Дома я критически посмотрел на кроху-Феликса, который зевал в кулак и с тоской поглядывал в сторону ванной, всё еще бывшей для него опасным великаньим царством.
– А мы не можем прямо сейчас вернуть тебе нормальный размер? – спросил я.
– Если только сгоняем в Небесные Чертоги и попросим об этом Михаила, но я не советую будить его ночью ради такой проблемы, – фыркнул Рыбкин. – Ничего, до утра потерплю.
Вскоре, отнеся Феликса в его комнату, я отправился к себе. Не включая верхний свет, я устало упал на кровать и с подозрением замер, услышав какой-то хруст в районе затылка.
Я что, свернул себе шею?
Но оказалось, что у меня на покрывале лежало брошенное там гадательное печенье от Инги. Я не хотел его открывать. Ни днем, ни, тем более, после ее предсказания. Но раз уж оно теперь стало коллективом крошек, будет просто трусливо не прочитать, что написано на проглядывающей сквозь них белой бумажке.
«Нагаданное сбудется» – гласили, словно издеваясь, темные буквы.
Я смотрел на них несколько секунд, а потом взял спички и поджег это предсказание. И, тщательно собрав пепел, выбросил его в окно.
Прочь отсюда. Мне этого не надо. Отвали, судьба.
А перед сном я, перебрав события дня, уже спокойно и уверенно осознал: я действительно сдал экзамен. Теперь я стану стражем. Настоящим стражем, как Феликс.
И если еще три недели назад я и вовсе не подозревал о существовании такой карьерной перспективы, то теперь засыпал с улыбкой на лице.
10. Байронический тип. Арка Полуночного замка
– Со мной всё хорошо. Правда. Меня уже выписывают.
Я прижал телефон плечом к уху, пододвинул к себе больничный бланк и подписал его там, где показал доктор. «Покидает стационар по собственному желанию».
В свою очередь, моя старшая сестра на том конце воображаемого провода продолжала волноваться и говорить, что маме пришлось пить успокоительные после новостей о том, что я загремел в больницу.
– Слушай, вы вообще не должны были об этом узнать! – не выдержал я. – Что за система такая?! Меня увозит скорая помощь в Петербурге, а звонят проверить, как у меня дела, почему-то в квартиру в Москве!
Еще пара минут ушла у меня на то, чтобы вместе с Линой придумать план действий по успокоению матери и по тому, как отговорить ту приезжать за мной в Петербург и волоком тащить на родину. Когда мы наконец урегулировали это небольшое семейное недопонимание, я переоделся, собрал вещи и, махнув на прощанье соседям по палате – двум бодрым старичкам, игравшим в нарды – отправился на свободу.
Моё заключение в больничных стенах последовало за неудачной попыткой поймать лешего, поселившегося в одной из новостроек на окраине города. Когда-то там находилась его родная, слегка болотистая чаща. Леший уезжал из России на несколько лет, а вернувшись, обнаружил это семиэтажное блеклое безобразие, в котором день деньской надрывались перфораторы – жильцам сдавали квартиры без ремонта, и они делали его сами.
Чудик[1]разгневался. Он стал пакостить в этом доме: сначала по мелочи, крадя у рабочих материалы, потом серьезнее – пшикая водой на проводку или перегрызая тросы у лифта.
Мы с Феликсом отправились на охоту с благой целью: вправить лешему мозги на тему необходимости переживать горе самостоятельно, а не мстя ни в чем ни повинным людям. «Если уж мстить, то фирме-застройщику, понимаешь?» – собирался сказать Феликс, хотя мне казалось, что это не слишком хорошая идея.
Я ехал уже в роли настоящего стажёра, а не просто заблудшей сбоку припёки. На следующий день после битвы с шоблом Михаил снова принял нас в своем дворце в Небесных Чертогах. Он просмотрел мой отчет и, поздравив с успешно сданным экзаменом, вручил значок стража. Золотой герб, на котором – меч и распахнутые крылья, а вокруг – несколько многоконечных звезд.
Вообще, район окраинных новостроек, где бесновался леший, не относился к нашей с Феликсом юрисдикции, но там жила какая-то подруга Рыбкина, и он просто решил помочь ей.
Это было наше первое совместное дело – и меня сразу же ранили.
Причем очень обидным образом. Я стоял на лестничной площадке, раскачивая маятник, который должен был показать направление поисков лешего. И вдруг тот просто накинулся на меня со спины – бросился откуда-то из-за угла, пытаясь придушить. Сила его прыжка была такова, что я полетел впёред – и вниз по ступеням пролёта.
Я прокатился по лестнице, словно герой комедийного кино, и, врезавшись в стену, наконец остановился. А перекувыркнувшийся через меня леший… вывалился в окно. Предварительно разбив его, из-за чего меня засыпало осколками.
Итогами дела стали:
– я, госпитализированный с сотрясением мозга, ушибами и порезами;
– леший, сломавший ногу и отправленный Феликсом к магическому психологу, чтобы проработать с ним свое горе потери, агрессию и всё такое.
И вот, пролежав больше недели в больнице, я наконец снова получил возможность выйти на свет божий.
Рыбкин ждал меня на первом этаже, в холле. Все эти дни он чувствовал себя ужасно виноватым за случившееся: оставил дитя без присмотра!.. Ему никак не удавалось навестить меня, потому что в эти дни он в паре со стражницей Петроградского района охотился на колдуна-контрабандиста, и освобождался тогда, когда приемные часы тут уже заканчивались.
Но каждый вечер Феликс передавал мне с медсестрой то конфеты, то бургеры, то – ужас – цветы. Соседи-старички начали посмеиваться надо мной, расспрашивая, кто же моя очаровательная избранница. Боясь, что любые ответы на это породят еще больше вопросов, а добродушные улыбки превратятся в гримасы ужаса и подозрение в содомии, я предпочитал и вовсе не отвечать.
– Сразу видно, наш сосед – загадочная душа, – смеялся тот старичок, что лежал тут со сломанной голенью, потому что, играя с внуком, по ошибке ударил по гире, а не по черному мячу.
– Байронический типаж, – отвечал другой, преподаватель литературы в школе. – Разбиватель сердец. Возможно, это всё ему шлют разные леди.
Я только молчал, вздыхал и смотрел на то, как осыпаются бордовые лепестки роз у меня на тумбочке. Возможно, со стороны это действительно выглядело по чайлд-гарольдовски[2].
Феликс ждал меня на первом этаже больницы. Высокий и длинноногий, он кое-как втиснулся на свободное место между двумя мрачными женщинами и сидел на неудобной металлической скамье, сосредоточенно уткнувшись в телефон. Но стоило мне подойти к стеклянным дверям, ведущим в зал ожидания, как Рыбкин, словно унюхав меня, поднял голову. Его взгляд наполнился радостью, и он вырвался из тесноты между телами, как пробка из бутылки.
– Ты действительно в порядке! – с таким облегчением воскликнул он, будто думал, что всю неделю ему подло лгали, с ним переписывался кто-то другой от моего лица, а сам я все-таки упокоился прямо там, на месте, под лестницей. – И выглядишь гораздо лучше, чем можно было предположить!
Он быстро обежал меня по кругу, внимательно оглядывая. Подол его песочного плаща раздувался от скорости.
– У тебя было столько крови на лице, когда ты упал, что я думал, останутся шрамы.
– Это была кровь с головы, – сказал я.
– Волосы все тоже на месте, никаких швов, – Феликс засиял. – Отлично! Значит, на завтрашнем рауте ты предстанешь перед коллегами во всей красе.
– Каком рауте?
Рыбкин вместо ответа протянул мне приглашение. На черной карточке золотыми вензелями значилось:
ЛЕТНИЙ БАЛВ МИХАЙЛОВСКОМ ЗАМКЕ
Ниже – время сбора гостей, адрес и дресс-код. Последний оставил меня в глубочайшем недоумении, ибо гласил: «Моё сердце под зелеными холмами».
Феликс поманил меня на улицу, чтобы нас не подслушали любопытные посетители больницы. Там уже в полную силу вступил май. Воздушно-белый, словно одуванчики, пух слетал с тополей, густо растущих на аллее, и двое пятиклашек с огромными рюкзаками поджигали его, когда он падал на асфальт. Мы с Рыбкином мирно прошли мимо, а вот гуляющая рядом молодая мама с коляской подняла страшный крик. Её можно было понять – пожары и всё такое – но я всё же больше симпатизировал школьникам.
Он действительно очень красиво горит, этот пух.
– В Небесные Чертоги приехал важный гость, – между тем начал объяснять Феликс. – Один из херувимов.
– У нас и такие есть?.. – расширил глаза я.
– Ну, не совсем у нас, – он пожал плечами, от этого движения звякнула брошь в виде золотой лилии с колокольчиками-тычинками, скреплявшая ворот вычурной белой блузы, надетой на Феликсе. – Они живут и действуют в высших сферах. Думаю, я не удивлю тебя, если скажу, что Земля – это совсем мелочь по сравнению со всей вселенной. Ты когда-нибудь слышал о Гвидо Д`ареццо?
– Ты издеваешься? – только и спросил в ответ я, и Феликс хлопнул себя по лбу.
– Ну да, ты же музыкант! Прости. Вижу, я оскорбил тебя предположением о твоем незнании.
– Скорее, меня задевает то, что ответы из тебя приходится тянуть раскаленными щипцами, – пробормотал я, заправляя за уши волосы, которые отросли за последние пару месяцев и теперь всё время падали на лицо.
Гвидо д`Ареццо, он же Гвидо Арентинский создал нотную запись, используемую по сей день. Привычные нам обозначения до-ре-ми-фа-соль-ля-си с закрепленными за ними строками – его изобретение. Точнее, у него это были ut-re-mi-fa-sol-la-si – просто ut в дальнейшем заменили на do как более удобнопроизносимое (а то закрытый слог невозможно тянуть, как того требует душа поющего).
– Как ты наверняка помнишь, эти слоги являются первыми буквами в молитве Святому Иоанну, – сказал Феликс. – Ut queant laxis, Resonare fibris, Mira gestorum… Так?
UT queant laxis – Утробою отверстой чтобыREsonare fibris – Ревнители твои сумелиMIra gestorum – Миру возгласить деяний чудеса,FAmuli tuorum – Фальш совлеки с их губ,SOLve pulluti – Солгать дабы не смели,LAbii reatum – Лаская слух напевомSAncte Joannes – Святого Иоанна.
– Так, – подтвердил я, не понимая, в чем, собственно, подвох.