперва двигались ходко, но скоро лодка стала цепляться днищем, за винтом взлохматилась в воде черная муть. Тише, тише… и встали совсем.

— Приехали, — подвел итог штурман. — Занесите в журнал первую посадку на мель.

Посадку занесли, но это делу не помогло. Мотор заходился в своем чиханье, пришлось выключить. Ига, Степка, Соломинка и Генка прыгнули в воду, увязли в донной гуще выше колен и принялись толкать «Беркута». Но его, кажется присосало. Прыгнул за борт Власик, поснимал на пленку спасательные работы и стал помогать. Без толку. Собрались прыгнуть штурман и моторист. И в этот момент появился из камышей чука. Весь облепленный бурыми водорослями и ряской, со слипшейся черной шерстью. Но невозмутимый. Покряхтел:

— Ну чё, лопухастые, влипли?

— Влипли, — признался штурман. — Не могли бы вы в меру своих сил оказать нам содействие?

— А чего ж! Это мы сейчас… Вы садитесь в лодку-то.

— Да нет, мы будем толкать, — решил капитан Соломинка.

— Садитесь, садитесь…

Экипаж послушался. Чука по птичьи посвистел. Тут же с двух сторон возникли у канавы другие чуки. Не меньше десятка. Такие же облепленные и косматые, с круглыми зелеными глазами. Закурлыкали, запересмеивались, ухватили лодку за борта — чуть ли не на воздух подняли! Понесли! Потом — плюх! — опустили на чистую воду Гусыни, которая, сделав большущую петлю, снова оказалась поблизости.

Экипаж «Репейного беркута» дружно завопил спасибо (кроме Ёжика, который спал и не проснулся во время приключения). Чуки помахали конечностями.

— Они кто? — опасливо спросила Степка, когда чуки скрылись за поворотом берега.

— Ну… просто чуки, — сказал Ига, который сам-то видел их так близко первый раз.

— Они из породы домовых, — объяснил Соломинка, который все знал. — Только они в очень давние времена переселились из домов на болота и создали здесь отдельный народ.

— Они не кусаются?

— Они кусают только девчонок, которые задают глупые вопросы, — назидательно сказал Ига. — Больше так не говори, а то…

— А что «а то»? — поинтересовалась Степка.

Ига хотел сказать «а то они обидятся», но вместо этого брякнул:

— А то получишь подзатыльник.

Степка подумала.

— Не-а, не получу.

— Это почему?

— Подзатыльники могут давать родители или дед с бабкой. Или дядя с тетей. Или… в крайнем случае старший брат…

— А я вот сейчас дам, тогда узнаешь, кто я…

— Ну… дай, — согласилась Степка.

Ига дал. Шутя, конечно, чуть-чуть… Степка посопела, придвинулась, вытерла нос о рубашку на Игином плече. Или, выражаясь культурнее, потерлась о нее носом. И замерла. Ига не стал отодвигаться. Потрогал мизинцем кисточку на ее темени. «Эх, Степка ты, Степка…»

Власик то водил по сторонам объективом камеры, то писал в судовом журнале:

«…Видели красных водяных пауков, которые водятся только здесь. Они похожи на божьих коровок с очень длинными, очень тонкими суставчатыми ногами. Этими ногами они бегают по воде и не проваливаются. А черные пятнышки на них это не просто пятнышки, а восемь глаз…

Видели речных квамов, которые куда-то плыли по протоке на плоту из сухих тростниковых стеблей. С ними было два пассажира — маленьких травяных кнама. Они все помахали нам руками. Только жаль, что на видеопленке это, наверно, не запишется, она не отпечатывает волшебных существ…

Наверно, не запишется и дракон. Мы его видели только издалека, будто силуэт на фоне солнечного неба. Он был похож на небольшого, ростом с лошадь, динозавра. Сперва дракон двигался не спеша, а когда почуял, что на него смотрят, бросился прочь скачками, но не испуганно, а дурашливо, будто играющий кенгуренок. Может он и в самом деле драконий детеныш. Степка сказала, что боится дракона, но, кажется, тоже играючи…

Над нами часто летают всякие чирки и утки. Они-то запишутся на пленку, потому что не сказочные, а обыкновенные. Среди камышей иногда видны длинноногие большие птицы. Они похожи на фламинго, только не красные, а оранжевые с зеленым. Даже Смоломинка не знает, как они называются. А еще много белых и желтых бабочек и стрекоз. Одна стрекоза с синим туловищем села на хохолок на Степкиной голове и не улетала целый час…

Все чаще попадаются белые удивительные цветы на высоких стеблях. Капитан Соломинка сказал, что это здешние болотные лотосы, больше таких нигде нет. Иногда их называют еще репейными лотосами, потому что растут они лишь в окрестностях Малых Репейников. «Не вздумайте рвать, — предупредил он. — Это редкость». Мы и не думали. Такой белый цветок нарисован на нашем синем корабельном флаге, хотя корабль называется не «Лотос», а «Репейный беркут»…

В 12 ч. 28 мин. у нас случилось приключение. Ветер, который дул в спину, сделался сильнее, нас понесло быстро, к тому же мотор тоже работал. Мы не успели сделать поворот там, где Гусыня круто вильнула, нас с разгона вынесло на берег. Там была маленькая песчаная лысинка, окруженная камышом, который был с нас ростом. Штурман Лапоть, который сидел на носу, кубарем вылетел на песок и немного порвал карту (но это ничего). Он встал и сказал, что он думает про Пузыря, который управлял рулем и мотором (мотор заглох). Но Капитан всех сразу помирил и объяснил, что никакое плавание не бывает без приключений…»

3

Оказалось, однако, что приключение не столь уж безобидное. Когда все выбрались на берег, ощупали синяки и шишки и свернули парус, Генка вдруг сказал:

— А где Ёжик?

Сперва он это почти спокойно сказал, без большой тревоги. Потому что решил: кто-то вынес корзинку с Ёжиком на берег и убрал в сторонку.

Но никто не выносил, не убирал…

— Да где же он тогда?! — взвыл Генка с отчаянием.

Сразу (или не сразу, а через минуту-две) стало ясно: корзинка с Ёжиком при толчке о берег вылетела за борт.

Генка заревел. Сразу, громко и ничуть не стесняясь. Потому что как он будет жить без Ёжика!

— Да не потонет, не бойся! — успокаивал его капитан. — В корзине-то пенопласт… Сейчас догоним, он плывет, небось обратно, по течению…

В самом деле Ёжик не мог уплыть далеко, течение было неторопливым. Или покачивается на воде, или застрял в камышах.

— Ну, чего вы возитесь! — безутешно выл Генка. — Его шкыдлы могут в плен захватить!

— Нужен он им, колючий-то, — нервно сказал Пузырь, он безуспешно пытался запустить мотор.

— Заводи скорее!

— Я и так… скорее… А ты… куда ты смотрел? Почему не видел, как он вывалился?

Генка не помнил, куда смотрел в тот момент. Кажется разглядывал (вернее пытался разглядеть) ссаженный о бортовую доску локоть… Да, конечно, он виноват, но сейчас надо не виноватых искать а спешить Ёжику на помощь!

Остальные тоже нервничали. Позабыли, зачем они в экспедиции. Какой остров, какая скважина, когда друг в беде!

— Да заведется наконец твоя чертова керосинка? — в сердцах сказал Соломинка Пузырю.

— Она… не моя… а… общая… Ура!

Музейный двигатель виновато зачихал.

— Полный вперед! То есть, тьфу, полный назад! — скомандовал Соломинка.

Резво поплыли обратно, вниз по течению. Все вертели головами. Но (конечно же!) ни на воде, ни в густых прибрежных камышах корзинки с Ёжиком не было. Генка шумно всхлипывал. Степка пыталась его утешить и гладила по плечу, но это, разумеется не помогало. А корзинка, видать, успела уплыть далеко… Или правда здесь не обошлось без шкыдл?

Что делать, где искать?

— Говорил ведь, не надо брать… — пробурчал у мотора Пузырь. Но Генка наградил Пузыря таким негодующим мокрым взглядом, что он примолк и сгорбился…

— Смотрите! — вскрикнул Власик и вскинул камеру. Молодец, он не забывал про обязанности оператора даже в самые драматические минуты (недаром — О-пиратор!). Навстречу лодке низко над водой летела большая белая птица. И… держала в клюве корзинку.

Все замерли.

Птица шумно спланировала прямо в середину «Репейного беркута», рядом с Игой. Корзинка перекошенно легла ему на колени. Ёжик выкатился, Ига взвизгнул от колючек. А Генка, не обращая внимания на иголки, прижал друга к груди.

Все были счастливы. Настолько, что не сразу разглядели птицу-спасительницу. А она — вернее он! — был никто иной, как Казимир Гансович. Собственной персоной.

Наконец подвиг Казимира Гансовича оценили по достоинству. Гладили по крыльям, благодарили и говорили, что он самый замечательный гусь на свете. Такой же героический, как древние гуси, которые когда-то спасли Рим. Казимир лопотал, гоготал и бормотал. Ёжик (который, кстати, ничуть не был взволнован происшествием) начал переводить.

И вот что выяснилось.

Казимир Гансович совершал над Плавнями тренировочный полет. Как известно, он мечтал научиться летать так, чтобы отправиться в южные края с дикими собратьями. И вот, преодолев уже немалое расстояние над руслом Гусыни, он заметил на воде корзинку. И острым птичьим взглядом углядел в ней знакомого Ёжика. А выше по течению увидел он и лодку с горюющим экипажем. Сразу все стало ясно. Казимир Гансович на лету подцепил клювом плетеную ручку и — пожалуйста!

Генка вытер глаза и погладил Казимира по длинной шее.

— Вы… самое замечательное летательное… то есть летающее существо. Даже замечательнее, чем вот он, — Генка погладил на мятых и облепленных ряской шортах вышитого Пегаса.

Умный и образованный Казимир Гансович что-то огорченно загоготал в ответ. Ига… да, он вдруг сообразил, что почти все понимает в Казимировом гоготанье! Гусь сокрушенно объяснял, что Пегас мог летать где угодно и сколько угодно, а он — толстый неповоротливый Казимир домашней породы — никак не может научиться покрывать без отдыха дальние расстояния. И — увы, против судьбы не попрешь — не суждено ему увидеть пальмы, нильских крокодилов и знаменитый водопад Виктория.

Все принялись наперебой утешать беднягу. Говорить, что у него все еще впереди и упорными тренировками он обязательно добьется своего. Но гусь лишь качал шишкастой головой. Спасибо, мол, на добром слове, но я знаю горькую правду… Тогда Лапоть рассудительно сказал:

— Казимир Гансович, но может быть, и не надо сетовать, что вам приходится зимовать в Малых Репейниках? У каждого своя жизненная линия. Пусть вы не увидите заморские края, но зато войдете в историю литературы.

— Го-го? Это как? — осторожно спросил Казимир.

— Обязательно войдете! Ведь Геннадий Репьёв наверняка сделается знаменитым поэтом, его станут изучать в школах! И во всех учебниках будет написано, что он начинал писать стихи вашим пером!

А Генка пообещал, что сочинит про гуся-спасителя специальные стихи. И тут же прочитал первые строчки:  

Принес корзинку Казимир,

В которой был спасен наш Ёжик!

И сделался веселым мир,

И мы веселые все тоже! 

— Ого-го… — со скромным удовольствием отозвался гусь. Но почти сразу загрустил опять. Пробормотал, что не доживет до той славной поры.

— Обязательно доживете! — пообещал ему Лапоть.

— Га… Боюсь, что ни га-га… Стали очень трудными зимовки. Приходится напрашиваться к кому-нибудь на птичий двор или в курятник. Не всегда пускают охотно… А прошлой зимой был совсем га-гадостный случай. Хозяева сами пригласили меня жить в теплом сарае, кормили, ухаживали, но потом оказалось, что у них га-гастрономические цели. Они хотели съесть меня на Новый год! С начинкой из риса с изюмом! Меня предупредил знакомый петух Ерофей… Я бежал и потом до весны вел полубродячую жизнь…

Рассказ Казимира вызвал всеобщее негодование. Пузырь обещал «разобраться с теми типами», а Генка сказал, что его дедушка напишет в газету фельетон про «га-гастрономических злодеев».

Ига и Степка между тем распустили парус, и «Репейный беркут» снова резво бежал против течения под ветром и фыркающим мотором. Казимир Гансович пристроился у Иги под боком (а с другого бока Степка). Гусь объяснил, что утомился во время полета и просил разрешения отдохнуть на корабле. Конечно, его заверили, что он может считать себя почетным членом экипажа на время всего плавания…

Только Власик поглядывал на гуся издалека и со скрытой опаской. Казимир Гансович пригляделся к белобрысому мальчишке, узнал и виновато залопотал. Мол, со стыдом вспоминает печальный случай, имевший место после школьного концерта, и приносит свои извинения. Причина была в его, Казимира Гансовича, расстроенных чувствах. Нервный стресс, так сказать…

Ёжик перевел и Власик сразу повеселел, махнул судовым журналом: чего вспоминать всякие пустяки! И начал заполнять страницу описанием приключения с Ёжиком. Всё написал подробно, только деликатно умолчал о Генкиных слезах…

4

Пообедали на выпуклом, усыпанном ромашками островке, который белел среди болота, как потерянная панамка. На примусе сварили картошку, разогрели тушенку. Проворные шкыдлы забрались в лодку и чуть не украли еще не откупоренную банку. Степка увидела, завизжала и спряталась за Игу. Ига сам слегка струхнул (зубастые же!) но храбро заругался на шкыдл:

— Бестолочи! Ведь все равно не сумеете открыть!

Шкыдлы удрали, но недалеко. Во время обеда (когда экипаж дружно махал ложками вокруг общего котелка) они завистливо смотрели из густой осоки. Их пожалели, оставили недоеденную картошку и тушенку в траве. Хоть и вредные твари, а тоже должны существовать…

Власик писал:

«Наелись мы до отвала. Ёжику и гусю дали размоченных в сладком чае сухарей. Теперь движемся опять. Гусыня сильно петляет, иногда мы сворачиваем в боковые протоки, чтобы сократить путь. Сильно печет солнце, и, несмотря на это, над нами густо кружат комары. От них спасают кнамьи шарики. Но от осоки шарики не спасают, ноги у нас все в кровяных бусинках. Но это не опасно, потому что никакая зараза в царапины не пролезет, от нее-то шарики нас оберегают…

А еще из воды начали выпрыгивать рыбы с блестящими плавниками. Будто летучие рыбы в океане, только поменьше. Соломинка сказал, что слышал от брата, что это к дождю. Хоть бы его не было! До острова еще половина пути…»

Заклинание Власика — «Хоть бы его не было!» — не помогло. Видимо природа решила, что приключений у путешественников еще недостаточно и пора устроить им хорошую трепку. В самом деле, что за плавание без шторма, без бури! Над головой стали сгущаться сизые тучи, солнце исчезло. Ветер пропал, сделалось очень душно.

— Кажется, рыбки прыгали не напрасно, — заметил Пузырь. — Не пора ли подумать про берег и палатку?

— Пора, — решил капитан Соломинка. И в этот же миг с кормы ударил тяжелый (как тугие подушки!) ветер! Чуть не сломал мачту. Вогнал «Репейного беркута» носом в тростники. Штурман Лапоть опять полетел с носа. Остальные повыскакивали и стали тянуть лодку ближе к земле. Казимир Гансович поднялся в воздух и был унесен ветром за согнутые верхушки ольховника. Впрочем, он почти сразу вернулся, преодолевая воздушные потоки. Сел на борт, загоготал.

— Он говорит, что за кустами сухая земля, — перевел Ёжик.

Экипаж перед плаванием провел несколько тренировок. Все знали, что делать при неожиданных грозах и шквалах.

— Всем раздеться, — храбро приказал Соломинка. — А то потом до ночи не высохнем!

Одежду спрятали в брезентовый мешок. Затем каждый схватил на плечо весло или шест, а под мышку — сверток с куском полиэтилена. На сухом пятачке среди ольховых зарослей соорудили из шестов и весел каркас. Споря с порывами ветра, натянули на каркас полупрозрачные полотнища. Таким же полотнищем укрыли имущество в лодке. В небе уже гремело и вспыхивало, там тяжело передвигались лиловые и сизые клубы. Под ними прошел седой крутящийся вал.

— Ну, сейчас вдарит, — пообещал Пузырь.

И вдарило. Едва забрались в дрожащую палатку, как ветер надавил ее и рванул с небывалой силой. Концы шестов и рукояти весел застучали по головам и плечам. Полиэтилен полетел по ветру, пришлось ловить его. О ремонте нечего было и думать. По двое, по трое закутались в трепещущую пленку, сгрудились, прижались друг к другу. И вовремя. По плащам уже щелкали тяжелые, как кнамьи шарики, капли. Скоро они превратились в струи. Струи ударили по крошечному, затерянному среди Плавней островку. И по кучке путешественников, съежившихся под липнувшей к телу пленкой.  

Ига оказался под одной «шкурой» со Степкой и Власиком. Они соединили свои куски палатки, стиснулись под ними, перепутавшись ногами и дыша друг другу в щеки. Над головами грохотало, трещало, рычало. Каждая вспышка словно прожигала полиэтилен. Ливень хлестко лупил сквозь него по плечам и спинам. Горячая (наверно, от страха) костлявая Степка вздрагивала и постукивала зубами. Иге, по правде говоря, было жутко. А каково же тогда ей, девчонке?

— Т-ты не бойся, — сказал Ига. — Т-такие грозы не бывают д-долгие. Скоро к-кончится…

— Я не б-боюсь. Т-только пленка х-холодная…

Ига взял ее за твердое, как деревяшка, плечо, прижал покрепче. «Эх т-ты, Ст-тепка…»

Между тем Власик с другого бока все возился, дергался и сопел.

— Сиди спокойно, — сказал Ига.

— Не могу я спокойно. Я стекло от воды на объектив надеваю. И чехол… в-водо-н-непроницаемый…

— Заливает, что ли?

— Н-нет, но сейчас б-будет. Н-не могу же я упустить т-такой исторический м-момент…

Власик взвизгнул, откинул пленку и заплясал с камерой под струями.

—Ненормальный! — завопил Ига, подтыкая пленку под себя.

А Степка… она тоже ненормальная!

— Ты простудишься! — завопила она. Рванулась к Власику и голая, в одних мальчишечьих трусиках, заплясала с ним рядом, принялась укутывать его плечи рвущейся на ветру пленкой. Иге что делать-то? Взвыл, кинулся к Степке, попытался укутать ее. Да где там, такой свистодуй! И — ва-а!! — какой холод. Поневоле запляшешь как сумасшедший!

Из пленочного кокона, в котором укрывались остальные, вдруг вырвался гусь. Начал кругами носиться над Власиком, Игой и Степкой.

— Ого-го-го! — вопил он сквозь гром и вой. Кажется, восторженно. Следом за ним выскочил… Генка. Вот это да! Все знали, что Генка и дома-то, когда собиралась гроза, чувствовал себя неуютно, старался оказаться под крышей и подальше от окон. И надо же!..

— Казимир Гансович, вы промочите перья! — орал Генка, запрокинув навстречу струям лицо.

— Га-га! Ха-ха! Мне не страшно, я водоплавающий! — разобрал Ига ответ Казимира.

И Генка тоже разобрал!

— Тогда… тогда я тоже водоплавающий! — и одолевший свой страх юный поэт начал скакать вместе с Игой, Степкой и Власиком (который снимал все это закутанной в чехол камерой).

Капитан Соломинка не счел себя вправе прятаться, когда четверо из его экипажа бросают дерзкий вызов непогоде. Он тоже кинулся под ливень. Взвыл совсем не по-капитански «ой, мама!», но тут же гордо выпрямился и скрестил руки, как на палубе гибнущего корабля. Но потом все же заприплясывал.

Конечно, Лапоть и Пузырь примкнули к остальным. Дикарский танец под грозой мог быть расценен силами природы, как наглость. Силы негодующе отозвались новым ливневым шквалом, вспышками и треском. А один раз молния хлестанула совсем рядом, в пригнувшийся под штормом ольховник. Ударило так, что все присели и прижали к ушам ладони. Но через несколько секунд заскакали опять. Просто не оставалось ничего другого.

— Вот это стихия! — орал Пузырь.

— Не бывает экспедиций без бурь! — вторил ему Лапоть, размазывая по груди остатки нарисованного беркута.

— Не бывает сказок без колючек! — вспомнил поэт Репьёв собственные стихи. И тут же добавил новые:

Разыгралася стихия!

Про нее пишу стихи я!

Пусть влетают те стихи

В наши уши-лопухи! 

Нельзя сказать, что это были самые удачные строчки юного стихотворца. Но к данному моменту очень подходящие. И все отчаянно кричали их назло грозе. Гроза решила больше не связываться с лопухастыми нахалами. Порядка ради сверкнула и грохнула еще раза два поблизости и начала откатываться.

Ливень превратился в дождь. В дождик. Почти перестал. Пробился луч. Ветер угас, ольховые кусты распрямлялись и стряхивали воду с листьев. Гром еще рокотал, но уже в отдалении…

5

Все поспешили к лодке — вытираться и одеваться.

Увы (как писали авторы старых романов), брезентовый мешок разбух, одежда намокла. Повезло только Генкиному костюмчику с вышитым Пегасом — остался сухим. Генка великодушно пожертвовал его для общей пользы: шортами и рубашонкой все растерлись досуха. И решили обсыхать «в костюмах папуасов». Тем более, что солнце пробивалось все сильнее и опять делалось горячим.

Сырую одежду развесили на рее, а парус убрали. Он все равно был пока ни к чему, на Плавни упало безветрие. А влажные спасательные жилеты все же пришлось надеть (бр-р…) Впрочем, они скоро согрелись.

Мотор, вопреки ворчливым опасениям Пузыря, завелся без капризов: чух-чух-чух… Выбрались на середину Гусыни. Солнце светило в спину, а на фоне сдвинувшейся к северо-востоку тучи горела великолепная радуга. Небывалая! Тройная! Во все небо!

— Если она не запишется на видеопленку, я утоплю камеру и утоплюсь сам, — пообещал «о-пиратор» Власик.

Радуга записалась. Так же, как и отчаянный танец под шквалами и громом. А в судовом журнале Власик писал:

«…После бури наш корабль до вечера двигался к острову Одинокий Петух без происшествий. То по Гусыне, то по протокам. Гусь Казимир Гансович то и дело улетал вперед и кричал нам издалека, какую выбрать дорогу. Мы почти всё понимали без переводчика, но Ёжик все равно переводил. Кажется, Ёжик чувствует себя неловко от того, что во время грозы он один остался сухой. Но он не виноват, просто он не сумел выбраться из обмотанной полиэтиленом корзинки…

«20 ч. 23 мин. Заглох мотор. Пузырь пытается его починить, но говорит, что это едва ли получится на ходу. Нужен серьезный ремонт на берегу. Сказал, что, кажется, «полетели фильтры». Мы гребем веслами и толкаемся шестами. Без мотора сразу стало заметно течение, которое навстречу. Толкаться трудно, потому что шесты вязнут. И еще сперва неудобно было потому, что приходилось держать в кулаках кнамьи шарики, которые достали из мокрых карманов. Без шариков мы бы завыли от здешней болотной мошки, потому что раздетые, а они ее не подпускали близко. Но в конце концов одежда высохла и мы ее натянули, а шарики положили в карманы…

Мы через каждые два часа сообщаем по телефону, что все в порядке. Из-за грозы немножко затянули сеанс связи, и тетя Рита сразу начала трезвонить: что с нами случилось? Я ответил, что ничего не случилось, только почему-то слегка закапризничал телефон. А на самом деле он не капризничал. И хорошо, что он не намок, был завернут отдельно…

20 ч. 55 мин. Поужинали прямо на корабле, сухим пайком. Опять гребем и толкаемся. Надо спешить, потому что до острова по карте еще километров пять, а мы должны успеть засветло разбить лагерь и сделать первую разведку, а Пузырь разобраться с мотором.

21 ч. 05 мин. Появилась почти круглая луна. В другой стороне от солнца…»

Гребли и толкались шестами Ига, Соломинка, Лапоть и Власик (он время от времени отрывался для съемки и записей). Степку и Генку к веслам и шестам не допустили. Степке сказали, что это не женское дело, а Генке, что берегут для всемирной литературы его поэтический талант (на самом же деле жалели его, маленького и тонкорукого). В ответ на возмущенные вопли «младшего состава» капитан Соломинка сказал:

—Цыц! А то высажу на первом необитаемом острове. За бунт на корабле!

Наконец около десяти часов, когда солнце над Плавнями светило горизонтально и оранжево, за кустами и камышами показалась синяя горбушка. Это была верхняя часть острова. Того самого!

Заросшая ряской протока подвела к берегу. Здесь оказалась узкая песчаная полоска. Удача!

Выбрались на песок, устало посидели на нем пять минут. Наконец Соломинка сказал (уже не по-капитански, а с виноватостью:

—Ладно, братцы, пора за работу.

Опять выгрузили весла, шесты и полиэтилен. Степка и Генка старались больше всех, потому что меньше всех устали. Пузырь запустил походный примус, чтобы начали готовить ужин, и разобрал на расстеленном парусе мотор. Степка принялась толочь в котелке брикеты из гречневой каши. Ига, Лапоть, Соломинка и Генка начали собирать палаточный каркас — здесь же, недалеко от песка, на лужайке. Казимир Гансович ходил у воды и что-то вылавливал в ряске. Ёжик, чтобы не путаться по ногами, ушел в кусты: может быть, хотел встретить здесь других ежиков…

Власик снимал и писал. Если кто-то думает, что эта работа легче других, то ошибается. Надо все вспомнить для журнала, надо успеть обернуться с видеокамерой, потому что наступали сумерки. Солнце утонуло в Плавнях, небо стало густо-синим, луна обрисовалась в нем выпукло и ярко. Пузырь чертыхался над мотором и предрекал обратное путешествие на веслах. Ладно хоть, что течение будет попутное.

— А ветер навстречу, — сумрачно сказал Соломинка. Но упрекать Пузыря не стал. Кто виноват, если двигатель — экспонат из музея…

Было еще довольно светло (да и не бывает в июне настоящей ночи), но все же Генка освещал фонариком разложенные на парусе детали мотора — чтобы хоть чем-то помочь Пузырю. Ига собрал у опушки сучья и разжигал костер. Власик со своим фонариком прошел в кусты и завозился там — видимо, пробирался все дальше.

—По одному далеко не уходить! — громко предупредил Соломинка.

—Я не далеко! — откликнулся из чащи Власик. И снова зашуршал. Потом стало тихо.

Власика подождали. Ну, не бежать же следом, если человеку надо одному… Потом Соломинка сказал:

— Что-то долго он там…

— Ну, может, живот заболел у человека, — заметил деликатный Лапоть.

Подождали еще.

— Покричим, — распорядился Соломинка. Покричали: «Власик! Власик!..» Один раз показалось, что кто-то откликнулся. Очень издалека. Покричали снова — никакого ответа.

— Это всё его склонность к самостоятельной разведке, — сумрачно разъяснил Лапоть.

— Пусть только вернется, я ему покажу склонность, — пообещал Соломинка.

Но вернется ли? Ох, кажется, надо искать…

Подковылял Казимир Гансович. Пролопотал что-то возбужденно и неразборчиво. А Ёжика-переводчика рядом не было.

— Еще раз, пожалуйста, — попросил Ига. И кажется, понял: — Он хочет отправиться в разведывательный полет!

Идею одобрили. Хотя что может разглядеть птица с высоты в сумеречной чаще? К тому же, не ночная…

— Летите, Казимир Гансович, — решил Соломинка. — Ига, Лапоть и я будем готовиться к поиску. Возьмите фонарики…

Казимир шумно взмыл. Что-то покричал издалека. Хлопанье крыльев стихло. Но скоро послышалось вновь, и светящийся в сумерках гусь опустился на лужайку.

— Ого-го! Га! Там!…

— Он говорит, что Власик возвращается, — обрадовался Ига.

И в самом деле послышался шум листвы. И Власик возник у разгоревшегося костра.

— Где тебя носило?! — подскочила к нему перепуганная Степка.

— Я… там… Кажется, я немножко увлекся и ушел далеко. Я хотел отозваться, но проглотил мошку, и у меня першило в горле… — Он по журавлиному поджимал и почесывал ноги (видимо, кнамий шарик не очень защищал от колючек здешнего леса).

— Три наряда вне очереди на камбуз, — ледяным тоном сообщил капитан Соломинка. Все притихли. До сих пор в экипаже не было таких строгостей. Но все понимали, что бестолковый О-пиратор получил за дело. Он, видимо, и сам это понимал. Вздохнул, почесался еще.

—Ребята… а зато я, кажется, нашел скважину…

«Там ступа с Бабою Ягой…»

1

— Стоп! — велел капитан Соломинка. Потому что все ринулись было в чащу, из которой только что явился Власик.

В самом деле, нельзя же бросать непогашенный костер, палатку, раскиданное имущество и приткнутую к берегу лодку. Кто-то должен остаться на вахте. А еще лучше — двое. Соломинка был вправе назначить часовых своей капитанской властью, никто бы не вздумал спорить. Но он был справедлив, он сказал:

— Жребий…

И тогда вмешался гусь. Он залопотал что-то успокоительное. И скоро стало понятно, что часовые не нужны. На всем острове кроме экипажа «Репейного беркута» нет ни одного человека и ни одного вредного существа, шкыдлы на Одинокий Петух не суются. Необходимо только пригасить огонь и на всякий случай вытянуть подальше на песок лодку.

Огонь пригасили. Лодку вытянули. И пошли за Власиком.

Все светили фонариками. Только у Степки фонарика не было, и она держалась за Игину рубашку.

Одинокий Петух — в отличие от других здешних островков и островов — порос настоящим лесом. Не высоким, но густым. Это была смесь ельника, осин и березок. А у самой земли переплелась местная дикая акация. Листья и цветы были у нее, как у обычной желтой акации, но стволы стелились у земли. Пробираться по такой чаще, да еще в сумерках — ой-ёй-ёй! Тем более, что гнучие стволы и ветки обросли кусачей щетиной, которой плевать было на кнамьи шарики…

Казалось, что пробираются очень долго. Даже непонятно было, как это Власик в одиночку так быстро добрался до скважины и вернулся! И где эта скважина?.. Желтые цветы коварного кустарника светились в лучах фонарей, как свечки, красиво так, но сейчас эта красота не очень-то радовала.

Наконец Лапоть спросил:

— Скажи, пожалуйста, Власик, ты не заблудился?

Власик ответил без хвастовства, но уверенно:

— Нет, у меня чутье…

Вверху, над деревьями, захлопал крыльями Казимир — в знак того, что идут правильно. Пузырь, однако, пробурчал позади Иги и Степки:

— У кого чутье, а у кого пятая дыра на рубахе…

Пузыря не поддержали. Только шумно дышали и кряхтели…

У всякого пути бывает конец. Выбрались на открытое место. Это была полянка — видимо, недалеко от макушки острова. Кругом чернел лес, над головами висела желто-розовая луна — не совсем круглая, но весьма разбухшая. Свет ее смешивался с белесым полумраком июньской ночи. Призрачный такой, таинственный свет.

Где-то далеко в Плавнях раздался печальный крик:

— Уау-ха-уау!…

— Ночная птица уаха, — шепотом сказал Соломинка, который все знал. (Степка покрепче взяла Игу за рубашку.)

— А скважина-то где? — спросил Пузырь. Нетерпеливо, но тоже шепотом.

— Да вот же… — Власик сделал еще два шага. И тогда все увидели…

В ромашках лежало что-то вроде большущей и толстой автомобильной шины. Подошли ближе. Нет, не шина, а могучее кольцо. Вроде как верхний конец старинного орудийного ствола. Будто пушку-великаншу (метрового калибра!) торчком врыли в землю, оставив над поверхностью дульный срез, высотой мальчишкам до колен.

«Пушку» обступили, уперлись коленями в твердый край с выпуклой опояской. Видимо, это был чугун — бугристый, с лишаями ржавчины. По крайней мере, пахло нагретым за день старым чугуном. Стенки ствола оказались толщиною сантиметров тридцать. А в круглом жерле отражала бледное небо и повисшую в зените звездочку гладкая вода. Было ее почти вровень с краями.

— Вот это да… — сказал Пузырь. — Не только просверлили, но чугунную облицовку сделали. Такую не разворотишь…

— Полезно узнать, какая здесь глубина, — заметил Лапоть.

— Это мы сейчас, — пообещал предусмотрительный капитан Соломинка. Оказалось, он прихватил с собой смотанный в кольцо капроновый шнур (надел через плечо). — Только нужен груз…

Ига подумал, что лучше всего пригодился бы утюг-якорь, но он остался в лодке. Ига отошел, посветил под ноги. Верхушка острова была каменистая, кое-где среди ромашек торчали плитки гранита. Ига поднатужился, выворотил одну. Похваливая Игу за находчивость, плитку обвязали крест-накрест концом шнура. Ига вскочил на край шахты (Степка тут же ухватила его за штаны — не упади). Ига стал опускать груз. Шнур был стометровый. «Хватит ли?»

Шнура хватило! Глубина оказалась смехотворной! Всего около метра!

— Елки-палки в треугольном колесе, — сказал Пузырь. — Приехали. За что боролись?

Лапоть пожал плечами.

— А чего мы ждали? Там, конечно же, заглушка. Ее просто обязаны были поставить, когда консервировали скважину.

— Тогда нам-то чего еще делать! — обиделся Пузырь. — Если пробка и так заткнута.

— Эту пробку делали так, чтобы можно было убрать, — с терпеливым вздохом разъяснил Пузырю Соломинка.. — А мы должны сделать такую, чтобы никто не вытащил.

— А как? — сказал Пузырь.

— Это и есть главная задача, — опять вздохнул Соломинка. — Придумать, как . И заткнуть намертво.

— Или в крайнем случае замаскировать, чтобы никто не нашел, — напомнил Генка.

— Едва ли маскировка поможет, если начнут искать всерьез, — усомнился Лапоть.

— Давайте думать, — сказала Степка. Она редко вмешивалась в разговоры, но, если говорила, то дельные вещи. И сейчас все согласились, что остается одно: думать. Прямо здесь и сейчас, не откладывая до утра.

Соломинка сбросил кроссовки. Сел на чугунный край шахты опустил ноги в воду. И все сделали так же. Расселись по кругу. Места хватило всем, даже Казимиру Гансовичу, который пристроился между Степкой и Генкой. Вода ласково холодила ноги, убирала с них зуд от царапин. Луна светила все ярче…

— Уау-ха-уау!… — снова прокричала вдали таинственная птица. Все пошевелились и замерли опять. Ига мотнул головой. Потому что про скважину думалось плохо, лезли в голову посторонние мысли, причем смешанные с сонливостью

— Ну? — сказал Пузырь. — У кого какие идеи?

Никто не отозвался. А через полминуты вдруг взвыл Генка:

— Ой, а Ёжик-то! Он вернется на берег, а нас нет!

— Опять проблемы с этим иглокожим, — проворчал Пузырь. Генка вскочил:

— Я пойду! К нему!

Конечно, было ему жутко, но что делать-то!

— Все пойдем, — решил Соломинка. — Думать можно где угодно…

— Нет, думать надо у скважины, — заупрямился Лапоть. — Ее близость создает дополнительный стимул для решения задачи. Пусть кто-нибудь сходит с Генкой на берег и принесут Ёжика сюда.

Шумно завозился Казимир Гансович. Прогоготал, что никаких проблем. Подпрыгнул, взлетел, разгоняя тишину ночи. Шум крыльев утих, а через минуту послышался опять. Казимир, серебрясь под луной, на бреющем полете пронесся над головами и уронил корзинку с Ёжиком на колени Генке.

Генка что-то зашептал колючему другу. Наверно, извинялся, что забыл про него.

— Можно, я его подержу? — попросила Степка.

— Не боишься иголок?

— Он же ласковый, не топорщится…

— Я не буду, — пообещал Ёжик.

Генка посадил его Степке на колени.

В кармане Власика запищал телефон. Власик сказал в него плачущим голосом:

— Ну, тетя Рита, ну, ничего я не забыл. Просто у тебя часы спешат на три минуты… Да ничего мы уже не делаем, лежим в палатке и засыпаем… Да, поужинали! Конечно!.. Да, все хорошо, все тихо кругом… Да, утром позвоню. Спокойной ночи.

— Силен врать О-пиратор… — пробубнил Пузырь.

«А он почти не врет, — подумал Ига. — В самом деле тихо кругом. И мы почти засыпаем. Я, по крайней мере…» — Он опять мотнул головой.

В это время снова звонко завопил Генка:

— Придумал! Надо как в тот раз! Опять загадать лунное желание! Написать, чтобы скважина совсем исчезла!.. Казимир Гансович, вы дадите перо? Я свое оставил дома…

Казимир шумно изъявил полную го-готовность.

— Ура! — Генка прыгнул мокрыми ступнями на бетон, поскользнулся, свалился в траву и счастливо заплясал в ней. — Смотрите, здесь как тогда! Круглая вода и луна!

— Боюсь, что нам ее не выловить без поварешки, — усомнился Лапоть.

— Дело не в поварешке, — высказал здравую мысль Соломинка. — Дело в том, что колдовство, наверно, не потянет. Слишком уж крупное желание. Как говорится, чересчур масштабное…

— Дело не в масштабности, — послышался чужой голос. — Дело в том, что ступа бабы Яги не годится для чужого колдовства. Она только для своего, для полетов…

2

Голос был какой-то… нечеловеческий. Он звучал с мягкой силой и в то же время почти неслышно. Да, неслышно, однако очень различимо. Словно кто-то рядом с лопухастыми ушами спрессовывал воздух.

Все обмерли. От жуткой непонятности. Степка так прижалась к Иге, что чуть не свалила его в воду. А Ёжик на Степкиных коленях проговорил, попыхивая носом:

— Не пугайтесь, это Жора…

— Да, это я… — И на то место, где сидел недавно Генка, мягко прыгнули две белые великанские ступни.

— Я тут… был, значит, неподалеку и услыхал. Понял, что народ знакомый, лопухастый, вот и подумал: дай напрошусь в гости, побеседую. Тем более, что про ваши дела кой-чего знаю…

Голос доносился сверху, оттуда, где у трехметрового Жоры когда-то была голова.

— А вы… вы… — начала Степка, у которой любопытство одолело страх — Вы…

— Что, девочка? — ласково спросил Жора. — Ты не бойся.

— Я не боюсь… А вы… теперь вроде как привидение, да?

— Не совсем. Ноги у меня вполне твердые, а все остальное… оно из энергетического поля. Так мне разъяснил один… одна знакомая. Привидения они что? Дунешь — и развеются. А я кой-чего могу, мастер силушкой не обидел…

Теперь казалось, что над ступнями и в самом деле возвышается прозрачная мускулистая фигура. По крайней мере луна сквозь эту часть пространства светила мутновато.

— Я тут, кажется, чье-то место занял, — виновато сказал с высоты Жора.

— Да ничего, ничего, я устроюсь, — засуетился Генка. И втиснулся между Лаптем и Власиком. — А вы тоже садитесь, пожалуйста.

— Да мне это ни к чему, я ведь не устаю. И привык к стоячему образу жизни, когда торчал у стадиона… А вы, небось, утомились? Долго добирались-то? Гроза сильно потрепала?

Все заговорили наперебой. Что добирались долго, потому что «забарахлила керосинка», что гроза «дала жизни», но утомились не очень, можно еще посидеть, побеседовать…

— А вы, Жора, как оказались в этих местах? — светски поинтересовался Лапоть.

Ступни переступили на бетоне и левая приподнялась, подергалась, будто почесала правую невидимую щиколотку.

— Да я… так… навещаю тут кой-кого. И вообще… люблю иногда погулять в безлюдных местах.

— А по дороге сюда вы не проваливаетесь в болоте? — спросил Пузырь. — Ноги-то у вас, небось, каждая по пуду.

— А вот и не по пуду! — весело отозвался Жора. — Ноги, можно сказать, совсем невесомые. Вы же сами знаете: даже если в следах моих потопчетесь, и то облегченность появляется. А уж сами-то ноги и вовсе как бабочки. Потому что свойство такое…

— Вы обрели это свойство, когда… когда вы покинули постамент у стадиона? — осведомился Лапоть.

— Не-е… Это я позже, когда познакомился… с другими ногами. Они принесли мне с острова ржавчинку, я себе подошвы потер, они и стали как птички. И потом уж я сюда сам стал захаживать…

— Простите, а что за ржавчинка? — опять задал вопрос Лапоть.

— Ну, эта самая! От бабы-яговской ступы! Ступа, она почему летает? В ней с давних времен заложена природная невесомость. Антигравитация, значит. Ржавчиной от нее подошвы потрешь и потом порхаешь целый месяц…

— Вот это да! — вырвалось у Иги. Способность к такому порханию, можно было, оказывается, обрести без труда. — А где она, эта ступа-то?

— Да! — звонко подал голос Генка. — Где?

— Ну, вы даете, лопухастые! — в голосе Жоры было изумление. — До сих пор не поняли? Сами в ней сидите и говорите «где»!

Все слетели с чугунного выступа, будто током шарахнуло! Обалдело затоптались в траве. Гусь взмыл на росшую поблизости елку и почему-то крякал там по-утиному. Ёжик со Степкиных колен укатился в траву.

— Да вы чего перепугались-то? — гулко засмеялся Жора. — Боитесь, что сидячие места натрете и будете взлетать над стульями? Сквозь штаны ржавчина не действует…

— Мы… не перепугались, — сказал Соломинка. — Просто… не ожидали…

— Мы полагали, что это не ступа, а ведущая к тектоническим пустотам скважина, — разъяснил Лапоть..

— Да садитесь, не бойтесь, — пригласил Жора. — Здесь и правда скважина. Вернее, круглая шахта. Старая. А сверху она заткнута ступою… Сейчас объясню про это дело…

Жора подождал, когда все (кроме оставшегося на елке Казимира) опасливо расселись на краю «бабы-яговской» ступы. Ига очень осторожно опустил ноги в воду (уж не колдовская ли она; вдруг вырастут копыта или медвежьи когти?). Жора опять почесал гипсовой ступней невидимую щиколотку и сказал с высоты:

— Дело, говорят, было так. В давние годы, когда нынешние старики были пацанами, то есть незадолго до большой войны, обитала на этом острове баба-яга по имени Ядвига Кшиштовна. Надо сказать, образованная была яга, не в пример тем, которые в старых сказках. Книги научные читала, гербарии собирала. Людоедством, конечно, не занималась… Может, вы про нее слышали?

Все наперебой сказали, что слышали, а Соломинка похвастался, что есть у него этой бабы-яги поварешка.

— Ну вот… Жила она в одиночестве, в своей избе на курьих ногах, никому не мешала и ей никто не мешал. Только однажды понаехал сюда непонятный народ со всякими машинами. Некоторые механизмы на катерах доставили (и как только пробились через болота!), а некоторые, вроде бы, даже сбросили на парашютах. Так рассказывают… И начали бурить, сверлить бедного Одинокого Петуха! Ядвига Кшиштовна сперва поглядывала со стороны, не вмешивалась. Бабы-яги, они не любят влезать в людские дела… Но потом приплыли на остров три пацана с мушкетерскими именами. На самодельном корабле добрались сюда, причем тайно, потому что была тут понаставлена охрана…

— Ура, значит, они все-таки здесь побывали! — Степка радостно бултыхнула в воде ногами.

— Побывали, побывали! А вы, значит, и про них слышали?.. Ну, вот, пробрались они в чащу леса, отыскали Ядвигу Кшиштовну и рассказали, что скважину эту бурят здесь не для добрых дел. «Ах, так? — сказала Ядвига Кшиштовна. — Ну, ладно…» И с той поры начались у буровой бригады всякие нелады. То механизмы остановятся, то будка дощатая загорится, то у всех рабочих и техников животы разболятся. Никакой нет возможности продолжать работу. А скоро пришло сообщение, что началась война, стало совсем не до скважины. Механизмы кой-какие вывезли, кой-какие побросали, и все здесь опустело… Такие вот дела… А Ядвига Кшиштовна на всякий случай закупорила круглую шахту своей собственной ступой. Она как раз пришлась по калибру, ступа-то…

— Значит, Ядвига Кшиштовна осталась без транспортного средства? — сказал Лапоть.

— Ну, почему же. У нее метла есть. Она и раньше предпочитала летать на метле, ступа-то у нее была просто так, потому что по должности положено, еще со времен средневековья…

— Значит, затычка тут надежная, — с удовольствием заметил Пузырь. — Никто не откупорит, да?

— Как знать, — вздохнул в высоте Жора. — Нынешняя техника, она ведь посильнее любого колдовства. Конечно, Ядвига Кшиштовна наложила всякие заклятия, да они слабеют со временем. Если расковыряют шахту да спустят в нее пару ящиков с гексагеном и рванут, дело может случиться пакостное…

3

Оказывается, Жора был в курсе «га-гадостных» планов «НИИТЕРРОРа».

— Что же делать?! — вскинулся Ига. — Может, снова попросить Ядвигу Кшиштовну? Пусть усилит заклятие, чтобы не сдвинули пробку!

— Как попросишь-то? — опять вздохнул Жора (словно порыв ветра в высоте). — Ее в этих местах давным-давно не встречали, улетела куда-то и не появлялась уже, говорят, лет сорок. Я ее никогда в глаза не видал, слыхал о ней только… А про дыру эту я сперва думал так: если бы вытащить ступу, завалил бы всю шахту камнями. Сила есть, камней здесь тоже немало. Да не вытаскивается, окаянная…

— Значит, заклятие все-таки действует? — уточнил Соломинка.

— Да просто тяжеленная! В ней же чугуна-то тонны две, наверно! Краном или грузовым вертолетом дернуть — это запросто, а у меня мускульной энергии на такой рывок не хватает, хотя и штангист… Вот если бы вспомнить считалку-заклиналку…

— Какую?! — хором прокричал экипаж «Репейного беркута» (даже Ёжик), а Казимир взволнованно повторил:

— Га-ка-ку?

— Кабы знать… Ее для меня мастер читал, который меня лепил для стадиона. Чтобы я, значит, штангу там держал над собой без усилий, не утомлялся ни днем, ни ночью, груза не чувствовал. А то ведь завоешь, хоть и гипсовый на железном каркасе…

— Совсем не помните? — со слабенькой надеждой спросил Ига.

— Когда разбили меня на куски, многое в памяти отшибло. И это… Помню только, что было там слово «груз»… Да, может, и не важно, какие там в точности строчки, лишь бы это слово было! А?

— Постойте-ка! — воскликнул Соломинка, который все знал. — Есть один способ колдовства, похожий на тот, что с луной, только луну ловить не нужно. Он не такой сильный, зато быстродействующий!

— Как это? — сказала Степка.

— Просто! Надо, чтобы несколько друзей стали в круг, взялись за руки и кто-то придумал прямо сразу считалку. Говорят, иногда действует. Мне брат рассказывал, они так ворожили в школе, чтобы отменили экзамен по алгебре.

— Помогло? — спросил Пузырь.

— Отменили…

— Нужно опять шестерых? — спросил Ига.

— Лишь бы не меньше. А нас даже больше…

— И сочинитель наготове. — не у держался Пузырь

— Ох, Славка… — осторожно упрекнул его Власик.

— А чего я?

— Сказано же: нужны несколько друзей . А ты подначиваешь… не по-дружески…

— Он любя, — подал голос Ёжик.

— Да, — сказал Пузырь и дурашливо пошмыгал носом.

— Попробуйте, — посоветовал Жора. — Хуже не будет… Постарайтесь только, чтобы в заклиналке было слово «груз»…

— А его можно ставить в любом падеже? Или только в именительном? — деловито спросил Генка.

— Это ты про что? — неловко отозвался Жора. — Я ведь не ученый. Читать еле-еле научился по стадионным афишам, а в грамматике ни бум-бум…

—Ну, обязательно надо говорить «груз» или можно вертеть по всякому: «груза», «грузу», «грузом», «о грузе»?..

— А! Наверно, можно! В той заклиналке было, кажется, «о таком тяжелом грузе»…

— Тогда давайте пробовать! — Генка вскочил. Сейчас он сделался главный. — Вставайте все и беритесь за руки… Степка, посади Ёжика рядом, чтобы он тоже… Взялись? — И сам он ухватился за ладони Иги и Степки. Все стояли на верхнем крае ступы, кольцом. Жора бесшумно отошел в сторонку.

— Вы только не обижайтесь, ладно? — нерешительно попросил его Генка.

— За что обижаться-то?

— Ну… там, может быть, получится не совсем вежливо про вас…

— Да ладно! Была бы польза!

Генка помолчал совсем не долго (можно было сосчитать до пяти). И ломким голоском прочитал:

Чтобы богатырь наш Жора

Надорвать не смог бы пуза,

Пусть у ступы у тяжелой

Станет очень мало груза! 

«Ох, не Пушкин…» — опасливо подумал Ига. Но Жора возликовал:

— Ах ты птаха звонкая! До чего складно чирикаешь! Вот молодец! — И Генка (будто и правда птаха!) взлетел метра на четыре!

— Мама! — завопил он совсем не по-птичьи. А Жора гулко смеялся:

— Не бойся, не бойся! Не уроню!

И Генка перестал бояться. Теперь он повизгивал от восторга в невидимых, но могучих ладонях штангиста-великана. И в желтой своей одежонке трепетал в лунном свете, как осенний кленовый лист.

Лапоть, вскинув лицо, вкрадчиво спросил:

— Жора, а вы уверены, что заклиналка удалась? Там, кажется, не совсем правильная формулировка. Точнее было бы сказать «Станет очень мало веса».

— Нет, нет! — Жора осторожненько опустил юного поэта на чугунный край ступы. — Надо обязательно «груза». И все будет в нашу пользу! Сейчас увидите. Только пустите меня поближе…

Все попрыгали с чугуна в траву, а Жора (это было не видно, однако чувствовалось) ухватился за внешний выпуклый обод на ступе.

— И-эхх… — сказал Жора более гулко, чем раньше.

Ступа зашевелилась в земле, будто ожила.

— И-эхх!…

«Чпок!» — ступа взлетела в воздух и упала на краю поляны, у мохнатых черных кустов.

«Чпок» был такой, что всех толкнула воздушная волна. Казимир слетел с елки. Ёжик опять покатился по траве

— Раскупорили бутылёк, — сказал Пузырь.

Робко подошли к черной дыре, глянули вниз. Посветили фонариками. Свети, не свети, а все равно сплошная тьма, из которой несет по ногам зябкой сыростью.

— Ига… — шепотом сказала Степка и опять взяла его за рубашку. — Разве хватит сил, чтобы завалить такую ямищу?

Ига промолчал. Он не знал, хватит ли у прозрачного Жоры сил на такую работу. А ребячьи силы тут, конечно, капля в море.

— И хватит ли камней… — опять прошептала Степка.

Ее услышали все.

— Можно вычислить кубатуру шахты, — сказал Власик. — Сперва надо определить диаметр, потом площадь круга и умножить ее на глубину…

— Сейчас измерим глубину… — Соломинка снова взял шнур и камень.

— Ученый народ, — почтительно сказал над головами Жора.

Измерить глубину не удалось. Не хватило стометрового шнура. Пузырь сказал про ёлки-палки в треугольном колесе. Было слышно, как Жора почесал невидимый затылок. Соломинка стал вытягивать шнур обратно.

— Вот еще новый фокус! Зацепился, что ли? Еле тянется…

Ига взялся помогать. Но и вдвоем они едва тащили шнур. Словно кто-то внизу прицепил к нему мешок с картошкой! Остальные тоже хотели помочь, но Жора сказал:

— Дайте-ка мне…

Невидимые руки перехватили капроновый линь. Он стал подниматься над черным зевом, а метрах в двух изгибался, скользил вниз и петлями падал у смутно белеющих гипсовых ступней.

И вот в свете фонариков над краем скважины показался… нет, не камень. За конец шнура держалось круглое бородатое существо в оранжевой купальной шапочке и круглых старомодных очках..

— Добрый вечер, — сипловато сказало существо. — Извините, что я без приглашения…

Полеты

1

«Конечно, это кним! Подземный кним!» — сразу понял Ига. Со смесью боязни и непонятной радости.

Кним висел на шнуре, упираясь в привязанный камень зелеными мохнатыми лаптями. Держался одной рукой, а другой (с толстой растопыренной ладонью) заслонял от фонариков очки.

— Уберите свет! — быстро сказал Ига. Фонарики метнулись по сторонам.

— Благодарю вас… — просипел кним. Глаза его за очками теперь светились, как у большого кота. — А еще… не могли бы вы помочь мне спуститься?

Мешая друг другу, все бросились помогать, оттянули шнур от ступы, подхватили и опустили тяжелого книма в ромашки.

— Благодарю вас, — опять сказал кним, одергивая свой костюм. Хотя какой там костюм! Это было что-то вроде халатика, сшитого из покрытых паутиной лоскутков. Лапти торчали из под разлохмаченного подола. А шапочка (если на нее падал свет) похожа была на половинку большущего апельсина.

Кним покашлял, как старый курильщик.

— Я еще раз прошу прощения, что обеспокоил вас визитом…

— Что вы, что вы! — поспешно сказал Лапоть. — Нам крайне приятно пообщаться с… представителями местного населения.

— А мне приятно с вами… да. Но неловко, что я должен обременить вас одной просьбой.

— Не стесняйтесь, — сказал Лапоть.

Кним покашлял опять.

— Дело в том, что, раз уж вы раскупорили шахту, не могли бы вы не ставить на место пробку. То есть ступу уважаемой Ядвиги Кшиштовны… Нам, подземным жителям, было бы очень удобно иметь такой, всегда открытый выход на поверхность. Хочется, понимаете ли, иногда выбраться и посмотреть на солнышко…

Все запереглядывались, освещая друг друга фонариками. А Жора в высоте удивленно задышал.

— Но вы, наверно, не знаете… — нерешительно начал капитан Соломинка. — Дело в том, что…

— Да знаю, знаю… — перебил кним. — Нам вполне понятны ваши опасения. И мы весьма ценим вашу заботу о сохранении нашей среды обитания. Однако поверьте, что на данный момент для беспокойства нет никаких оснований…

— Как же так? — звонко удивился Генка Репьёв. — А если в скважину спустят взрывчатку да бабахнут?!

Кним не то кашлянул, не то хихикнул.

— Не бабахнут. Взрывчатка там не сработает. Мы, глубинные жители, умеем принимать необходимые меры предосторожности. А если бы и сработала и открыла доступ болотным водам в подземные пустоты… Вы ведь этого опасаетесь, не правда ли? Не стоит опасаться. Внизу мы давно построили систему шлюзов и защитных переборок, они не пустят воду…

— Вот это да… — выдохнул Пузырь.

— Вы совершенно правы, — согласился кним. — И мало того! Дело поставлено так, что люди с дурными намерениями едва ли отыщут этот остров. А если и отыщут, то не сумеют высадиться. А если даже высадятся, то… вряд ли им удастся развернуть работы. Никакие механизмы не станут действовать.

— Как в те времена, когда Ядвига Кшиштовна! Да? — обрадовался Генка.

— Вы правы! Как в те времена, когда здесь побывали три похожих на вас мальчика и предупредили уважаемую Ядвигу Кшиштовну…

— Но, если пробка стала не нужна, — придирчиво сказал капитан Соломинка, почему вы не попросили Ядвигу Кшиштовну убрать ступу? Уж она-то могла бы с ней справиться!

— Она давно уехала куда-то… А когда еще бывала здесь, мы просили, да. Но Ядвига Кшиштовна человек… со своеобразным характером. Не всегда с ней можно найти общий язык. Она то говорила, что у нее нет времени, то ссылалась на боли в пояснице, радикулит и остеохондроз.

— Она же волшебница! Не могла себя вылечить? — не поверила Степка.

— Ну что вы, голубушка, какое волшебство может спасти от таких хворей! Вспомните мессира Воланда из весьма знаменитого романа Булгакова! Уж на что могущественный был маг, а маялся болью в коленном суставе!..

Степка ничего не ответила, потому что не читала, конечно, Булгакова. А Ига как раз недавно прочел «Мастера и Маргариту» и подивился теперь: «Какой образованный кним! А может, они все такие?»

— Это что же? — насупленно сказал Пузырь. — Значит, мы напрасно перлись сюда через болота? Раз опасности нету никакой…

— Ну что вы такое говорите! — укорил его кним. — Совершенно не зря! Вы откупорили скважину и тем оказали неоценимую услугу племени подземных жителей!

— К тому же, знаем теперь, что можно не опасаться «ниитеррористов», — с удовольствием добавил Ига.

— И с Жорой познакомились, — счастливым голосом напомнил Генка.

— И вообще… были всякие приключения, а это хорошо, когда они есть, — высказался за спиной у капитана Власик.

Пузырь сказал, что главные приключения начнутся завтра. Когда окажется, что мотор починить нельзя, и придется пилить на шестах и веслах весь обратный путь. А продуктов осталось лишь на легкую утреннюю закуску…

— Простите, а зачем вам, как вы изволили выразиться, «пилить»? — осведомился кним. — Рядом с вами прекрасное средство передвижения! Анти-грави-таци-онная ступа! Безотказная в полете и совсем не сложная в управлении! Отправляйтесь домой на ней! А о лодке не тревожьтесь! Болотные книмы и чуки по нашей просьбе доставят ее прямо туда, откуда вы отчалили. Честное подземельское слово!

Капитан Соломинка, видимо, не поверил:

— Это что же? Можно сесть в нее и полететь по воздуху?

— Именно так! Именно так! — Видимо, книму очень хотелось помочь путешественникам. Ну и… возможно хотелось еще, чтобы ступа оказалась подальше от скважины. На всякий случай. — Это совсем не сложно. Необходимо только выполнить небольшую формальность…

— Какую? — сказал дружный хор.

— Вроде той, что была перед вытаскиваньем ступы. Да! Вам надо в нее сесть, взяться за руки и сказать… это… как вы изволите выражаться, «считалку-заклиналку». Мне кажется, это не составит для вас труда…

— Не составит? — шепотом спросил у Генки Ига.

— Не знаю… — ответил он тоже шепотом. И громко спросил у книма: — А какую?

— Любую, голубчик! Лишь бы в ней были рифмы! Они, так сказать гар-мо-ни-зируют пространственно-энергетический континуум.

— Что делают? — шепнула Иге Степка.

— Понятия не имею…

— Для начала полезно потренироваться, — посоветовал кним.

Была уже середина ночи, но Ига чувствовал, что спать совсем не хочется. А хочется впитывать в себя эту колдовскую и немножко тревожную ночь, которая обещает новые приключения. Луна уже съехала к верхушкам деревьев, но светила по-прежнему ярко. Пахло лесом, ромашками, болотом и приключениями. «Уау-ха-уау!..» — опять прокричала в Плавнях птица уаха. Ей громко откликнулись лягушки, но сразу умолкли.

— Ну? Попробуем? — негромко сказал Соломинка. Все шумно дышали в знак согласия.

— Жора, поставьте, пожалуйста ступу прямо, — попросил Соломинка.

— Это мы враз… — Белесые ступни потоптались, ступа выпрямилась и замерла.

— А потянет всех-то? — усомнился Пузырь. — Одноместная ведь. А нас целый вагон…

— Это не имеет ни малейшего значения! — уверил кним. — Рассаживайтесь и… дерзайте. Да, чуть не забыл! Советую смастерить небольшую метлу, она полезна для управления. Как рулевое весло…

2

Метлу из березовых веток и палки от сухой сосёнки ловко смастерил Жора.

Семеро (и Ёжик на коленях у Степки) опять расселись на краю ступы, ногами внутрь. Воды теперь не было, ноги болтались в прохладной пустоте. Казимир Гансович прогоготал, что полетит своим ходом. Жора, конечно, садиться тоже не стал.

— Я через Плавни и так, можно сказать, летаю, как в семимильных сапогах…

Взялись за руки. У Иги справа Степка, слева Соломинка. Ига нервно постукал пятками по чугуну. Соломинка зажал под мышкой палку метлы и скомандовал:

— Генчик, давай…

— Ага… сейчас… Что-то не придумывается…

— Старайся, старайся, — поторопил Пузырь. — А то получится не воздушное путешествие, а шиш.

— Я стараюсь… Вот!

Ступа бабушки Яги,

Ты взлететь нам помоги!

Отнеси нас всех домой —

Будет радостно самой! 

— Го-го! — одобрил с елки творение юного таланта Казимир Гансович. Но ступа не шелохнулась.

— Кажется, в самом деле шиш, — заметил Соломинка. — Что-то не так ты сочинил…

Кним, который устроился между Жориными ступнями, поспешно разъяснил:

— Дело вот в чем! Ступа долго служила Ядвиге Кшиштовне. А Ядвига Кшиштовна не терпела, когда ее называли бабой, бабкой, бабушкой. Это интеллигентная особа, дама …

Генка виновато покашлял.

— Ну… тогда…

О, ступа Ядвиги Кшиштовны!

Не показывай-ка шиш ты нам!

Не показывай нам фигу!

Слушайся нас, как Ядвигу! 

Ступа оставалась недвижной, как вросший в землю валун.

— М-м… — сказал кним. — Видите ли… В общем-то ваши строчки весьма удачны и рифмы оригинальны, но… в слове «ст у па» вы неверно поставили ударение…

— Это же для размера!

— Понимаю. Но она, видимо, не поняла… Опять же, «Ядвига» без отчества звучит не очень уважительно… И эти термины: «шиш», «фига»…

— Но я тогда не знаю как… — со слезинкой отозвался Генка.

— Ста-райся… — сказал Пузырь. — Зачем у тебя поэтический конь на штанах!

— А если… если назвать ее тетей или тетушкой… тогда можно без отчества?

Кним пятерней почесал шапочку.

— М-м… попробуйте…

— Я… вот так еще…

И Генка стыдливо пробормотал:

О, ступа тетушки Ядвиги,

Послушна будь пилоту Иге,

И по воздушным по волнам

Неси нас, как аэроплан… 

— Ой! Ай! Мама! — (Не поймешь, что вскрикнул). Все расцепили руки, ухватились за чугунный выступ. Потому что ступа шевельнулась и приподнялась над ромашками. И чуть покачивалась.

— Ура… Ига, командуй, — велел Соломинка.

— Да почему я-то! — взвыл Ига. — Генка, ты спятил?!

— А больше никак рифма не получалась…

— Я не умею!

— Давай, давай, — Соломинка сунул ему под мышку метлу. — Видишь, получается…

— Что получается? Я правда не умею!

— Это совсем не сложно, — подал голос от Жориных ступней кним. — Надо только мысленно скомандовать и представить, куда и как вы летите. Дерзайте, молодой человек. Вы ведь уже бывали в разных переделках!

Кажется, он немало знал про Игу! Откуда?

Но было не до размышлений. Ига понимал: все ждут от него пилотских решений. И действий. Он набрал в грудь воздух.

«Поднимитесь немножко, пожалуйста… — мысленно сказал он ступе. Это было совсем не по-командирски, но… ступа послушалась! Зашевелилась опять, приподнялась на метр. Снова, конечно, «ай, ой». Степка опять позвала маму. Левой рукой она вцепилась в Игину рубашку у плеча (правой держала корзинку с Ёжиком).

— Браво! Смелее! — подбодрил кним.

«Теперь, пожалуйста вперед…»

Ступе, видимо, нравилось вежливое обращение. Она плавно, со скоростью пешехода, двинулась над поляной. Ига перехватил двумя руками черенок метлы. Как рулевое весло. Попробовал управлять. Получилось! Они сделали над поляной круг.

— Молодец, Ига! — выдохнул Соломинка. Остальные шумно дышали со смесью опаски и восторга.

«Теперь еще повыше, если вам не трудно…»

Ступе было не трудно. Она выполняла все, о чем просил Ига (и что он представлял). Они сделали новый круг — теперь на высоте деревьев. Потом — еще шире и выше. Ступа вела себя вполне по-дружески. И — главное! — летела так, что было не страшно. Ну, или почти не страшно…

«Теперь, если можно, давайте вокруг всего острова. И еще повыше… И побыстрее…»

Зашумел встречный воздух.

3

Этот ночной тренировочный полет потом ярко описал в судовом журнале Власик. Но приводить здесь длинную запись не стоит, она слишком затянула бы рассказ. Вот лишь несколько строчек:

«Мы мчались так, что шумело в ушах и волосы отлетали назад. Я крепко держался, и от восторга у меня что-то икало в душе и булькало в животе. И я даже забыл про три наряда, которые мне дал Соломинка. А луна катилась за нами, как желтое колесо…»

А поэт Геннадий Репьёв через несколько дней сочинил про полет балладу. Приводить ее здесь целиком тоже нет смысла, она была опубликована в газете «Утренний свет» на странице «Наши юные таланты». Процитируем восемь строк, сочиненных в романтическом стиле:

Мы мчались в лучах располневшей луны,

В ее фосфорическом свете.

И было не страшно совсем — хоть бы хны!

И уши трепал встречный ветер!

Кричали и пели в полете том мы,

И кто-то от радости ахал,

И с завистью вслед голосила из тьмы

Неспящая птица уаха… 

Критик Марионелла Ромашкина на той же странице отмечала в своих заметках, что баллада свидетельствует о растущем поэтическом мастерстве Геннадия Репьёва и даже «выводит это мастерство на новый уровень». Так оно или нет, критику виднее, но надо сказать, что ощущения и настроения всех, кто летал тогда, Генка выразил точно.

Ига в конце концов так увлекся ролью пилота и ощущал такое бесстрашие, что даже подумал: не выписать ли в небе мертвую петлю? Но хватило ума не рисковать…

Наконец спохватились, что пора возвращаться к скважине. Жора-то и Казимир, наверно, ждут и волнуются. Возможно, что и кним ждет…

Они в самом деле ждали. И обрадовались. Гусь прогоготал, что сперва пробовал угнаться за ступой, но где там!

Кним сказал:

— Я счастлив, что у вас все прекрасно получилось. Только советую выспаться, прежде чем отправитесь в полет к городу. А о лодке не тревожьтесь, доставим…

— Может быть, вас опустить домой на веревке? — любезно предложил Лапоть.

— Нет-нет, не беспокойтесь, там есть ступеньки. Вниз — это не трудно… Если не возражаете, я провожу вас до палатки.

Никто не возражал. К берегу слетели на ступе, а книма Жора посадил на плечо. Кним на невидимом Жоре поплыл над кустами, как по воздуху. Казимир Гансович летел рядом и шумно одобрял все происходящее.

На берегу снова разожгли костер, согрели чай, угостили книма. Поболтали еще. Жора признался, что на острове у него есть приятельница. Или приятельницы — как хотите.

— Потому что их две. Это куриные ноги, большущие. Остались от бабы-яговой избушки, когда она развалилась от старости. Гуляют теперь сами по себе. Я их часто навещаю, у нас в жизни много одинакового. В том смысле, что я ведь тоже, можно сказать, одни ноги… Только сегодня мы не встречались. Наверно, они бродят в Плавнях…

Кним (кстати, его звали Нырялло) стал прощаться.

— Нет, нет не провожайте меня. Я отлично вижу в темноте, не хуже кота…

— Можно, я вас все-таки провожу? — попросил Ига. — Самую капельку…

— Ну, если капельку…

Они прошли до опушки, и тогда Ига заговорил о том, что его почти все время тревожило:

— Скажите, пожалуйста, господин Нырялло… Я однажды был в городе под земляным куполом и там видел очень похожего на вас книма, только не в шапочке, а в шляпе. Он сидел в окне с песочными часами… Это были не вы?

— Нет-нет, что вы! Я там не бывал. Правда слышал, но… А чем вас заинтересовал тот напомнивший мою особу кним?

—.Он сказал тогда… я не совсем понял…

— Что же именно он сказал? Может быть, я смогу помочь вам… в силу своей ограниченной эрудиции?

— Он сказал… что я должен нащупать свою нить. И совместить с каким-то Меридианом…

— О! Я, кажется, улавливаю мысль коллеги… Возможно, он имел ввиду линию вашей жизни. Или какой-то важной в этой жизни задачи. Или что-то еще в этом роде… Да… А меридиан… видите ли, это достаточно размытое понятие. Иногда оно означает что-то одно, потом что-то другое. Но думаю, что в данном случае имелось ввиду направление, которое соответствует установлению во вселенной всеобщей гармонии. Задача, конечно, весьма обширная… Простите, вы меня, наверно, не понимаете…

— Понимаю, — соврал Ига. — А вот еще… Эти места, в которые я в тот раз попал, были какие-то… интересные, даже знакомые иногда, но запутанные. Будто кто-то там все нарочно перемешал… А кним сказал: не надо строить, пока я… ну, это самое, про нить и Меридиан… А я дома делал Конструкцию. Вроде игрушки из трубок, такая фантазия. Интересно было, вот и делал. А потом стало казаться, будто напутал в ней… и там напуталось… Так же не бывает!

— Как знать, как знать! Бывает, что созданная маленькая конструкция что-то меняет в большом мире. Если между ними вдруг возникает резонанс…

— Но я не видел этого… резонанса. И не хотел…

— Есть простой способ. Рядом с такими конструкциями полезно вешать маятник. Если он качается сам собой, значит, все в порядке…

— Я подвешивал! И он качался!.. Правда, не всегда…

— Тот-то и оно, что не всегда… Мальчикам лучше не устраивать такие эксперименты. Но… мальчиков ведь не остановить. По крайней мере, если будете рисковать снова, следите за маятником…

Ига понял, что у книма Ныряллы нет охоты беседовать дальше.

— Спасибо. До свиданья…

— Всего вам самого доброго! — И кним исчез в зарослях.

А Ига побрел обратно, к уютному оранжевому огню. «Что же я сделал не так? — думал он. И понимал, что секрет не в трубках. В поступках. — Может, виноват в том, что строил Конструкцию только для своего удовольствия? Тяп-ляп, как в голову придет… Но в дыру-то я полез не ради себя! Ради Степки!»

«Ну, полез… А дальше что?» — спросил он сам себя.

«Как что? Я же думал о ней , а не о себе! Я ее выручил!»

«Выручил, а дальше что?»

«Как что? Ну, сделал… то есть сделали, чтобы мама ее приехала…»

«Приехала и уехала…»

«Но я же не виноват!»

«При чем тут «виноват», «не виноват». Дело в другом…»

«Тогда я не знаю, — слегка рассердился Ига. Потом сказал себе: — Ладно, не горюй. Многие существуют и вообще не строят никаких конструкций. Никогда. Ни о каких линиях и меридианах не думают. Живут и в ус не дуют!»

«А многие — строят, — словно сказал кто-то Иге со стороны. — Только, наверно, каждый по-своему…»

Но дальше поразмышлять не удалось. Он был уже у костра. Пламя жарко дохнуло ему на ноги. Стреляли угли. Ига присел на корточки и стал смотреть в огонь.

— Где ты гулял? — шепнула оказавшаяся рядом Степка. — Я боялась…

— Вот глупая, отойти нельзя? Я книма провожал, заговорился с ним.

— О чем?

— О жизни, — сказал Ига.

— А! Знаю… Я тоже о ней думала. Сейчас…

Игу кольнуло беспокойство.

— И что надумала?

— Ну… Ига я не хочу домой. Вот так бы путешествовать всю жизнь. С ребятами… и с тобой. Забавно, да?

Он привычным уже движением притянул ее к себе.

— Эх, Степка ты, Степка… Всю жизнь так не получится. Все равно надо возвращаться…

— Я знаю. Только не хочется.

— Зато завтра полетим на ступе! До самого дома! Разве плохо?

Степка только вздохнула, повозилась под боком, притихла.

Соломинка сказал, что пора спать. Надо залить костер, а дежурить никому не надо. Здесь безопасно.

Власик спросил:

— А три наряда на камбуз мне считаются? Это ведь все-таки я нашел скважину…

— Считаются, считаются, — сказал Пузырь. — Они не за скважину, а за то, что поперся в лес без спросу.

— Конечно, считаются, Пузырь правильно говорит, — подтвердил Соломинка. — Только… я их отменяю. Я тогда так, с испугу…

4

Перед сном договорились, что в полет отправятся с первыми лучами. Но какое там! Проспали самым бессовестным образом. Всех разбудила телефонная трель. Маргарита Геннадьевна хотела знать, почему ее племянник — вопреки своим наичестнейшим обещаниям! — не выходит вовремя на связь.

— Я просто в панике! Что с вами случилось?

Власик не стал юлить:

— Тетя Рита, ничего не случилось! Проспали! Сейчас отправимся домой и будем очень скоро! Честное лопухастое!

Степка сонно поморгала и хихикнула:

— Власик, а у тебя уши стали малость оттопыренные!

— Да, я заметил, — с удовольствием сказал Власик. — А у тебя… тоже.

— Ага. Забавно, да?

Забрели по щиколотку в воду, умылись. Наскоро попили чаю со вчерашними бутербродами. Уложили в лодку ненужное теперь имущество, укрыли парусом. Книму можно верить — ничего не пропадет. Ёжика (который так и не нашел здесь соплеменников) опять поселили в корзинке. Казимир Гансович дал понять, что двинется домой своим ходом. Малые Репейники недалеко, не Африка, а он… Птица он все-таки или кто?

— Вы замечательная птица, Казимир Гансович, — сказал Лапоть и поправил на гусиной шее кожаный бантик.

Соломинка скомандовал занять места. Заняли. Ой-ёй, чугун остыл за ночь, сидеть было неуютно.

— Ничего, нагреем, — решил Соломинка. — Ига, стартуй!

«А вдруг не послушается? Остывшая-то…»

Но ступа послушалась сразу.

Сделали над Одиноким Петухом прощальный круг и взяли курс на юго-запад (зюйд-вест!), домой.

Этот полет оказался не похож не похож на прежний, ночной. Не было той таинственности, того замирания. Но все равно было радостно! Будто в открытой кабине самолета! Или, вернее, в гондоле аэростата, который мчится над Плавнями на двадцатиметровой высоте. Подниматься выше Ига не стал — когда летишь невысоко, лучше заметна скорость.

В руках у штурмана Лаптя трепетала и рвалась на встречном ветру карта. Теперь не нужно было следовать изгибам Гусыни и проток, штурман указывал прямой курс. А это — в три раза ближе! Власик непрерывно водил туда-сюда объективом камеры, а потом вздохнул — кончился аккумулятор. Власик взялся было за журнал, но его листы затрепыхались сильнее, чем карта, много не попишешь…

Солнце стояло уже высоко, светило со спины и чуть слева. Его отражение слепящим бликом неслось за ступой по руслу Гусыни, по мелки озеркам и зеркальцам воды в камышах. А тень ступы мчалась справа и впереди. Летящий навстречу воздух трепал волосы и оттопыренные уши. Степка улыбалась, забыла, что ей не хочется домой (надолго ли забыла?).

Иногда можно было различить, как внизу, среди камышей мелькают белые гипсовые ступни. Атлет Жора не отставал от друзей…

Казимир Гансович летел следом и, в отличие от Жоры, порой отставал. Тогда Ига просил ступу: «Пожалуйста, потише…»

Генка и Пузырь сидели так, что лететь им пришлось спиной вперед. Это им надоело, они повозились и сели ногами наружу.

— Вот загремите в болото… — сказал им Соломинка. Но не запретил по-командирски, и они, ответив «не-а», полетели так дальше. У Генки ветром сорвало сандалету.

— Я говорил, — проворчал Соломинка. Пришлось тормозить и снижаться. Внизу на крохотном островке подпрыгивал и махал пойманной сандалетой мохнатый чука. Бросил Генкину обувку в ступу, словно мячик в баскетбольное кольцо. Чуке крикнули «Спасибо!» и полетели дальше.

На одном из островков увидели маленького дракона (возможно, вчерашнего). Он сперва бросился в бега, потом остановился и помахал аэронавтам трехпалой зеленой лапой. Ему тоже помахали…

Примерно через час вдали, на фоне синего озера, показались Малые Репейники — со знакомыми колокольнями и башнями монастыря, с темной гущей садов.

— Где приземляться-то будем? — спросил Ига. — На Соломином дворе?

— Не перед городской же управой, — хмыкнул Пузырь.

Игу осенило:

— А давайте перед музеем! Прямо на той тумбе, в пустом фонтане! Ступе там самое место! Будет как экспонат и как памятник Ядвиге Кшиштовне! Яков Лазаревич знаете как обрадуется!

— Будет скандал, — засомневался Лапоть. — Зачем нам лишние сенсации?

— Подумаешь! — не сдавался Ига. — Не видали в Репейниках сенсаций, что ли?.. А если приземляться у Соломинки, родители могут в обморок похлопаться!

Соломинка сказал, что его родители видали всякое. Но потом согласился, что посадка на постамент внутри фонтана — дело интересное. Эффектное. Вроде как торжественное возвращение победителей.

— А ступу, кроме нас, оттуда все равно никто не сдвинет. Заклиналку-то знаем только мы!

— И когда захотим покататься — сразу сели и поехали! — добавил Генка.

— Ага, дома узнают — покатаешься. Засадят на неделю без выхода на улицу.

— Если засадят, я знаю, как тогда быть!

— Ах, ну конечно, — сказал Пузырь.

— Можно приходить и отправляться в полет в сумерках, — рассудил Лапоть. — Никто не заметит.

Но сейчас-то были не сумерки. И на подлете к окраине, все заспорили: как лететь? Совсем низко, прижимаясь к заборам, или наоборот, повыше? Не следовало обращать на себя внимание.

Пока спорили, Ига принял решение сам. Пилот все-таки.

«Повыше, пожалуйста! Как самолет!»

Если кто-то на земле запрокинет голову и различит в небе летящую ступу с пацанами, то не поверит глазам. Или ничего не поймет. А если и поймет… пусть! Ни поймать, ни запретить все равно не смогут!

Ступа, конечно, послушалась. От нарастающей высоты захватило дух. Пузырь и Генка быстренько сели ногами внутрь.

Малые Репейники были уже прямо внизу. Крыши, церкви, водонапорные башни. Расчерченные, как на карте, кварталы и огороды. Был хорошо различим и двор музея с колечком посредине — круглым сухим бассейном. Ига круто пошел на снижение…

Когда оказались метрах в пятидесяти от земли, видно стало, что у музейного крыльца толпятся люди. Можно было узнать директора Штольца, его помощницу Монику Евдокимовну, владельца «Двух рыцарей» Валентина Валентиныча. А все другие — незнакомые.

Никто на музейном дворе не смотрел вверх, на сказочный летательный аппарат. Что-то говорили, взмахивали руками. Судя по всему, спорили.

«Ладно, обойдемся без торжественной встречи…»

Ига мягко опустил ступу на кирпичный постамент двухметровой высоты (где раньше три гипсовые девчонки держали мяч).

Постамент был широкий. Выбрались на его край. Попрыгали вниз — Ига принял на руки Ёжика в корзинке, потом Степку, Пузырь — юного поэта, который возмущенно дрыгнул перемазанными костровой сажей ногами.

На ребят по-прежнему не смотрели.

Тогда вся компания осторожно пошла к музейному крыльцу. Ига на ходу узнал еще одного из мужчин — депутата губернской думы Стоерасова.

— Э-э… и звольте подписать! — громко говорил Стоерасов. — А-а… вы что в самом деле! Противитесь решению властей? Это… э-э… неслыханно! Вы будете… а-а.. отвечать! — Он размахивал очень белыми листами.

— Это не решение! Это произвол! — вскрикивал Яков Лазаревич. — Да-да, вопиющий произвол чиновников! Я подниму на ноги всю общественность! Я…

Судя по всему, скандал был немалый. И уйти, не узнав, в чем тут дело, было немыслимо. Кажется Якову Лазаревичу грозили крупные неприятности. Лапоть решительно шагнул вперед, подергал за рукав Валентина Валентиныча Клина:

— Простите, пожалуйста. В чем суть даннго конфликта?  

Лорнет Ядвиги Кшиштовны

1

А суть была вот в чем. Когда друзья летели домой над Плавнями, в Городской краеведческий музей явились пятеро. Один был, как уже известно, депутат Стоерасов. Другой — крупный бритоголовый дядя с расправленными плечами. Повадками и внешностью напоминал он одетого в штатский костюм генерала. Еще там был юркий остроносый мужчина в очках и парусиновом кителе, какие носили пенсионеры полвека назад. Позади других мужчин держался человек в тесном клетчатом костюме и модной соломенной шляпе. Лицо его скрывали большущие, как маска темные очки и курчавая бородка. А пятой была полная дама в блестящем, как змеиная кожа, платье и похожей на зеленый кукиш бархатной шляпчонке (кукиш боком сидел на белых крашеных волосах).

Директор музея встретил гостей на крыльце. То есть не гостей! Потому что дама без лишних слов заявила, что все пятеро «полномочная инициативная комиссия».

Яков Лазаревич сразу почуял недоброе (а что хорошего может быть от Стоерасова?), но вежливо поинтересовался, в чем состоит инициатива уважаемой (и полномочной) комиссии.

— Э-э… дело в том, господин… а-а… Штукс…

— Штольц…

— Это не меняет сути вопроса, — сказал юркий мужчина. — Документы готовы…

— Простите, какие документы?

— О вашей передислокации в помещение Губернского музея в городе Ново-Груздеве, — увесисто, как на заседании генштаба, доложил генерал в штатском. — Транспорт будет предоставлен. В губернском музее для ваших экспонатов выделят комнату, а что не поместится, будет отправлено на склады…

— Временно, — вставил слово юркий дядя в парусиновом пиджаке. — Пока для вас не построят здесь новое современное здание…

— Какое новое здание? Зачем? Нас вполне устраивает это!

— Это, — сказала дама, передается в распоряжение комиссии. В нем будет размещена администрация строительства новой выставки и штаб работ по осушению болот! — Она старалась держаться уверенно, однако заметно было, что нервничала.

— Вы рехнулись? — сказал директор Штольц.

— Господин… э-э… Штабс! Выбирайте выражения!

— Это вы выбирайте! Сами вы Штабс! Ступайте отсюда вон с вашим штабом и выставкой!.. Моника Евдокимовна! Валентин Валентиныч!

К счастью, владелец антикварного магазина в то утро зашел в музей, чтобы обсудить вопрос о двух весьма редких самоварах. Вместе с помощницей директора он после тревожного зова тут же оказался на крыльце. Теперь защитников музея было уже трое. Но комиссия-то была впятером. И главное, у нее были какие-то бумаги с какими-то решениями. Бумагами махал Стоерасов. И требовал, чтобы директор Штампс немедленно подписал согласие на переезд. И на передачу музейного здания новым хозяевам. И тут же предоставил список всех экспонатов, за которыми в понедельник утром придут грузовые фургоны.

— Ничего я не предоставлю!

— Ничего мы не предоставим! — поддержала своего директора помощница.

— А я сейчас немедленно позвоню на телестудию и в «Утренний свет!» — пообещал Валентин Валентиныч.

— Сегодня суббота, — не без ехидства напомнил юркий мужчина. — Ни ваша репейная студия, ни газета не работают.

— Потому что… а-а… — провинция, — не удержался от ехидства и Стоерасов.

— И мы не работаем! — уцепился за последний довод Яков Лазаревич. — У нас тоже выходной. Будьте добры, оставьте нас в покое!

— У вас выходной во вторник, — заявил штатский генерал. — На доске у калитки внятно изложено, а вы нам дезинформацию подбрасываете. Несолидно. Вроде бы интеллигентный человек…

— Будьте добры меня не учить! — взвился директор. — Во вторник выходной для посетителей! А суббота для сотрудников!

— Знаем, почему суббота, — сказал штатский генерал. — Только не отвертитесь. Фургоны я подгоню точно в срок…

— Как подгоните, так и покатитесь обратно! — взъерошенно заявил Валентин Валентиныч.

— А вы, господин Клин, не вмешивайтесь! — величественно (хотя со внутренней нервностью) потребовала дама. — Вы здесь вообще частное лицо.

— Я член музейного совета!

— Э-э… не знаем, член какого вы… а-а… совета, — заявил депутат Стоерасов. — А у нас решение инициативных… э-э… комитетов сразу двух советов губернской думы. По культуре и… а-а… по экономике. Извольте подписать, что вы… э-э… согласны!

— Не изволю! Причем тут ваши «э-э комитеты-советы»! Город полон памятников старины, а в окрестностях — уникальная природа. Здесь заповедная зона!

— Никакие документы не подтверждают, что здесь зона, — заявил штатский генерал (бритая голова его сияла под солнцем). — Может, когда-то и была, а потом, к сожалению, ликвидирована. В силу изменения расстановки сил.

— Я не вашу зону имею ввиду! Здесь масса сказочных и аномальных явлений. Или, выражаясь понятным вам языком — чудес!

— Это лишь разговоры и слухи, — отчеканила дама. — Ни одно сказочное чудо в Малых Репейниках не подтверждено документально. И не имеет свидетелей!

Ни комиссия, ни защитники музея не видели, что очередное чудо свершилось только что: на постамент в сухом бассейне приземлилась летающая ступа. Перепалка продолжалась. И прервалась на полминуты, когда Лапоть задал вежливый вопрос.

Все разом повернулись к ребятам.

— Ой, мальчики! — обрадовалась Моника Евдокимовна. — И Степа!.. Дети, скажите хотя бы вы эти людям, что нельзя трогать наш город и Плавни!

— Да-да! — обрел новую надежду Яков Лазаревич! — Пусть дети скажут! А вы, господа, слушайте! Известно, что устами младенцев глаголет истина!

— Истина глаголет устами губернатора! — известила дама и колыхнулась блестящей фигурой. — Губернатора и его заместителей! И с нами как раз помощник одного из таких заместителей! — она сделала жест в сторону штатского генерала. — Значит, никто не вправе мешать нам осуществить свои функции…

Депутат Стоерасов обрел новую порцию уверенности.

— Господин… э-э… Мишечкин! Создайте нам… а-а… условия, чтобы подписание состоялось в соответствуйщей… э-э… обстановке! Тогда у господина… э-э… Штакса…

— Сами вы Штакс, — негромко, но отчетливо сказала Степка. И взяла Игу за рукав. Стоерасов не обратил внимания.

— …Чтобы ни у кого больше не было… а-а… оснований для противодействия…

Молчавший до сих пор клетчатый господин в очках-маске с ловкостью фокусника развернул кожаную папку. И тогда (наконец-то!) по движениям все узнали старого знакомого, Чарли Афанасьевича Домби-Дорритова! Можно отрастить бородку и спрятать под маской глаза, а под шляпой хлестаковский хохолок, но повадки не скроешь!

Папка в руках Чарли превратилась в твердый желтый прямоугольник. Фокусник раскрыл его снова — как увеличенную в два раза папку. Потом еще! И наконец перед Чарли уперся в землю метровый кусок желтого пластика. По углам у пластика выросли тонкие ножки, и получился стол! Домби-Дорритов ловким жестом повернул его, стол встал на четыре ноги.

— Пожалуйста! — было видно что Чарли Афанасьевичу хочется раскланяться.

— Э-э… благодарю вас, — Стоерасов положил на стол бумаги и авторучку. — Господин… э-э… Штольц! Потрудитесь подписать! Иначе я… э-э… мы… а-а… будем вынуждены…

И тут к столу рванулся Власик. Его заметно оттопыренные уши пламенели от гнева. И все увидели, какой Власик синеглазый и красивый! Круглые репьи в его растрепавшихся волосах чернели, как старинные, застрявшие во время битвы пули.

— Вы не имеете права! Не трогайте сказки! Все равно у вас ничего не выйдет!

— Мальчик, иди домой, — сказал юркий мужчина.

— Сами идите!

— Не груби взрослым! — взвизгнула дама.

— К тому же в твоем… э-э… возрасте пора знать, что сказок… а-а… не бывает.

— Не бывает?! — яростно крикнул Ига. — А мы?! Мы только что прилетели сюда в ступе бабы-яги!

— Э-э… бабов-ягов тоже не бывает!

— Вот как? — раздался чей-то новый голос. Со стороны. — Не бывает? Вы уверены?

2

У сухого фонтана стояла дама. Пожилая. В длинном сером платье с высоким воротничком, с пегим от седины узлом волос на затылке.

« Она !» — понял Ига.

Ига не читал романа «Дэвид Копперфилд», но в прошлом году смотрел такой фильм. Старый, черно-белый еще. И он сразу увидел: дама похожа на героиню Диккенса мисс Бетси Тротвуд. Такая же прямая, неприступная на вид и с метлой. В фильме мисс Тротвуд гоняла метлой с лужайки перед домом ослов, которых терпеть не могла. Правда метла у нее была небольшая, вроде той, которую использовал Ига для управления ступой. А у нынешней гостьи метла выглядела — ого-го (как сказал бы Казимир Гансович). Древко — толстое и гладкое, как у старинной алебарды. Метровые коричневые прутья были связаны в густой пук и торчали выше пегой прически.

На кружевной груди дамы висели старомодные очки с рукояткой, Ига вспомнил название: «Лорнет».

Опираясь левой рукой на метлу, как рыцарь на копье, дама в правую взяла лорнет и глянула на депутата Стоерасова через два блестящих стеклышка. Голос у нее был глуховатый, но оч-чень интеллигентный.

— Если не ошибаюсь, сударь, вы ставите под сомнение мое существование?

— Э-э…

— Я так и думала. Вы приносите мне свои извинения…

— Но… а-а… с кем имею честь?

— Я полагала, мне нет необходимости представляться. Ну хорошо. Ядвига Кшиштовна Тышкевич-Загорская. С давних пор числюсь по разряду тех особ, про которых вы сказали, что их нет…

Комиссия смотрела и слушала, одинаково приоткрыв рты. Яков Лазаревич, Моника Евдокимовна и Валентин Валентиныч смотрели на Ядвигу Кшиштовну, как на долгожданную гостью. Экипаж «Репейного беркута» замер в радостной надежде на избавление от опасностей. Ядвига Кшиштовна Тышкевич-Загорская продолжала речь:

— Вы, как я поняла, усомнились также в существовании сказочных явлений. В частности в существовании антигравитационных ступ. Хотя на такой вот ступе сюда только что прилетели эти славные дети! Потрудитесь взглянуть!

Ядвига Кшиштовна склонила метлу и выдернула из нее прямой прут. Метла осталась стоять в наклонном положении (и чуть покачивалась), а ее хозяйка протянула прут к ступе — как указку.

— Ну-с?

— А чего вы нукаете, гражданка? — сказал штатский генерал. — Какая-то железная бочка. Она тут с давних пор стоит, никто на ней не прилетал. Не морочьте официальной комиссии голову.

— Вы уверены? А если… вот так! — Ядвига Кшиштовна кончиком прута выписала в воздухе восьмерку. Ступа с легкостью — как стаканчик от мороженого — поднялась над постаментом и тоже сделала в воздухе восьмерку. Опустилась. Ядвига Кшиштовна прутом нарисовала в пространстве кольцо, и ступа взмыла на десять метров. Пролетела по кругу и легко села на прежнее место.

— Шарлатанство, — уверенно известила всех дама из комиссии. — Дешевый трюк.

— Обыкновенный фокус, — засуетился юркий мужчина. — Наш Чарли Афанасьевич может и не такое, хе-хе…

— О! — Ядвига Кшиштовна устремила на Домби-Дорритова лорнет. — Значит, это и есть Чарли? Если не ошибаюсь, автор нынешнего сомнительного проекта, подкрепленного кое-какими фокусами с гипер-пространством?

Чарли Афанасьевич слегка попятился.

— В чем дело, сударыня? Я не… я вообще… Господа! Эта дама никакая не Ядвига и не Кшиштовна! Самозванка! Ядвига Кшиштовна Тышкевич-Загорская была моей двоюродной прабабушкой. И она давно… так сказать…

— Так сказать, это ложный слух, — величественно сообщила хозяйка метлы. — Кто-то из моих недругов выдал желаемое за действительное. На самом деле я не отправлялась на тот свет и пока не собираюсь… Ты просто не узнал меня, голубчик, поскольку я со времени последней нашей встречи слегка изменилась. Но ведь и ты… — Ядвига Кшиштовна с лорнетом у глаз чуть пригнулась и шагнула к Домби-Доритову. Он снова попятился.

— …Но ведь и ты, дитя мое, уже не тот. Был симпатичный, хотя и несколько капризный мальчик, а нынче… м-да… Ах! — Лорнет выскользнул из ее пальцев. Упал к блестящим туфлям Чарли Афанасьевича.

Ядвига Кшиштовна выпрямилась.

— Сударь! Неужели в вас нет ни капли джентльменства и вы не можете подать пожилой даме ее лорнет! — («Лорнэт», — произнесла она).

— Извольте, — ядовито отозвался Домби-Доритов.

Он наклонился и взял очки за рукоятку… а распрямиться не смог. Крепкими пальцами левой руки Ядвига Кшиштовна ухватила двоюродного правнука за затылок, пригнула пониже. А зажатым в правой руке прутом нанесла громко щелкнувший удар по тугим клетчатым брюкам.

— Уау-хау-аа! — взвыл Чарли Афанасьевич подобно гнездящейся в Плавнях ночной птице.

— Безусловно, — согласилась с ним двоюродная прабабушка, и прут щелкнул снова.

— А-а!! Что вы делаете!

— То, что должна была сделать двадцать пять лет назад. Увы, я оказалась недальновидной. Мне нравились фокусы мальчика Чарли с шариками, которые он перебрасывал из пространства в пространства. Я надеялась, что способности этого мальчика в дальнейшем послужат добрым делам. Ах, эта слепая любовь к правнукам… Но лучше поздно, чем…

…Власик потом очень жалел, что у видеокамеры сел аккумулятор.

— Такие получились бы кадры!

Он так сокрушался, что воспитанный в гуманных традициях Лапоть упрекнул его:

— Неужели ты такой кровожадный?

Власик возразил, что никакой крови не было, и в этом эпизоде гораздо меньше жестокости, чем в ежедневных передачах губернской телестудии «Криминальные вести».

— Зато такой исторический момент! Его можно было бы показывать всем, кто опять захочет лезть сюда со всякими оружейными проектами…

Лапоть подумал и согласился…

Но это было после. А пока…

— Ой-ёй-ёй!! Отпустите меня!

Домби-Дорритов пытался вырваться. Но видимо, пальцы Ядвиги Кшиштовны обладали магической силой. Она отпустила воющего родственника лишь тогда, когда прут хлопнул еще трижды. Домби-Доритов в согнутом виде пробежал головой вперед, упал на колени, вскочил. Шляпа и очки слетели. Бородка теперь казалась приклеенной, хотя была, конечно же, настоящей. Лицо стало почти мальчишечьим.

— Как вы смеете! — приплясывая, вскрикивал Чарли. Я… в милицию! В суд!.. Я…

— Ладно, ладно. Успокойся. И помни на будущее, что не следует баловаться с гипер-пространством и устраивать безответственные эксперименты… А еще лучше, если ты забудешь про все эти дела вовсе… — Ядвига Кшиштовна взяла прут под мышку и пальцами правой руки щелкнула над плечом.

По щекам Чарли текли детские слезы (и терялись в бородке).

— Вы… ненормальная какая-то! Какие шарики? Это у вас, наверно, шарики… не там… Придумали какие-то пространства, о которых я ничего не знаю, да еще деретесь!

— Ну, будет, будет. Не принимай так близко к сердцу… Завтра я похлопочу, чтобы тебя приняли младшим инженером на завод елочных игрушек. Там тоже шарики, только безобидные.

— Идите сами на свой дурацкий завод! — Чарли пнул блестящей туфлей шляпу, наступил на очки и, оглядываясь, пошел с музейного двора — Все равно я буду жаловаться! — При этом он трогал сзади свои клетчатые брюки. — Сумасшедшая старуха…

— К сожалению, великий Диккенс не оказал на мальчика должного влияния, — сказала ему вслед Ядвига Кшиштовна. — Ну, как принято сейчас выражаться, еще не вечер… Не правда ли, господа?

Господа из комиссии наконец пришли в себя.

— Вы… вы что себе позволяете! — багровея бритой головой, выдохнул штатский генерал.

— Вас надо посадить на пятнадцать суток! За хулиганство! — запританцовывал юркий мужчина.

— Как вы смели… э-э… поднять руку на официального… а-а… представителя инициативной комиссии!

— Это было семейное дело. А с вами я готова беседовать вполне официально.

— Да кто вы такая?! — побагровел пуще прежнего штатский генерал и помощник заместителя губернатора.

— По-моему, я уже представилась.

— Женщина! Нас интересует не ваше подозрительное имя и даже не то, что вы, очевидно, ведьма, а из какого вы учреждения! Какая ваша должность?! Кто дал вам право врываться, размахивать, командовать?! —Это забурлила дама в блестящем платье.

— Выбирайте выражения, мадам! Я не ведьма, а полноправная баба-яга! И, кроме того, генеральный инспектор всех аномальных и сказочных зон данного региона. Моя задача не допускать в эти зоны тех, кто намерен им повредить.

— Мы не вредить будем, а пользу делать!, — заявил штатский генерал. — И не вам тут распоряжаться, нас поддерживает губернатор!

— Разберемся и с губернатором, — пообещала Ядвига Кшиштовна. — Прутьев у меня в метле еще достаточно…

Все посмотрели на метлу. Она по-прежнему покачивалась в наклонном положении (нормальная метла сразу бы упала).

— Это переходит всякие границы! — картинно возмутилась дама. — Дайте нам адрес вашего управления! Мы напишем жалобу и проверим ваши полномочия!

— Охотно. Адрес и все телефоны на моей визитной карточке… — Ядвига Кшиштовна сделала плавный жест. Из ее пальцев скользнули и упали на желтый стол белые прямоугольники. Члены комиссии стремительно нагнулись над столом, юркий мужчина и штатский генерал при этом стукнулись головами.

— Издеваетесь, да! — взревел штатский генерал! — На этих бумажках ничего нет! Пустое место!

— Что-о!! — Ядвига Кшиштовна вскинула голову, как негодующая королева. — Что такое! Вы хотите сказать, что мое имя и моя должность — пустое место?! Да я вас… — Она выхватила из-под мышки прут, как шпагу, и мушкетерским шагом двинулась к столу. Комиссия попятилась. Ядвига Кшиштовна огрела стол хворостиной (он подскочил, как живой).

Члены комиссии попятились быстрее. Потом повернулись и пошли со двора к блестящей иномарке морковного цвета, которая стояла за воротами. Оглядывались и наперебой говорили о вмешательстве губернатора (как только он вернется с Багамских островов), о жалобе в соответствующие органы и о милиции, которая приедет сюда немедленно (и которая, конечно, не приехала).

Морковная иномарка жалобно вскрикнула сигналом и укатила. На столе остались документы, карточки Ядвиги Кшиштовны и забытый юрким мужчиной пухлый портфель.

3

Надо ли говорить, что за этими событиями мальчишки и Степка наблюдали, восторженно открыв рты! Да и защитники музея смотрели с крыльца с радостью.

— Голубчики, — обратилась к ним Ядвига Кшиштовна. — Извините меня. Кажется, я вела себя излишне эмоционально…

Яков Лазаревич прижал руки к груди.

— Что вы, что вы, сударыня! Вы вели себя… изумительно! Вполне корректно и адекватно обстоятельствам! И так прятно вас видеть! О вас не было слышно так долго!.. Не угодно ли чайку? Вы очевидно, с дороги? Моника Евдокимовна поставит самовар!

— М-м… не откажусь. Но сначала я хочу побеседовать с доблестной стражей Лопухастых островов. Подойдите-ка, путешественники…

«Стража», понурив головы, подошла. Никто не сомневался, что сейчас всем влетит за самовольное пользование ступой. Но Ядвига Кшиштовна открыла в улыбке очень белые зубы.

— Кажется, мы можем поздравить себя. Все кончилось благополучно.

— А они больше не вернутся? — робко спросила Степка.

— М-м… нет. По крайней мере, в обозримом будущем… Ну а в крайнем случае вы ведь начеку, не так ли? И весь лопухастый народ…

— Стараемся… — неловко сказал Пузырь.

— Вот и старайтесь дальше… Ига Егоров!

— Чего? — вздрогнул Ига.

— Вот чего , мой мальчик. Мне известны твои сомнения и размышления. Но подсказывать я тебе не стану, каждый ищет сам. Только один совет: когда опять начнешь строить что-нибудь такое , будь внимателен.

— Да уж буду… — Ига опасливо посмотрел на прут. Ядвига Кшиштовна засмеялась.

— Вот и прекрасно… Если я вам понадоблюсь, телефоны на визитной карточке.

Лапоть подбежал к столу, взял карточку. Виновато глянул через плечо.

— Ядвига Кшиштовна… извините, но… здесь и правда ничего нет…

— Что-то? Дай-ка… О! С возрастом я стала такой рассеянной. Забыла, что для этих карточек нужны особые очки. Вроде моих… Вот смотрите, — она протянула лорнет Лаптю

— Да! — обрадовался он. Глянули в стекла и все остальные. На блестящей белой картонке чернели буквы с завитушками. Все, что положено: имя, адрес, телефоны…

— Надо переписать, — деловито сказал Власик. — А то забудем, и как тогда без очков-то…

— Власик, — очень серьезно сказала Ядвига Кшиштовна.

Он слегка струхнул:

— Что? — (В смысле «что я сделал?»)

— Все хорошо, мальчик. Я хочу подарить свой лорнет тебе. Не только для карточек. Можешь вынуть из него стекла. Одно приспособишь на объектив, и тогда на видеопленку будет сниматься всё-всё. Самые сказочные персонажи… А через другое стекло вы сможете увидеть на экране то, что было снято раньше, но до сих пор оставалось неразличимым…

— Ой… спасибо… — Власик просто засветился. И все опять увидели, какой он синеглазый и красивый. И уши совсем уже лопухастые.

— Ну, дорогие мои, вам пора по домам, родители тревожатся о судьбе своих магелланов…

Все наперебой стали говорить «до свиданья» и «спасибо». Метла продолжала наклонно качаться и, глядя на нее, Ига вспомнил свой маятник. Хотя это было странное сравнение…

— Ох, — спохватился Соломинка. — Эти… комиссия… они забыли бумаги и портфель. Надо отдать Якову Лазаревичу. Вернутся — заберут…

— Не думаю, что они вернутся, — сказала Ядвига Кшиштовна.

— Как же тогда быть? — забеспокоился подошедший Яков Лазаревич. — Все-таки деловые бумаги… Но ехать в Ново-Груздев, чтобы возвращать их, у меня нет никакого желания…

Вопрос решился неожиданно и стремительно. По двору легко понеслись большие гипсовые ступни и с ходу отвесили столу пинок. Бумаги взмыли. Взмыл и портфель. В воздухе он открылся, из него тоже полетели всякие листы. Они не падали на траву, а кругами поднимались все выше и там… там они превращались в белых голубей. Сначала в бумажных, потом в настоящих. Голуби улетали за деревья.

— Еще один фокус, — шепотом сказала Степка. — Забавно, да?

Раздался шум размашистых крыльев и на опрокинутый стол спланировал Казимир Казимирович. Он отстал от ребят над окраиной Малых Репейников, сел где-то в огородах и о нем не тревожились, а потом, среди бурных событий, и вовсе забыли.

— Га-га, — сказал Казимир. — Ого-го? Га-гугу-га?

И Ёжик быстро перевел (хотя было понятно и так):

— Я слегка задержался. Здесь было что-то интересное?

Маятник

1

В средине лета на музейном дворе заработал фонтан. Однажды утром из боковых отверстий ударили струи, забрызгали каменный постамент и нижнюю часть ступы, наполнили бассейн. И с той поры каждый день фонтан включался в восемь утра и работал до восьми вечера.

Якова Лазаревича спрашивали:

— Как это вы ухитрились отремонтировать такую сложную систему?

Он делал недоуменное лицо: ничего, мол, я не ремонтировал, сам не понимаю, с чего это он включился. Но ребятам директор признался: постаралась Ядвига Кшиштовна. Однажды утром приземлилась на метле у бассейна, покачала головой, постукала черенком метлы по круглому ограждению и крепко ударила о бетонное дно. Фонтан и заработал!

После восьми, когда струи угасали, вода становилась гладкой и в ней отражались окрашенные вечерними лучами облака. Потом заползали на двор синие сумерки. В бассейн золотою рыбой погружалось отражение луны, которая опять стала круглой. Лови и колдуй… Иге иногда казалось, что в небе есть и еще одна луна — разделенная на две неравные половинки (а в фонтане — ее отражение). Но это, если не присматриваться. А глянешь прямо — и той луны нет…

В такую пору у фонтана часто собирались ребята. Иногда это был не только экипаж «Репейного беркута», приходили и другие мальчишки и девчонки. На круглом бетонном барьере всем хватало места. Сидели, болтали о том, о сем (а в теплой воде бултыхали ногами), делились новостями — обычными и сказочными…

Новости были хорошие и не очень. Например, кто-то рассказал, что в городском парке видели Анну Львовну, гуляющую… с Домби-Дорритовым! Конечно, Чарли Афанасьевич был уже не прежний, но все равно досадно. Обидно за Андрея Андреича… Да, женское сердце — загадка…

И еще неприятное известие. Какая-то американская обсерватория сообщила, что к Земле спешит астероид поперечником в три километра. Сами понимаете, что будет, если он грохнется…

— Да скорее всего промажет, — успокоил друзей Соломинка. — Сколько уже было таких астероидов, а все пролетали мимо.

И никто не стал сильно тревожиться. Кроме Степки. Она перепугалась по-настоящему. Несколько раз шепотом спрашивала Игу: правда ли, что «эта штука» пролетит мимо? Ига успокаивал, как мог. И наконец сказал:

— А если окажется совсем близко, раздолбают ракетами. Или… я знаю еще один способ… — И неуверенно хихикнул.

Все захотели узнать, что за способ. Но Ига уже прикусил язык. Друзья настаивали. Ига сказал:

— Тогда… ты, Власик, не обижайся, ладно?

— Не буду, честное лопухастое…

— Надо собрать побольше женщин. Таких, как… Маргарита Геннадьевна. Ну, со способностью к сверхгромкому визгу. Пусть они встанут на высокой горе. Когда астероид будет подлетать, они ка-ак заверещат… Он обязательно сменит курс, как та шина…

Власик смеялся громче всех. И обещал, что непременно расскажет про этот способ тетушке.

— Она меня убьет при первой встрече, — сказал Ига.

— Не-е! У нее чувство юмора на высоте!..

Многолюдными собрания у фонтана бывали не часто. Обычно сюда приходили друзья директора Штольца — Пузырь, Лапоть, Соломинка, Власик, Ига, Степка и Генка (с Ёжиком, конечно). От дома до музея не близко, но что за беда! Натертые волшебной ржавчиной подошвы делали своих хозяев почти невесомыми, избавляли от всякой усталости. А может быть, дело не в ржавчине, а в том, что лето и каникулы. В такую пору весь лопухастый народ чувствует себя легким и неутомимым…

Шумно прилетал Казимир Гансович. Он сейчас жил в пустой собачьей конуре на каком-то «ого-го-роде», а кормился то на болотах, то на разных птичьих дворах: лето — благодатная пора и для беспризорных гусей.

Иногда на барьер бассейна бесшумно прыгали белые гипсовые ноги. Над ними ощущалось невидимое мускулистое тело штангиста Жоры.

— Репивет, лопухастые, — говорил атлет и ему отвечали:

— Репивет, Жора! Как дела?

Жорины дела были неплохи.

Ребятам стала известна его сердечная тайна. Оказывается, куриные ноги от старой избушки были не куриные, а как у водоплавающей птицы (наверно из-за близости воды). С перепонкам, будто у Казимира Гансовича. Но и не гусиные они были, а, скорее, лебединые. Потому что иногда над ними возникала полупрозрачная… нет, не дряхлая избушка, а прекрасная девица. Судя по всему, царевна-лебедь. Понятно стало, почему Жора так часто навещает остров Одинокий Петух!

Бывало, что Жора делился своими планами. Хотел Жора устроить на Одиноком Петухе поселок для… кого бы вы думали? Для бывших гипсовых скульптур!

— Ведь многие из них сейчас такие, как я, — охотно объяснял Жора друзьям. — Не все, конечно. Те, что были просто гипсовыми болванами, они и не почуяли ничего, когда их расколотили. Но ведь были и такие, которых люди любили. Глядели на них по-приятельски, разговаривали даже с ними. Вот, как со мной, например… Или как со здешними пацанятами, которые плясали вокруг фонтана… У таких скульптур, братцы, появляется в конце концов этакая живая душа. Или, по-научному выражаясь, энергетическое тело. Ну, опять же, вроде как у меня. Гипс можно расколотить, а такое вот невидимое тело, оно все равно остается… — И Жора с удовольствием поводил энергетическими плечами.

Степка однажды спросила:

— Дядя Жора, эти ребята с фонтана, они теперь где?

— Какой я тебе «дядя»… А ребятишки эти, когда их тут порушили, разбежались кто куда, по двое, по трое… Живут в лопухах на окраинах. Четверых мы с Лебёдушкой уже нашли. Это Ванюшка, Настя, Катя и Бориска. Ну и других скоро сыщем. Услышат про нашу затею — сами прибегут. Ядвига Кшиштовна поможет на острове жилье соорудить…

— А может быть, Ядвига Кшиштовна разработает технологию, чтобы вы стали видимыми? — спросил Лапоть.

— А зачем? — удивился Жора. — Так нам гораздо удобнее. Можем путешествовать где хотим, никто не обращает внимания. Никому не мешаем и нам никто не мешает…

Услышав о путешествиях, Казимир Гансович вздохнул (по-гусиному, разумеется). Потому что с дальними перелетами у него дело не клеилось. Понимал, что до Африки не дотянуть.

— Ты, Казя, потерпи еще малость, одну зиму, — сказал гусю Жора. — Вот наладит наш невидимый народ жизнь на острове, а потом начнем путешествовать по белу свету. С будущей весны. Нам ведь в пути много не надо, была бы компания хорошая. И ты с нами. Мы по травке, ты по воздуху. Устанешь — присядешь мне на плечо… Чего тебе какие-то незнакомые гуси? А с нами ты подружишься обязательно…

Лапоть подтвердил Жорины слова:

— В самом деле, Казимир Гансович. С дикими гусями у вас может возникнуть психологическая несовместимость, а с ребятами вы всегда находите общий язык. Неважно, что они будут невидимые. Все равно лопухастые…

— Га?.. Ого-го… — отозвался Казимир.

— А мы — на ступе! — сказал Генка и бултыхнул ногами.

— Если разрешит Ядвига Кшиштовна, — охладил его энтузиазм разумный Соломинка.

В самом деле, Ядвига Кшиштовна разрешала ребятам летать на ступе не очень-то охотно.

— Пока раз в две недели, не чаще, — ответила она на их просьбы. — А дальше будет видно… — Судя по всему, она опасалась, что лопухастый экипаж посворачивает себе шеи. Спорить и упрашивать ребята не решались…

Но можно путешествовать и на «Репейном беркуте»! Пусть не так далеко, как Жора со своим невидимым народом, но все равно интересно! Власик, например, предлагал отправиться на поиски живущего в Плавнях дракона. Чтобы подружиться с ним и снять про него фильм. Теперь-то, с помощью стекол Ядвиги Кшиштовны, на видеопленке записывались все здешние чудеса. Власик наснимал уже множество всяких эпизодов с кнамами, квамами, книмами, чуками и прочими удивительными жителями здешних мест. И некоторые из них стали его приятелями. Это Власика (и его друзей тоже) радовало…

2

Но случалось, что Власик грустил. Не участвовал в обсуждении будущих плаваний и в разговорах, когда вспоминали приключения на Одиноком Петухе. Что поделаешь, письма от отца приходили редко. В грустные минуты Власик сидел молча, только болтал в воде ногами и тихонько насвистывал. Все смотрели на него с пониманием. Особенно Степка.

Степка порой тоже грустила.

А однажды она сказала такое… у Иги даже холодок по спине.

— Жора, — сказала Степка, — а как ты думаешь, нельзя ли превратиться в гипсовую девочку? Может быть, есть такое колдовство?

— Зачем тебе? — изумился Жора.

— Ну… потом кто-нибудь меня разбил бы… И я стала бы такой, как ребята с этого фонтана. И жила бы с вами… Забавно, да?

Невидимый Жора крякнул и ничего не сказал. И остальные молчали. Только Пузырь, кажется, что-то бормотнул под нос. Вроде как «ну, ты даешь…» Ига быстро глянул на Степку, опустил глаза и сильно заболтал в бассейновой воде ногой. В тишине вода громко бурлила. «А как же я?.. Эх ты, Степка…»

Потом они вместе шли домой, и Степка дергала подол уже изрядно потрепанного зеленого платьица с белыми загогулинами. И смотрела на свои пыльные, надетые на босу ногу сандалии. А Ига — на свои растоптанные кеды.

Наконец Степка подышала сквозь дырку от вырванного зуба и сказала.

— Ты обиделся…

— На что? Не выдумывай…

— Не притворяйся, ты обиделся. Когда я сказала, что хочу сделаться гипсовой.

«Больно надо мне обижаться на девчоночьи глупости», — хотел сказать Ига. И вдруг понял, что врать ни к чему.

— Да! Потому что… значит, тебе плохо с нами, со всеми? И… со мной…

Степка опять втянула воздух сквозь дырку от зуба.

— Ига, мне хорошо… пока день. А вот приду сейчас в тот дом. И будто в холод…

Ига поежился. Понял. И не знал, что сказать. Пнул попавшуюся на асфальте пивную пробку. Она взлетела и радостно сверкнула под фонарем, хотя радоваться было нечему.

— Что ли… так уж совсем худо?

— Дед молчит, бабка молчит. Скажет только: «Иди ешь, там на кухне картошка и молоко»… А потом лежишь под одеялом, а кругом совсем пусто. Даже кошки в доме нет, чтобы подошла и чтобы погладить…

«Сейчас заплачет», — испугался Ига. Степка не заплакала, выговорила шепотом:

— Забавно, да?

И это было еще хуже.

— Степка, а дед и бабка… неужели совсем тебя не любят?

— Не знаю. Наверно, им все равно…

— А они… чьи родители? Мамы или отца?

— Папины. Только они не хотели, чтобы он на маме женился. А когда он все-таки женился, дед сказал: «Ну, тогда пускай сын у вас будет, мой внук». А появилась я… Забавно, да?

— Ничего не забавно! Какая разница!

— Для деда есть разница… Ига, да ты не думай, что они обижают! Заботятся даже…

— Ага, вижу я, как заботятся. Готова даже, чтобы на куски расколотили, только бы в тот дом не возвращаться…

— Я же пошутила.

— Оно и видно…

— Ига, а дом… он тоже стал чужой. Будто сердится на меня. Наверно, обиделся, что я ключ от кладовки потеряла. Поднимаюсь по ступенькам, а они скрипят так недовольно…

— Ключ-то мы найдем, — пообещал Ига, хотя понятия не имел, где его можно отыскать.

— С кладовкой было лучше. Спрячешься там и почему-то веселее делается…

«Ночью-то сидеть в кладовке не будешь, — подумал Ига. — Да и вообще… где спрячешься от одиночества…»

И, наверно, не надо было про это, но Ига не удержался:

— Степка, а она … не пишет?

— Одно письмо было, коротенькое. Про то, что должна задержаться в Улан-Удэ на долгое время. Это называется «независящие обстоятельства». Да знаю я эти обстоятельства. Им я тоже не нужна.

— Тебе и нельзя уезжать из нашего климата!

— Ну да. Никуда нельзя, нигде нельзя…

— Степка, ну чего ты! Скоро опять поплывем в экспедицию, дракона искать!.. А хочешь, я тебе котенка дам? Мне вчера его Генчик подарил. Рыжий такой. Шерсть торчит, будто иголки у ежа. Я его так и назвал — «Ёжик»… Хочешь? Будет ночью урчать-мурчать рядышком.

— Ага, я хочу… только бабка не разрешит. Она кошек терпеть не может, говорит, что пачкают в доме. Забавно, да?

— Очень! — в сердцах сказал Ига. — Забавнее некуда.

— Да ты не расстраивайся, — по взрослому утешила Степка. — Как-нибудь переживем…

Потом она помахала ему от калитки и ушла в сердитый на нее старый дом. А Ига пошел домой. Шел и думал, какой он бессовестно счастливый. Придет домой, и там его ждут. И сперва слегка влетит от мамы за то, что опять «искал где-то ночных приключений», а папа расскажет, как он в свои лопухастые годы тоже возвращался домой в темноте, потому что любил сидеть с приятелями у разведенного в овраге костра или носиться в заросших переулках.

— Мы играли тогда в «чурки-искалки». Это не то что нынешняя ваша «скройся-умойся».

— Ой, да они похожи! И мы в них теперь почти не играем, это для первоклассников.

— Да, а наше ненаглядное чадо ужасно взрослое, — скажет мама папе. — Ты знаешь, что они затевают новую экспедицию? На поиски дракона!

— Ну так что, — скажет папа. — Дракон этот, говорят, вполне интеллигентный, травоядный…

— Говорят! А знает ли это сам дракон?.. Я опять несколько дней буду как на иголках.

— Мама! У нас же мобильный телефон. Если дракон нас сожрет, мы сразу сообщим!

— Сейчас получишь по загривку!

Потом Ига уляжется в постель, сладко вытянув ноги (они, хотя и натертые волшебной ржавчиной, к ночи все-таки малость гудят), прихватит книжку про рыцарей Круглого стола, включит на краю стола желтую лампу. Растрепанный котенок Ёжик прыгнет ему на грудь и заурчит, царапая коготками одеяло… А Степка? Она-то что делает в эти минуты? Про что вспоминает? О чем молчит?

3

Утром Ига побежал к Степке. И увидел на дворе деда. Обычно там хозяйничала бабка — то белье развешивала, то половики хлопала, а сейчас — дед. Зачем-то перекладывал с места на место березовые кругляки у забора. Оглянулся через плечо.

— Здрасте… — выговорил Ига. С дедом он встречался редко и никогда не разговаривал. Тот выпрямился, держась за поясницу. Качнул гладко причесанной седой головой, сказал не сердито, но и не улыбчиво:

— Спит еще Степанида. Легли только под утро, намаялись ночью.

— А что случилось? — очень испугался Ига.

— Да с Катериной Борисовной, с бабушкой ее нелады, приступ случился. Увезли в больницу. Степаниде пришлось соседей будить, звонить в скорую…

— А… какой приступ? Может, какое-то сильное лекарство надо? — Ига вспомнил, что у Генки остался еще запас удивительного антибредина.

Старик смотрел в лицо Иге бледными глазами.

— Да какое там лекарство от старости? Я и сам вот… Знаешь, Игорёк, в наши годы по жизни идешь, как по минному полю. Не ведаешь, какой будет следующий шаг…

«Надо же, он помнит, как меня зовут!»

— Я вот что хочу попросить… — опять заговорил старик. — Не откажи, ладно?

— Что? — шепотом сказал Ига. И отвел глаза.

— Боюсь, что с Катериной моей может кончиться… по-всякому в общем. А сам я тоже… Если вдруг что-то такое, ты не бросай Степку, пригляди за ней. Неизвестно, когда мать раскачается, чтобы забрать ее, да и раскачается ли. Про интернат что-то говорила, про обстоятельства…

— Я… ладно… — сипло сказал Ига. И заморгал.

— Вот и добро… А сейчас пока не буди ее, приходи попозже.

Ига кивнул. Спиной вперед шагнул к воротам, постоял, повернулся и тихо пошел домой.

Шел, и в голову лезло разное. В том числе разобранная Конструкция, кним с песочными часами и его рассуждения о нити и Меридиане… Повстречался Казимир Гансович, приветливо гоготнул, но увидел Игину задумчивость и не стал приставать с разговором.

Родители оказались дома. Отец был в отпуске и перебирал блёсны и катушки для спининга, готовился к рыбалке (занятие, радость которого Ига никогда не мог понять).

— Пойдешь со мной на озеро?

— Не-а… Мне жалко рыбу, которую ловят.

— Уху однако любишь…

— Ага, — признался Ига. — А ловить не люблю. Что поделаешь… Мама…

Мама на широкой доске разминала глину для лепки. Она сразу подняла голову.

— Ты что-то натворил?

— Господи! Да с чего ты взяла?

— Потому что знаю я это «мама».

— Ничего я не натворил… — Но смотрел Ига не на маму, а в открытую дверь своей комнаты. И видел стол и маятник на подставке. Маятник вдруг качнулся. Раз, два, три… «Такки-так»… И все же Ига сначала сказал не то, что хотел. Он сказал: — Гуся встретил сейчас. Казимира Гансовича…

— Приятная, конечно, встреча. Ну и что же?

— Понимаешь, мама… он говорил недавно, что нынче не будет пытаться улететь на юг. Значит, надо снова думать о зимовке. У него с этим делом всегда проблемы. В прошлом году чуть не съели…

— Кто же эти злодеи? — спросил папа, уронив от возмущения катушку (за ней помчался рыжий Ёжик).

— Не знаю… Да не в том вопрос. У нас на дворе есть сарайчик, он теплый и почти пустой. Может пустим Казимира на зиму?

Мама и папа переглянулись.

— Ну… если только ты сам будешь заботиться о его кормлении, — сказала мама.

— Буду… А еще…

— Что? — Мама оставила глину и выпрямилась.

— Степкину бабушку увезли в больницу, — совсем тихо проговорил Ига. С дурацким каким-то покашливанием. — Дед говорит, что она совсем плоха. И сам он… тоже… А Степкина мать укатила в дальние дали. Замуж собралась, наверно. Я думал… вот что…

Мама и папа смотрели на Игу. Ну, прямо… ну чего они так смотрят! И он дернул плечами и будто прыгнул с берега в холодную воду:

— Давайте возьмем Степку к нам, а?

И отчаянно застеснялся. Не посмел сказать до конца, что хотел: «Пусть будет… как сестренка…» Не получилось. Но маятник в его комнате все равно говорил свое «такки-так».

Ига, хотя и глядел вбок, чувствовал мамин взгляд. И вдруг отчетливо понял, какие мама готовит слова. О несуразности этого плана, о всех трудностях, сложностях и проблемах, в которых Ига не отдает себе отчета. Слова, которые будут абсолютно, совершенно и стопроцентно справедливы и разумны. Разве не так?

«Такки-так?» — спросил маятник.

Мама взглянула на папу. Он взял катушку за ось, зачем-то дунул на нее. Она — легонькая, алюминиевая — завертелась. Папа смотрел как она вертится и в то же время шевелил носком домашней туфли — играл с котенком Ёжиком. Потом он взглянул на маму.

Мама опять посмотрела на Игу.

«Только бы не зареветь…»

Мама поскребла подбородок испачканным в глине пальцем. И сказала:

— Ну… давай.

2002 г.