Удивительно, но Марик подчинился.
Вскоре в комнатку зашел столичный страж Коля Санин. Он сообщил, что можно пройти на взлетную площадку. Левимаг был похож на лежащий на боку гигантский карандаш черного цвета. В длину летательный аппарат был, наверное, метров пятнадцать, четыре метра в ширину и столько же в высоту. Возле откидной лестницы, ведущей внутрь чудо — машины, стоял мужчина в летной куртке и добродушно улыбался — очевидно, один из пилотов.
— Товарищи, граждане и господа, — весело сказал он, — прошу вас на борт. Путь наш не близок, семь тысяч километров с лишним, но прилетим мы в пункт назначения примерно через десять часов.
— А я думал, можно за пять долететь, — сказал Марик.
— Можно, — согласился пилот, — но тогда придется ослабить защитное поле и японцы с вэками нас засекут с помощью спутников. А левимаг вещь весьма конфиденциальная и лучше ему лишний раз не светиться, к тому же мы пойдем по кратчайшему пути, через Северный Ледовитый океан и Канаду.
Салон показался Леше довольно‑таки уютным. Пять кресел справа, пять кресел слева. Напротив каждого — квадратный иллюминатор. Что удивительно, снаружи левимаг выглядел однородно черным, и окна были незаметны. Планкин знал, что при взлете летательный аппарат потускнеет, а затем, когда включится защитное поле, и вовсе приобретет бледно — серый окрас. Однако это знание никак не могло помочь победить головную боль. Сейчас, может быть, впервые в жизни он завидовал Марику, который без труда справлялся с такой проблемой. Да и Влад, и Роб с помощью медитативных техник также могли если не преодолеть, то уж точно затушить болевые ощущения.
А Леша так не умел. Плюхнувшись в кресло, он пристегнулся, принял таблетку и закрыл глаза. Тяжело чувствовать себя ущербным на фоне других. Нет, ты понимаешь, что не хуже остальных, что у тебя есть свои особенные способности, однако это почему‑то не помогает. Дело, наверное, в зависти. Это очень гадкое чувство, которое нельзя удовлетворить.
"Вот Марик, например, никому не завидует, — думал Планкин, погружаясь в дремоту, — ему все по барабану. Он боли, наверное, вообще никакой не чувствует: ни душевной, ни физической. Делает, что хочет, и плюет на все и всех. И я ему завидую, а он мне нет. И пускай я знаю в совершенстве семнадцать языков…"
Странно, мысли Леши приобрели потустороннее спокойствие, и то, в чем раньше он никогда бы в жизни себе не признался, сейчас казалось обыденным и само собой разумеющимся. Антибиотики, транквилизаторы, головная боль и усталость перемешавшись друг с другом, или, скорее, нейтрализовав друг друга, внезапно освободили разум, которому все стало теперь очевидно. Планкин неожиданно провалился сквозь дно левимага и завис над Восточным Новосибирском, гигантским причудливым чудовищем, выросшим практически на пустом месте за последние сорок лет. Новый Рим или Новый Вавилон или даже Новый Париж, Новый Лондон, Новая Москва, он, казалось, являлся квинтэссенцией многих городов прошлого. Он был поразительно однородным и поразительно контрастным. Пахло великой суетой, от всех, абсолютно всех жителей новой столицы Новой России. Да, Леша теперь ощущал запахи мира. И если принюхаться, то также можно почувствовать специфические ароматы от разных кварталов Восточного Новосибирска. Гусиный Брод, Раздольное, Великоросский, Новославянский и Кашинский районы возвышались надменными пиками небоскребов над остальной частью города. Научно — исследовательские институты, здания администрации, головные офисы госкомпаний и корпоративных объединений, принадлежащих ВАСП, инфобашни, музеи, генштаб и военные городки, кибертабло с надписями вроде: "Демократия без либерализма, социализм без диктатуры, свобода без индивидуализма — Россия, которую мы приобрели", источали запах гордой, но в то же время очень хитрой силы. Леша нащупал этого невидимого гигантского спрута, готового играть в плюрализм с теми, кто делает вид, что никакого чудовищного осьминога не существует. Ругай сколько хочешь правительство, изливайся желчью на зримую верхушку ВАСП, на госкомпании, на военных, на чиновников, хоть на самого председателя совмина, но спрута трогать не смей. Он бескомпромиссно жесток с теми, кто его видит, он ломает хребты любому, кто не хочет играть в свободу слова по строго установленным правилам. И Леша понимал, что этот монстр вовсе не первый и не единственный такой на планете Земля, и он борется с другими чудовищами за власть и влияние.
Но в Восточном Новосибирске присутствовал не только запах гордой силы. Тут также имелось и особое почти незаметное благоухание японского делового квартала, живущего по своим собственным законам. В сравнении с небоскребами дома здесь были невысокими, в лучшем случае пять этажей. И пахло тут очень странно. Вернее почти никак не пахло. Еле уловимый аромат, какой‑то бумажно — тонкий с легчайшей горчинкой, был непонятен не только людям Запада, не только славянам, но, пожалуй, даже ближайшим азиатским соседям.
Леше вдруг подумалось, что раньше он никогда не ощущал запахов, никогда не принюхивался к миру. А, может, он и вовсе не умел этого делать. И сейчас он, вдохнув полной грудью, ощутил благовоние Нового Берлина, района Новосибирска, в котором проживали главным образом беглые белые европейцы. Они пахли противоречиво, притягивали и отталкивали одновременно, были здесь и приятные для носа чувство собственного достоинства, чистота и порядок, но также присутствовали апатия и горечь безвозвратной утраты, душераздирающее осознание того, что уже никогда не будет так, как было прежде в славные времена золотой осени Европейской цивилизации.
А кругом были понатыканы маленькие аккуратные одноэтажные китайские и среднеазиатские квартальчики, над которыми денно и нощно возвышались многочисленные кибертабло с памятками: "Негражданин! Помни, только полная ассимиляция подарит тебе и твоему ребенку достойное будущее!" Да, именно ребенку, потому что более одного чада негражданкам иметь запрещалось. И пахло от этих восточных райончиков также противоречиво, как и от европейских кварталов. Были здесь приятно щекочущие ноздри запахи благожелательности, стремления к лучшей жизни и даже некоего умиротворения, но сквозь эти ароматы пробивалась легкая вонь задавленного недовольства, бессильной ярости и плохо сознаваемого страха перед невидимым спрутом, который скрутил пружину тысяч человеческих судеб и скорее сломает ее, нежели позволит разогнуться и разрушить устоявшийся порядок.
Леша повернул голову туда, куда заходило солнце. Там лежал огромный массив старого Западного Новосибирска. Там должно было быть великое славянское раздолье, слегка разбавленное тюркской степной вольницей. Планкин попытался сделать вдох, но воздух, превратившись в вязкое желе, будто застыл у него в носоглотке. Он попробовал выдохнуть, выплюнуть дрянь, застрявшую в горле, но издал лишь надрывно — крякающий звук. Леша, тараща глаза, разрывая воротник рубашки, бился, связанный невидимыми стальными нитями, открывая и закрывая рот подобно рыбе, которую поймали и выкинули на горячий песок. Вокруг все потемнело, город исчез, погасло небо, а в ушах раздался дикий звон. Ужас охватил стража, он отчаянно взмахнул руками и проснулся.
— Прилетели, акробат, — услышал Леша голос Влада, — если бы не был пристегнут, точно бы брякнулся с кресла.
Планкин открыл глаза, огляделся, зацепился взглядом за ухмыляющуюся рожу Марика, посмотрел в иллюминатор, увидел два военных джипа, и стоящего возле них облаченного в камуфляж плотно сбитого мужчину, на левой груди которого красовались четыре буквы СИЛА. СИЛА — это Советский Иностранный Легион Аляски. Действительно — прилетели.
Леша озадаченно потер виски. Надо же, он проспал целых десять часов! Голова не болела, но нос был забит соплями и не дышал. Приняв очередную дозу антибиотиков, Планкин отстегнулся, попытался воссоздать в памяти сон. Но ничего кроме неясных образов вспомнить не смог. Это вызвало раздражение.
Плотно сбитым мужчиной в камуфляже с аббревиатурой СИЛА оказался подполковник Леонов, командир восемьдесят девятого батальона Советского иностранного легиона, иначе именуемого "Гиперборея". Роберт назвался специальным агентом КОБ Аркадием Крыловым. У Леши Планкина, как и у всех остальных стражей, имелась своя легенда. Сейчас он был агентом Денисом Голицыным.
— Добро пожаловать в Ситку, или в Новоархангельск, — сказал подполковник, — мне поручено вас встретить и сопроводить.
Леша осмотрелся. Как оказалось, они находились на небольшом острове. Позади левимага раскинулось море. Изрезанное темно — зелеными островками с серо — коричневыми вкрапинами, оно казалось нереальным, исполненным потустороннего спокойствия и гордого достоинства. Будто смотришь фэнетезийный сенсофильм по мотивам древних исландских саг. Не хватало только дракаров и викингов. В противоположной стороне был Новоархангельск, растянувшийся вдоль берега, и прижатый к нему величественными, частично покрытыми вековым лесом холмами. Выглядело поселение на фоне субарктического ландшафта жалким, незначительным, почти ничтожным.
Стражи разместились по машинам: Леша в одном автомобиле с Робертом и комбатом, Марик, Влад и Джохар в другом. Джипы рванули с места и помчались по мосту к городу, имеющему двойное название.
К слову сказать, Социальная Республика Аляска входила в первую пятерку стран по уровню жизни. После окончательного распада США в 2083 году молодое государство национализировало большую часть природных богатств. Это не очень понравилось совету директоров Всемирной Энергетической Корпорации, в открытую пригрозившей полярной стране интервенцией. Вялотекущая гражданская война, то тут, то там вспыхивающая на территории Америки вот уже три десятилетия могла начаться и здесь. Однако правительство Аляски оперативно нашло выход из затруднительного положения. Оно пригласило к экономическому и военно — политическому сотрудничеству Японскую Империю и Советскую Конфедерацию — сильнейших игроков в данном регионе. ВЭК выступить против двух ядерных держав одновременно не рискнула. Так появились на Аляске зоны советского и японского права, а северное государство, весьма успешно лавируя между центрами силы, превратилось в тихую и процветающую, хоть и холодную гавань в мире все нарастающей эн