Стражу пришло смс — сообщение. Он извлек телефон из кармана на поясе и прочитал текст:
"Сотруднику Ботанического отдела Института Специальных Исследований Д. Р. Махмудову от секретаря Бюро по ЧС А. М. Планкина. Внимание! Высокая пожароопасность! Хвойные леса Дальнего Востока под угрозой. Срочный вылет ближайшим рейсом в Новосибирск. Подробности при встрече".
— Извини, Серега, — сказал Джохар, — но мне придется экстренно, прямо сейчас покинуть тебя.
Махмудова глодали противоречивые чувства. С одной стороны он ощутил облегчение, ибо ушел от неприятного спора. Но в то же время полемика, причиняющая душевные страдания, в конце концов, приносила обновление, катарсис и освобождение от непереносимо тяжелых оков сомнений. С большой натяжкой это можно было уподобить модифицированным психотехникам на основе методологии Станислава Грофа, которые в свое время Джохар проходил в спецшколе. Махмудов не сомневался, что каждый из стражей Шестого отдела имел свой способ противоборства наползающей Тьме.
— Жаль, конечно, — полковник понимающе улыбнулся, — но работа прежде всего.
— Да, — согласился Махмудов, — много ее в диоклетиановской Руси.
Соколов громко засмеялся, похлопал товарища по плечу и спросил:
— Тебе куда надо?
— В Новосибирск.
— Ага, — на лбу полковника появились морщины. — У нас до столицы прямых рейсов не имеется. Но можно полететь через Сталинград. Из Ермолино ближайший рейс только завтра вечером. Есть еще Улус — Будан, вылет утром. А вот через несколько часов из Новочечевицинска отправляется грузовой. Если мы прямо сейчас начнем собираться, то успеем. Я тебя отвезу, посажу, все как полагается. И еще коньячку бахнем напоследок.
Джохар невольно улыбнулся:
— Ты без этого не можешь.
Махмудов всегда хотел пожить с недельку в Сталинграде и обязательно посетить Мамаев Курган. Казалось бы, что может быть проще? Возьми билет в свободное от заданий и тренировок время и приезжай — наслаждайся. Однако этим планам вечно что‑то мешало.
Город — герой, город Вечной славы, город Бессмертных так и оставался несбыточной мечтой. Иногда Джохару казалось, что он специально бессознательно избегает встречи со Сталинградом. Может быть, город являлся для него чем‑то вроде священных рощ каких‑нибудь доисторических народов, куда можно было прийти лишь с одной целью — умереть. А может сегодня — именно такой день. Страж не спеша преодолевал ступеньку за ступенькой. День выдался ясным. Легкий ветерок нес музыку Шумана, и тополиные листья шелестели в такт мелодии. Джохар медленно поднимался к заветной цели. Скоро он окажется на Площади Стоящих насмерть. Страж видит каменное изваяние. А над ним на фоне нереально чистого, голубого неба возвышается грандиозная, приводящая в неистовый трепет фигура женщины с обнаженным мечом. Кажется, одежды ее трепещут на ветру, а сама Она застыла в немом крике, призывающем к решающей битве со Злом.
"Богиня, — мелькает шальная мысль, — Богиня, ведущая к Победе и Вечной славе".
Музыка усиливается, разрастается, заполняет Джохара вместе со звенящим свежестью воздухом. Стража охватывает эйфория, безмерное ликование. Ради этого стоит жить и ради этого можно умереть! Вот он Советский Асгард, элизиум для бесстрашных…
Махмудов смотрит на Богиню и видит, как голова ее поворачивается. И она произносит:
"Гражданин!"
— Гражданин… гражданин! — донеслось до Джохара.
Страж открыл глаза. Перед ним стояла вежливо улыбающаяся стюардесса.
— Толмачево, гражданин. Пассажиры уже покинули салон. Все кроме вас.
— Какое Толмачево? — не сразу сообразил Джохар.
— Толмачево, Новосибирск, — не меняясь в лице, произнесла улыбчивая стюардесса.
В ушах затухающим эхом все еще слышались "Грезы" Шумана, щеки все еще помнили ветерок, играющий с тополиными листьями, сердце все еще переполнялось безмерной радостью, но разум уже находился в ином месте. Разумеется, никакого Мамаева Кургана Махмудов не посещал. В Сталинграде у него было только два часа до рейса.
— Спасибо, — сказал он, отстегивая ремень безопасности.
Махмудов не имел привычки рефлексировать и разбираться в своих переживаниях и эмоциях. Стражей учили быстро ставить диагноз собственным психическим состояниям подобно опытному врачу, знающему все секреты человеческого тела. Учитель литературы из спецшколы любил говорить, что рефлексия — это удел недоношенного русского интеллигента, который похож на публичную женщину, изображающую из себя девственницу и напряженно раздумывающую под кого лечь: местного барина или заезжего лондонского франта. В конце концов, с угрызениями совести и непередаваемыми муками на лице она дает обоим, ибо такова природа шлюхи, ибо никаких других перспектив, кроме как исполнение чужих извращенных желаний русский интеллигент не знает и не хочет знать.
А еще Джохар запомнил педагогическую формулу, которую также часто любил повторять учитель литературы: "Больше Чехова, меньше Достоевского и никакого Солженицына". Оно и не удивительно: ведь Чехов был врачом, Чехов умел ставить диагнозы, Достоевский являлся раскаявшимся вольнодумцем, из‑за этого Достоевский любил рефлексировать, и, значит, толку от него на порядок меньше, а Солженицын…
Кем был Солженицын, Махмудов не знал и, если честно, не хотел знать. Какой‑то писатель столетней давности. Сильно раздутый в прошлом, малозначимый в настоящем и бесполезный в будущем. Можно, конечно, хоть прямо сейчас через телефон посмотреть в ультранете, кто это такой. Можно даже найти его какую‑нибудь книжку и почитать в электронном или заказать в бумажном виде. Но зачем? История явственно показала, что рефлексия и способность к действию — две вещи несовместные. Гамлетовские дилеммы в стиле "быть или не быть" ведут к неизбежному поражению. Тут только два выхода: либо ты живешь и действуешь, либо читаешь всякую ересь и размышляешь о судьбах родины без способности что‑либо предпринять, без всякого мужества хоть что‑нибудь сделать во имя собственных убеждений. А стражи должны уметь ставить диагнозы, а не размазывать сопли по операционному столу.
Вот и сейчас Джохар решил, что сон его связан с бессознательным страхом. Его вызвали на задание, о котором он ничего не знает. Возможно, он двигается навстречу смерти. Возможно, дни его сочтены. И нет ничего хуже, как недостойно принять свою судьбу, струсить, отступить, предать. Таким не место в залах Славы. Именно поэтому он всегда подспудно находил тысячи причин, чтобы отказаться от посещения Мамаева Кургана. Он боялся сглазить, боялся оказаться недостойным.
В зале ожидания, неожиданно вынырнув из‑за пальмы, к Джохару подошел высокий широкоплечий мужчина, одетый в классический костюм черного цвета.
— Джохар Ренатович Махмудов? — спросил он, учтиво улыбаясь и буравя предельно жестким взглядом стража.
Если неизвестный точно знает твои имя, отчество и фамилию, значит, он, скорее всего, не из милицейских структур, не из военных и не из Комитета Общественной Безопасности. Значит — это коллега по цеху.
— Да, — сказал Махмудов.
— Очень приятно, — произнес человек в черном, протягивая руку, — Николай Санин. Можно просто Николай или даже Коля.
— Мне тоже очень приятно, — Джохар ответил на рукопожатие.
— К сожалению, ваши коллеги биологи еще не прибыли, поэтому нам придется пробыть в аэропорту несколько часов. Пока что вы можете остаться здесь или пройти в кафе и позавтракать.
Махмудов выбрал второе. Он заказал, а потом не спеша съел картошку фри и выпил две чашечки кофе. Несмотря на то, что Джохар в мгновение ока разгадал свой сон, мысли о Сталинграде не покидали его. Странный, намертво прилипший к Великой реке город. Когда‑то, почти сто пятьдесят лет назад там развернулась самая кровопролитная в мировой истории битва. Город, полностью уничтоженный и возродившийся подобно Фениксу на костях павших защитников и их врагов. Город, у которого были и другие имена: Царицын, Волгоград. Согласно верованиям некоторых народов, душа человека, покинув одно умирающее тело, затем переселяется в другое. Это называется реинкарнация. Человек получает новое имя, у него новая судьба, он живет новой жизнью. Может, также бывает не только с людьми? Наверное, неслучайно в сороковых или в пятидесятых, был бы здесь Влад, он назвал бы точную дату, жители Волгограда проголосовали за переименование родного города. А в Санкт — Петербурге такой же референдум трижды проваливался. Царицын, как бы он не назывался, умер с первым убитым защитником в 1942 году, а Сталинград, как бы его не нарекали в дальнейшем, родился в тяжелых родах, в кровопролитных боях в том же сорок втором.
Через полчаса в кафе появился Марик с перебинтованной рукой. Джохар его сразу заметил. Слава богу, новомодных пальм здесь не имелось. Марик грузно бухнулся на стул. Лицо его имело серый оттенок.
— Привет, — буркнул он, уставившись покрасневшими глазами в недопитую чашку кофе.
— Что с рукой? — спросил Джохар.
— Упал, — Верзер достал сигарету, потом зажигалку.
— Здесь не курят, — Джохар указал на знак на стене.
— Срать я хотел, — сказал Марик, затягиваясь.
"Да, товарищ явно не в настроении, — решил Махмудов, — наверное, нажрался как скотина, а тут срочный вылет. Может, еще и подрался с кем, руку повредил".
К стражам подошла хорошенькая официантка в белой блузе и синей юбке.
— Гражданин, здесь не курят, — строго сказала она.
Марик лениво поднял голову, увидел девушку и неожиданно просиял:
— Милая леди, мне чашечку кофе, пожалуйста, и ваш телефончик на салфетке, если вы не против.
— Если вы немедленно не перестанете хамить и курить, — произнесла официантка со сталью в голосе, — я вызову милицию и вас оштрафуют.
— А сколько штраф? — поинтересовался мгновенно преобразившийся Марик, выдыхая дым.
— Пятьдесят рублей.
— Да… — Верзер полез в карман, извлек оттуда казначейский билет с изображением Ленина и положил ее на стол, — я тут недавно обналичился. Возьмите ваш штраф, милая девушка, и дайте спокойно докурить. И чашечку кофе, пожалуйста.