Феликс взял клинок, пару раз, явно красуясь, прокрутил его в руке и затем понес в свою комнату. Заинтригованный, я пошел за ним.
– Ты сражаешься с Угомоном при помощи меча? Не магии?
– Да. Древних может одолеть только соответствующее проклятое оружие, которое каждый страж зачаровывает специально для этого веселенького тематического события и напитывает своей кровью.
Рыбкин посмотрел на меч, маслянисто блестящий в свете солнечных лучей, и убрал его в ножны, которые вытащил из шкафа. Раздался легкий стеклянный звон.
– Если честно, я не люблю двадцать седьмое апреля, – признался Феликс. – У нас вечно не хватает рук на то, чтобы эта ночь прошла мирно, постоянно происходят какие-то форс-мажоры. Остальные проклятые, привлеченные энергией Древних, тоже выбираются из своих укрытий. Нечисть считает, что в таком хаосе можно чем-нибудь поживиться – и присоединяется к бесчинствам. Да и злодеи тоже пытаются оттяпать свой кусок, пока нормальные колдуны заняты этим хаосом. Меня это ужасно бесит, но приходится оставлять все это на коллег – я как страж не могу отвлекаться, потому что моя главная задача – Деворатор. Кроме меня, вооруженным проклятым мечом, его никто не одолеет.
Я посмотрел на календарь. Двадцать четвертое апреля.
– А мне что надо делать в эту ночь?
Феликс вскинул бровь.
– Ничего. Занимайся своими делами. Если попробуешь сунуться в какое-нибудь опасное место – чары колдунов из Ордена Небесных Чертогов быстренько запутают тебе мозги и принудят вернуться домой, так что можешь не волноваться.
Я почувствовал странную неудовлетворенность таким ответом. Что-то внутри меня хотело сказать: «Феликс, ты же сказал, я тоже колдун. Значит, я могу помочь? Почему ты меня не уговариваешь, раз у вас не хватает рук?»
Почему-почему. Потому что я сам велел ему не говорить со мной о магии. Да и чем я пока что могу помочь?
Полный сомнений, я пошёл заниматься своими делами.
*****
Утром двадцать шестого апреля Феликс отправился на одно небольшое дело – нужно было разобраться с мелким проклятым духом, поселившимся в мусоропроводе старого дома. «Хочу сделать это поскорее, пока он не наелся подвальных крыс и не вымахал таким, что сможет покушаться уже на людей».
А вернулся Рыбкин залитый кровью с головы до ног.
[1] Ноктурлабиум и секстант – это два астрономических инструмента, используемых для навигации и определения времени, но по-разному. Ноктурлабиум применяется для определения времени ночью, по положению звезд. Секстант же, в свою очередь, используется для измерения углового расстояния между двумя объектами, например, между Солнцем и горизонтом, и применяется для определения широты и долготы.
[2] Судя по всему, стражи часто дают имена Древним, опираясь на латинский язык. Акумбрис произошло от двух корней: «aqua» – вода и «umbra» – тень.
[3] Как по мне, Феликс как-то очень болезненно воспринял довольно нейтральное стихотворение Маршака. Оно так и называется – «Угомон». Правда, теперь, после интерпретации Рыбкина, мне оно тоже кажется чрезвычайно жутким.
3. Дар, о котором я не просил
Казалось, все тело Феликса представляло собой сплошную рану. Зайдя в квартиру, он закрыл за собой дверь и, прижавшись к ней спиной, медленно осел – на лаковой деревянной обшивке осталась длинная красная полоса.
Увидев это, я чуть не упал в обморок.
– Что с тобой?! – я заметался, не зная, что хватать первым: аптечку или телефон.
Золотой рыбке можно вызвать скорую, или это плохая идея?..
– Дух оказался не один… – пробормотал Феликс. – Там под домом оказался проход в бомбоубежище, откуда вылезло куча проклятых. Я скоро очухаюсь, просто не трогай меня, Женя.
Феликс буквально уполз в свою комнату, откуда какое-то время спустя вышел немного более бодрым. Ключевое слово – немного.
Одна его рука висела на перевязи, костяшки другой были сбиты в кровь, в вороте футболки виднелись бинты, перетягивающие раны на груди – и все равно на ткани то и дело проступали красноватые пятна. Щеку рассекал длинный глубокий порез, а хромал Рыбкин так сильно, что было больно смотреть.
– Кошмар, – резюмировал он, взглянув на часы.
До пробуждения Древних оставалось девять часов.
– И что теперь? – я встревоженно протянул ему упаковку обезболивающего. – Ты говорил, что с Деворатором можешь справиться только ты со своим проклятым мечом.
– Так и есть, – Феликс со стоном опустился на диван. – Черт, я подставил коллег. Ты даже не представляешь себе, как сильно.
Он трагически уставился в потолок.
– Теперь придется срочно созывать совет небожителей, искать способ привязать мой проклятым меч к другому колдуну – и, собственно, для этого еще найти сравнимого со мной колдуна... Блин, неужели придется просить помощи у стражей других столиц… Шеф меня убьет.
Феликс, морщась, разблокировал телефон и собрался набрать какой-то номер, но я внезапно даже для себя перехватил его руку.
– Подожди! А мы не можем просто стравить Древних, чтобы они сами убили друг друга?
Рыбкин устало закрыл глаза.
– В теории их было бы легко столкнуть лбами, так как у них высок инстинкт защиты своей территории от чужаков. Но, к сожалению, они не пойдут в чужой район. Мы в своё время тестировали эту гипотезу.
– А что если одну из проклятых сущностей… загипнотизировать? – помедлив, протянул я. – Позвать её так, что она не сможет сопротивляться?
Приоткрыл один глаз, Феликс внимательно посмотрел на меня.
– А как, по-твоему, это можно сделать?
Я облизнул губы.
Давай, Женя. Расскажи ему. Ты сможешь. Смотри, ему явно нужна помощь!
– Ты правильно догадался, что на моём последнем концерт кое-что пошло не так, – наконец начал я. – Именно поэтому я временно оставил карьеру: мне просто стало страшно. На том концерте я впервые играл не чужую музыку, а свою. Я давно пробовал себя в роли композитора, и вот наконец решился представить свои произведения на суд публики.
Я вздохнул, закрывая глаза и вспоминая тот день.
***
Музыкальный клуб. Яркие софиты, рояль, я в своем привычном концертном фраке. До того, как я поднялся на сцену, меня колотило так, что зуб на зуб не попадал. Но стоило оказаться за инструментом, и волнение полностью ушло, сменившись тотальным спокойствием и предвкушением. Мир черно-белых клавиш завораживал меня, и то, что теперь я получил возможность действовать в нем по своим правилам, как творец, будоражило и наполняло счастьем.
Сначала всё шло хорошо, но затем я вдруг почувствовал неладное. Кто-то смотрел на меня. Буравил взглядом – и отнюдь не так, как это делают зрители или даже жюри международных конкурсов. Волосы у меня на затылке встали дыбом, я «выпал» из того потока, который обычно чувствую, играя, и еле добрался до конца своей открывающей сонаты. Зал взорвался аплодисментами, а я, чувствуя, как струйка холодного пота стекает у меня между лопатками, поднял голову.
Прямо передо мной, в дверном проходе с зеленой табличкой «выход» находилось нечто. Похоже на огромного слизняка с заплывшими глазками, оно заполнило собой проем, выпирая вперед, и почти касалось ног девушки, сидящей на боковом кресле первого ряда.
Отвратительное до дрожи. Огромное. Пугающее.
Я застыл, не в силах отвести от него взгляд. Никто, кроме меня, не обращал внимания на чудовище. Часто-часто заморгав, я постарался убедить себя, что это просто сбой зрения из-за усталости. Но тут чудовище заговорило со мной.
– Играй, – его гудящий двоящийся голос раздался у меня в мозгу. – Ты так красиво играешь. Такая красивая музыка. Папа, сыграй еще.
И оно начало дальше пропихиваться сквозь дверной проем.
Ч…чего блин?!
Я так долго сидел без движения, что в зале еще раз захлопали, на сей раз нетерпеливо, подбадривая меня.
– Играй еще, отец, – продолжало то ли стонать, то ли бормотать чудовище. – Играй.
И вдруг к нему присоединился другой голос.
– Играй, играй! – словно захлебывался его обладатель, и я, вздрогнув, опустил взгляд. Из-за рояля высовывалась бугристая голова еще какой-то твари с несколькими глазами и огромными зубами. – Сыграй мне еще, папочка!
– Просим вас, Евгений!.. – крикнул кто-то из зрителей.
«Наверное, я сошел с ума. – подумал я, – Просто-напросто съехал с катушек от переутомления. Для творческого человека это нормально».
И, чувствуя тошноту и головокружение, стараясь не смотреть вниз, где вторая тварь уже обвивалась вокруг моей ноги, тяжело сопя и истекая слюнями, я начал следующее произведение. Меня трясло так сильно, что звук получался неровным, куда более экспрессивным, чем обычно, я буквально колотил по клавишам. А в стенах и на потолке зала, между тем, открывались глаза. Десятки глаз смотрели на меня со всех сторон. Мне казалось, я нахожусь в нутре чудовища.
Помимо двух первых, появились еще твари: одна свисала с прожектора, другая ползла в мою сторону по балкону второго этажа.
Играй, играй, играй, папа.
А потом… Два чудовища столкнулись подле меня: та самая, что все это время протискивалась в зал сквозь двери, и мелкая, увивающаяся возле моих ног. Одновременно с тем, как я мощным аккордом завершил композицию, они соприкоснулись и с них будто слетел гипноз: забыв обо мне, твари набросились друг на друга. Да так, что в первую же секунду подломили заднюю ножку рояля.
Со страшным стоном, какофонией содрогнувшихся струн инструмент обрушился – я еле успел отскочить. А на тех двух чудищ уже с ревом кинулось еще одно – спрыгнуло с прожектора, который с грохотом обвалился, проломив доски сцены. От него во все стороны посыпались искры, запахло паленым пластиком. Люди в зале закричали, вскакивая со своих мест, администраторы с побелевшими лицами пытались понять, что происходит. Глаза на стенах и потолке вращались, наблюдая за паникой. Чудище, прыгнувшее с балкона, снесло люстру; снова сноп искр; что-то загорелось. Сработали противопожарные спринклеры, зал погрузился в темноту – освещение отключилось, горели только зеленые таблички «выход» и электрические свечи на батарейках, украшавшие помещение.