Юми даже не заметил, как проговорился.
Смертин, значит.
Получается, полное имя нашего зеленоволосого демона – Танасий Смертин. Нужно будет сообщить об этом в Чертоги.
– Значит, Танасий обманул и тебя тоже? – спросил я, чувствую, как буквально вгоняю этим вопросом нож в доброе и наивное сердце Юми.
Тот неожиданно сердито плеснул в меня водой.
– Нет! У него просто не получилось исполнить просьбу о фотографиях, ясно?! Он собирался сделать это, но не смог!
– Почему? Неужели демоны не умеют работать в архиве?
– Не веди себя, как язвительный злодей, Женя!
Сейчас Юми стал напоминать мне какую-то маленькую, но смелую птичку, защищающую своё гнездо от глумливого человека. Он весь как-то надулся. Несмотря на ситуацию, его возмущение выглядело почти трогательно.
– Ты просто ничего не знаешь; вот и осуждаешь Танасия! У него… сложная ситуация. Но тебя она не касается! Просто забудь о нём, ясно? Я всё равно ничего не расскажу, как бы ты ни просил! Еще одного предательства на моём счету точно не будет!
Я колебался. Юми так яростно встал на сторону Танасия, что теперь я сомневался в своей первой мысли о том, что тот – просто сукин сын из тех, кто всегда находит оправдания своим поступкам, и умело дурит головы окружающим. Но начинать сочувствовать преступнику на пустом месте я тоже не собирался.
Я помнил, как бодро и весело зеленоволосый демон пытался убить меня, запустив один из своих ядовитых шипов. Какой хитрож… хитрой была его подельница с даром создавать сюрикены. И вообще: он крадет орудия пыток. Орудия! Пыток! Это звучит ужасно опасно.
Какая такая сложная ситуация заставляет Танасия Смертина быть преступником и придурком?
Но, как бы я ни продолжал давить, Юми наотрез отказался рассказывать мне что-либо о своём друге. В какой-то момент он даже по-настоящему набрал в рот воды, чтобы доказать мне серьезность своего молчания. Я смотрел на нахохлившегося русала и качал головой, но знал, что не натравлю на него ни Клугге, ни мастера Веналайнена, чьи допросы наверняка были бы эффективнее моих.
Почему-то мне хватило пары бесед с Юми, чтобы начать видеть в нем младшего брата, которого у меня отродясь не было. Я, конечно, тот еще сентиментальный дурак.
Солнце уже неплохо просматривалось сквозь деревья. Нужно было идти домой: оставалось не так-то много времени до момента, когда придется вставать и ехать в Приозерск, в архив.
Я пожелал русалу хороших снов и поднялся, кое-как разогнув затекшие ноги.
– Эй, Юми, – вспомнив кое-что, оглянулся я напоследок. – Я серьезно: тебе стоит попрощаться с капитаном Сигвардом. Хотя бы письмом. Хорошо? Не оставляй все так.
Его огромные глаза снова заблестели от слез – и, пока те не хлынули водопадом, русал поскорее ушёл под воду.
***
Я долго ворочался в кровати: сон никак не шел, и яркий свет в окно отнюдь не исправлял ситуацию. Тяжелый вздох вырвался из моих легких. Я не был экстравертом, но сейчас мне очень, очень хотелось поговорить с кем-то и поделиться пережитым.
На часах – семь утра. Каковы шансы, что Феликс не спит?
«Ты тут? Мы с Клугге вернулись с проклятого корабля», – отправил я ему смску.
В ответ Рыбкин взял и перезвонил. Ох! Кажется, я своей недавней жаркой защитой телефонных звонков породил болтливого монстра!
Но, черт возьми, я был рад этому монстру.
– Я специально не ложился, чтобы узнать твои новости, – похвастался Рыбкин. – Так что рассказывай скорее, а то меня уже давно вырубает.
– Чем же ты занимался?
– Играл в приставку, – он зевнул. – Вернёшься – покажу новый шутер. Тебе понравится. Хотя, надо сказать, в жизни я встречаю чудовищ поинтереснее, чем там.
Я рассказал ему о событиях сегодняшней ночи. Узнав о том, что здесь замешан тот же демон, что был в Зале Мириадов Эха, Феликс присвистнул.
И тотчас посетовал: жаль, что Танасий Смертин уже второй раз подряд творит дичь не в нашей зоне ответственности! Непонятно, как к нему подобраться: а ведь дело про орудия пыток интересное.
То, что я не смог вытянуть из Юми информацию о Танасии, не вызывало у Феликса осуждения. Хотя я боялся, что он заставит меня вернуться и устроить русалу жесткий допрос.
Конечно, нельзя выдавать своего друга всяким чужим типам. Да, даже если друг – козёл, а типы условно попадают под категорию «героев», работающих ради условного «общего блага». В данном вопросе, считал Феликс, Юми не заслуживает ничего, кроме понимания.
Это мнение шло в разрез с той моралью, которой меня когда-то учили книжки, зато соответствовало желаниям моего сердца. Хотя заставляло задуматься о том, где должна пролегать граница между сохранением тайн друга-козла и его выдачей «героям».
– Но вообще надо как-то разобраться с этим Танасием, – было слышно, как Феликс барабанит пальцами по стеклянной поверхности столика в гостиной. Наверняка на нем у него сейчас стоит чашка с крепким молочным улуном и блюдце с каким-нибудь необычным десертом вроде баттенберга[4]. – Может, мне под каким-нибудь предлогом выклянчить у Чертогов еще какой-нибудь пыточный артефакт и положить у нас дома, чтобы, если что, Танасий украл его отсюда?..
– И часто ты так делаешь? – я, лежа на животе, подпер подбородок ладонью. – Провоцируешь преступников?
– Иногда, – весело засмеялся Феликс. Его смех был заразительным, и я почувствовал, как напряжение покидает меня. – Такие игры с негодяями бодрят и держат в тонусе мои охотничьи инстинкты.
– Ненавидишь кошек, а сам играешь с людьми, как с мышками.
– Фу, не упоминай кошек, буэ.
– Со мной тут, кстати, живёт одна, – я почесал по толстому пузу Кафку, который этим утром внезапно сменил гнев на милость и пришел ко мне спать.
– О, Боже, я надеюсь, ты как следует помоешься перед возвращением домой…
– А все рыбки-оборотни боятся кошек? – я прижал свободное ухо к мягкому животу и насладился утробным и мягким «мрррр».
Я был морально готов получить когтями по лицу за такие нежности, но у Кафки, видимо, было замечательное настроение, и он безропотно воспринял нарушение личных границ.
– Так я на самом деле не боюсь их, я их просто не люблю, – было слышно, как Феликс поморщился. И, прежде чем я возразил, он добавил, явно закатывая глаза: – Да-да, обычно я говорю, что боюсь – потому что так гораздо проще. Не любить кошек в нашем мире – это почти что грешно. Ужасный репутационный провал. Многие думают, что не любить их – значит расписаться в отсутствии вкуса и бездушности. Но меня кошки бесят. Во-первых, тем, что они, блин, везде. В каждой третьей рекламе, квартире, названии чего угодно, книге, метафоре… Типа камо-о-о-он. Можно уже полюбить кого-то другого? Как насчет щенят? Во-вторых, мне не нравится то, что котов считают королями и при этом радостно превозносят, а не пытаются свергнуть и указать им их место. Почему собака – верна, а кошка своевольна? Почему люди умудряются это своеволие одобрять? Вам нравится быть рабами? Мне – не очень. У меня нет склонностей к мазохизму, и я предпочитаю тех, с кем мы на равных, либо тех, кто любит меня. Я не хочу никому служить, и меня раздражает, что другие на это охотно идут. В-третьих, я, наверное, завидую этим тварям. Они ничем не заслужили такую огромную любовь, но она у них просто есть. Это нечестно. А еще те, кто их любит – будто выиграли золотой билет. Говоришь что угодно про кошечек, показываешь их или ластишься – и получаешь одобрение. Ужасно раздражает! Ну и в-четвертых, у меня аллергия.
И Феликс, закончив эту отповедь, шумно засопел. Его тирада была настолько страстной и нелепой, что я не смог сдержать смех.
– Ты умираешь от зависти к кошатникам и кошкам, – тихо хохотнул я.
– Ты серьезно из всего монолога услышал только это?!
Недовольный бубнеж в исполнении Рыбкина – это великолепно.
– Это очень мило.
– Не называй меня милым, ты офигел? И вообще, убери от телефона эту блохастую тварь, я чувствую ее сквозь динамик! Что там за звуки вообще? Что происходит?
Происходило то, что я зарывался носом в кошачью шерсть и делал «ац-ац-ац», будто кусая. Кафка блаженствовал.
– Буэ, всё, я вешаю трубку, – отнюдь не восхитился этому Феликс. – Извращенец.
– Когда ты говоришь «буэ», ты делаешь это ровно так, как делают коты, выплевывая комочки шерсти, – поддразнил я, и Феликс с воплем возмущения нажал «отбой».
Я сфоткал нас с Кафкой и скинул в чат, а в ответ получил эмодзи с закатанными глазами.
И, чуть погодя, сообщение: «Спать ложись. Помнится, до отъезда у тебя был нормальный режим. Клугге плохо о тебе заботится, зараза такая! И вообще, возвращайся скорее. Оказывается, жить с соседом веселее, чем одному. Ну, если он – ты».
Я улыбнулся. Легкое, теплое чувство разлилось по телу. На этом длинный, очень длинный день наконец-то подошел к концу.
Я уснул с котом под боком.
29. Живи хорошо
Казалось, время в Архивной библиотеке Приозерска остановилось лет эдак пятьдесят назад, и с тех пор ничего не менялось. Каталожные ящики советской модели. Подписанные вручную карточки. Пожилая дама за стойкой, похожая на черепаху – в очках с толстенными линзами, за которыми ее глаза казались какими-то инопланетянскими.
– Иностранец? – кивнула она в сторону Клугге, когда мы с ним подошли к стойке.
– С чего вы взяли? – растерялся я.
Но со стороны моя растерянность, видимо, была скорее похожа на презрение. Мол, «ты почему такие глупости говоришь, челядь»? Библиотекарша потемнела лицом, оскорбленная.
– А нечего тогда тут с кофе шататься, если русский язык понимаете.
Клугге, который действительно сжимал в руках стаканчик с американо, извинился. Казалось, что может дать извинение, если ты нарушаешь правила? Но, произнесенное Айземанном Великолепным, оно мгновенно изменило настроение женщины.
– Я подумала, что вы иностранец, потому что вы выглядите, как голливудская звезда, – дружелюбно сказала она, принося запрошенные материалы. – Мало ли: вдруг кто-то уже додумался наконец снять сериал про наш горо